Динара Халикова: «Самый большой барьер в развитии инклюзии — это недостаток ресурсов»
За последние десять лет в инклюзивных практиках произошел коренной сдвиг. Институции (пусть и не все) стали намного доступнее для людей с инвалидностью, а о комфортной среде задумываются и музеи, и самоорганизованные ЦСИ. Это происходит не в последнюю очередь благодаря «Инклюзивному музею» — проекту Российского комитета Международного совета музеев (ИКОМ России) при поддержке Благотворительного фонда Потанина. Команда проекта проводит вебинары, составляет чек-листы и методички по работе с посетителями с инвалидностью, а также устраивает грантовые конкурсы и акцию «Музей для всех!», предлагающую адаптированные выставки, лекции, экскурсии и другие мероприятия. В рамках рубрики «Музейный эксперимент», также запущенной при поддержке Фонда Потанина, «Артгид» поговорил с куратором проекта Динарой Халиковой о том, кто стоит за доступной средой в музее и как музейным специалистам понять запросы людей с инвалидностью.
Экскурсия по Парку Горького для слабовидящих людей от Музея современного искусства «Гараж». Courtesy музей «Гараж»
Владимир Серых: Расскажите подробнее об «Инклюзивном музее». Проект появился в 2017 году — можем ли мы посмотреть на него ретроспективно?
Динара Халикова: Этот проект был инициирован Российским комитетом Международного совета музеев (ИКОМ России) совместно с АНО «Колесо Обозрения» при поддержке фонда «Вклад в будущее». ИКОМ России реализует проекты, во многом исходя из запросов музейной среды. Мы пытаемся оказывать всю необходимую поддержку музейным специалистам, которые приходят с тем или иным запросом. С другой стороны, мы следим за трендами музейной и культурной жизни в мире, обращая внимание на успешные практики, в том числе на те, которые развиваются в русле концепции разнообразия. И не просто следим, но и стараемся перенимать позитивный опыт международных коллег. В 2017 году мы решили поддержать программы музеев, нацеленные на работу с людьми с инвалидностью.
С точки зрения развития социокультурной инклюзии в нашей стране, важным рубежом стал 2012 год, когда была ратифицирована конвенция ООН по правам людей с инвалидностью. За ней последовали изменения в российской правовой базе, в частности в тех документах, которые регламентируют работу разных публичных учреждений. Перед музеями возникла задача создать доступную среду, теперь это входило в сферу их прямых обязанностей. В то же время многие музеи ощущали низовую инициативу со стороны своих сотрудников. Они озаботились тем, что люди с инвалидностью зачастую в принципе исключены из культурной жизни. Так начался процесс их интеграции в культурную среду. Конечно, музеи пытались сделать это и раньше, но то были единичные случаи. Примерно в 2015–2017 годах инклюзивная работа приобрела системные черты: стали появляться специальные программы по доступности, отделы и кураторы. Музеи почувствовали острую необходимость в методической поддержке. В этом смысле миссия проекта — расширить возможности для участия людей с инвалидностью в музейной жизни. Целевых аудиторий у проекта две. Первая — специалисты учреждений культуры (в первую очередь музеев). Вторая — люди с инвалидностью, конечные благополучатели, для которых мы стремимся создать условия социокультурной инклюзии.
Владимир Серых: Вы говорите про конкретную дату и документ — 2012 год, когда Россия ратифицирует конвенцию ООН. Но музеи образцов 2012 и 2022 годов — это небо и земля. Как в целом изменилась ситуация с доступностью в музеях за десять лет?
Динара Халикова: В целом положительная динамика налицо. Но нужно сделать оговорку. В России в общем соотношении не так много музеев занимается инклюзивной практикой системно: под системностью я понимаю не разовые мероприятия, но определенную стратегию. Сложно сказать, сколько институций подходят к вопросу основательно, ведь никто не ведет подобной статистики. Я могу судить лишь по количеству участников акции «Музей для всех!» — это что-то вроде «Ночи музеев», но с уклоном в инклюзивные программы. В начале декабря музеи по всей стране проводят мероприятия, адаптированные для людей с инвалидностью и созданные с их участием. Например, в этом году акция пройдет с 1 по 11 декабря и будет включать как онлайн-, так и офлайн-события. Самое большое количество учреждений, участвовавших в программе, — около четырехсот. В то же время, по официальной статистике Министерства культуры, у нас около 2700 государственных и муниципальных музеев, не говоря уже о частных, университетских, ведомственных и многих других. Мы не до конца понимаем, что происходит с остальными музеями.
Как правило, локальные исследования показывают, что наибольший барьер в развитии инклюзии — это недостаток ресурсов: и финансовых, и человеческих. И конечно, музейным работникам не хватает компетенций. Сотрудники часто признаются, что не обладают ни знаниями, ни опытом. В то же время количество информации, курсов, вебинаров, семинаров, пособий и организаций, помогающих в развитии доступной среды, увеличивается. Но мы до сих пор слышим вопросы от музеев о том, где искать информацию. Изначально она была в дефиците. Сейчас ее стало больше, однако учреждениям культуры нужны надежные источники и систематизированные методические рекомендации, где даны четкие ориентиры.
Владимир Серых: Отчасти это связано с процессами, происходящими в высшем образовании. Музей может нанять искусствоведа, музеолога, архивиста, но ему не очень понятно, где брать человека, который мог бы заниматься инклюзией. И если таких универсальных специалистов нет, то можем ли мы говорить об универсальных принципах доступности?
Динара Халикова: Здесь стоит придерживаться концепции «универсального дизайна», которая пришла к нам из архитектуры. Она предполагает, что нет единого решения для всех, но вполне возможно следовать общим принципам, применимых к разным условиям.
Если говорить о конкретных примерах, то можно обратить внимание на чек-лист «Инклюзивного музея» — перечень условий, которые делают посещение музея комфортным для человека с ментальными особенностями. Мы начали с этой группы, но планируем создать подобные материалы, посвященные людям и с другими формами инвалидности. Наша задача здесь — систематизация всех знаний. Мы разобрали «доступность» на составляющие: цифровую, информационную, сенсорную, доступность мероприятий и так далее. В каждой из этих областей мы выделили критерии, которых необходимо придерживаться. Музею остается ответить на пару вопросов: «что из этого уже сделано?» и «что можно улучшить и каким образом?».
Выделив приоритетные направления, без которых музей не будет доступным, мы обозначили и второстепенные моменты — обычно их решение зависит от запросов аудитории и от ресурсов самого музея. Это важно, поскольку «стандарты» инклюзивной работы должны учитывать различия музеев с точки зрения масштаба, количества сотрудников и других параметров. Например, создать комнату сенсорной разгрузки, где можно отдохнуть от обилия информации, — отличная идея. Но мы не можем настаивать на том, чтобы ее делал маленький муниципальный музей, который едва ли способен разместить свою коллекцию в нескольких залах.
Владимир Серых: Мы рассматриваем людей с инвалидностью в качестве посетителей. Однако они также готовы работать в культуре. В этом смысле меня приятно удивил пример Дарвиновского музея, где работают люди с инвалидностью. Пытаетесь ли вы в рамках вашего проекта включать их в работу внутри культурных инициатив?
Динара Халикова: Во всех наших материалах есть тезис «Ничего для нас без нас», который подразумевает активное включение людей с инвалидностью в качестве соавторов. Они могут стать кураторами, гидами, экскурсоводами и участвовать в создании контента на равных с музеем. С другой стороны, мы говорим о привлечении людей с инвалидностью в качестве экспертов. Они не всегда находятся в штате, но сотрудничают с институцией при работе над отдельными проектами. Мы не позиционируем такие отношения как «акт добра». Скорее, это взаимообогащающая работа. Без консультаций и без привлечения людей с разными формами инвалидности невозможно выстроить доступную для всех инфраструктуру. Но, как я уже сказала, музеи также готовы интегрировать людей с инвалидностью в профессиональную среду. Дарвиновский музей — не единственный случай. Например, в музее «Интеграция» около половины сотрудников, в том числе руководители отделов, — люди с инвалидностью.
Владимир Серых: Можете подробнее рассказать, как происходит взаимодействие с разными сообществами?
Динара Халикова: Универсальных рецептов нет. Например, если вы хотите узнать, что волнует сообщество глухих или людей с ментальными особенностями, то должны найти единомышленников. Это могут быть НКО или фонды, оказывающие им поддержку, — они поделятся контактами и расскажут о собственных проектах. Но мало познакомиться с сообществом — нужно постоянно поддерживать с ним диалог.
Важно понимать, что у всех сложился очень разный опыт посещения музея. Кто-то зашел сюда десять лет назад, обжегся и больше не хочет ступать ногой на его порог. И сейчас он вряд ли откликнется делать что-то совместно с музеем. Поэтому важно проявлять инициативу и учитывать все голоса. Когда мы при поддержке Фонда Потанина делали проект «Инклюзивный музей. Глухие и слабослышащие посетители», для меня одной из важнейших задач являлось построение доверительных отношений с сообществом. Более того — было необходимо поддерживать дружескую и теплую атмосферу среди приглашенных экспертов. У людей в сообществе могут быть разные мнения — в том числе и на вопросы доступности. Порой они кардинально различаются.
Владимир Серых: В одном из своих интервью вы говорите, что инклюзией должен заниматься не отдел, но весь коллектив. Тем не менее музеи по-разному подходят к организации команды. Где-то есть полноценная команда, а где-то обязанности распределяются между сотрудниками из разных отделов. Как лучше организовать эту работу?
Динара Халикова: Нельзя придумать идеальную структуру музейной команды. Возможно создать инклюзивный отдел в музее, где трудится около четырехсот человек, но не в маленькой институции с четырьмя сотрудниками. Когда мы говорим, что об инклюзии должны задумываться все, то не предлагаем взять на себя еще больше обязанностей. Мы говорим о корпоративной культуре, о том, что это важно непосредственно для персонала.
В качестве примера можно привести обучение сотрудников первой линии — тех, кто встречает посетителей в музее: важно устранить страх и неуверенность собственных работников, предупредить неловкие моменты. Часто многие сотрудники не думают об инклюзии, потому что она не попадала в область их интересов. Скажем, пиар-отдел может не знать, как корректно писать о людях с инвалидностью. Если показать им, то они с удовольствием начнут.
Владимир Серых: Наш разговор вновь упирается в особенности образования. В России нет факультетов и крупных программ, посвященных инклюзии. Но есть небольшие курсы, форумы, методички, отдельные статьи (в частности, «Артгид» опубликовал не один материал об инклюзивных практиках). Однако если мы представим себя на месте специалистов, у которых все же есть интерес, — куда пойти учиться? Какое образование подойдет?
Динара Халикова: Сперва можно попросить поделиться опытом тех, кто уже прошел подобный путь. Скажем, вы заинтересовались определенной темой, нашли любопытные проекты музеев — просто обратитесь к ним и спросите, с какими организациями или экспертами они сотрудничали. Скорее всего, с вами поделятся контактами. Можно обратиться к фондам и проектам. Например, к нам. Но это не снимает самого частого вопроса — где получить повышение квалификации? Есть музеи, имеющие образовательную лицензию или сотрудничающие с вузами, которые могут предложить такие программы, но их немного. Например, Министерство культуры активно рекомендует музейным работникам программы в Институте «Реакомп», затрагивающие работу с людьми с инвалидностью.
Владимир Серых: Словом, изменений можно не ждать?
Динара Халикова: Единых стандартов на уровне образовательной системы, к сожалению, нет. Хотелось бы, чтобы это изменилось — и инклюзия стала бы неотъемлемым элементом в архитектуре программ подготовки музейных работников.
Владимир Серых: Все, о чем мы говорим, касается офлайн-присутствия. Но еще полтора года назад мы сидели по домам. И на первый план вышла цифровая инклюзия, в которой все мало понимают.
Динара Халикова: В широком смысле это доступная среда, но в цифровом виде. Когда мы говорим о ней, то предполагаем, что онлайн-контент должен быть комфортным для ознакомления. Опираться в этом случае можно на российскую правовую базу и международные стандарты по веб-доступности. Сюда относят различные ассистивные технологии — поддержку русского жестового языка, субтитров, тифлокомментариев, адаптированного языка. Сами платформы должны быть доступны — скажем, читаемость содержимого скринридерами тоже обязательна. На самом деле, это еще один фронт работы. Те, кто отвечают за контент, должны понимать, какие инструменты необходимо применять. А те, кто занимаются разработкой сайта или медиаконтента, — понимать, как придерживаться стандартов. Скажем, куда поставить окошко с переводом на РЖЯ в видеоматериале.
Владимир Серых: Но если мы посмотрим на инклюзию в целом, каких перемен нам ждать в ближайшее время?
Динара Халикова: На старте проекта мы сталкивались с тем, что музеи не понимают базовой этики в отношении к людям с инвалидностью. Со временем все изменилось, появлялся запрос на изучение специальных методик и инструментов. Сейчас же встал вопрос систематизации того, что было наработано профессиональным сообществом за последние годы. Музеи все чаще прибегают к внешнему аудиту, пытаются исследовать самих себя. Кроме того, особенно востребованным становится популяризация технологий работы в русле соучастия — важнейшего принципа инклюзии, о котором мы сегодня говорили.
