Русский жестовый язык в музейной среде
Русский жестовый язык получил официальный статус в России в 2012 году. Эта дата стала точкой отсчета для многих инициатив — экскурсии с переводом на жестовый язык постепенно становятся нормой в художественной среде, музеи инициируют конференции и лаборатории, посвященные лингвистическим особенностям жестового языка, а также пополняют словарь профессиональных терминов. Об особенностях работы сурдопереводчика в музее «Артгиду» рассказала Ирина Гинзберг.
Экскурсия на жестовом языке в рамках проекта «Арт-эксперимент. Вы в эфире» в Музее современного искусства «Гараж». 2020. Фото: Антон Доников
В последнее время музеи все чаще берут на себя социальную функцию и оказываются более развитыми с точки зрения создания инклюзивной среды, чем другие общественные места. Музей Метрополитен в Нью-Йорке публикует в социальных сетях виртуальные туры с переводом на американский жестовый язык. В Нидерландах с 2016 года действует проект Musea in Gebaren, который объединяет девять музеев Амстердама, совместными усилиями создающих доступную среду в городе: в частности, в рамках проекта готовят переводчиков жестового языка и способствуют трудоустройству глухих и слабослышащих молодых людей. Спрос на доступность растет и в России. «Раньше глухие и слабослышащие посетители редко ходили в музеи, потому что никакой инклюзивной среды еще не было, а речевые экскурсии мало кому были по-настоящему интересны и понятны, — рассказывает переводчик жестового языка Ирина Гинзберг. — Сейчас ситуация меняется: все больше музеев заражаются идеей инклюзии и стремятся расширять свою аудиторию».
В России первые попытки приблизиться к понимаю того, что собой представляет русский жестовый язык, были предприняты еще в XIX веке в стенах Петербургского училища глухонемых. Они связаны с именем Виктора Флери — педагога, а впоследствии и директора училища, который создал первое лексическое и лексикографическое описание жестов и поместил их в первый словарь русского жестового языка. Однако русскому жестовому языку все равно долгое время отказывали в официальном статусе и не признавали его самостоятельной лингвистической системой. Жестовая речь считалась довольно примитивным средством общения и редко вызывала интерес ученых. Мешало и то, что начиная с конца XIX века обучение детей с нарушениями слуха строилось вокруг устной речи как основного навыка, которым необходимо овладеть для успешной интеграции в общество. Эта идея, несмотря на свой спорный характер, до сих пор лежит в основе образовательного процесса. За введение билингвального подхода к обучению глухих и слабослышащих детей в школах приходится бороться активистам.
Существенный сдвиг в понимании характера жестового языка произошел лишь в 1970–1980-е годы. В этот период усилиями таких исследователей, как Галина Лазаревна Зайцева, пришло понимание того, что существует не только калькирующая жестовая речь (то есть жесты, повторяющие лексемы словесного языка), но и самостоятельная лингвистическая система с собственной лексикой и грамматикой, отличными от национального словесного языка.
В 90-е также начинает меняться отношение к феномену глухоты. В сборнике «Музей ощущений», который суммирует опыт работы Музея современного искусства «Гараж» с сообществом глухих посетителей, социолог и преподаватель ВШЭ Никита Большаков рассказывает о понятии Deafhood: «В отличие от глухоты (deafness), которая является скорее статичным атрибутом и заболеванием, предписанным человеку признаком, Deafhood (по аналогии, например, с сhildhood) — некое континуальное состояние в конкретный момент времени». Однако в российском контексте к пониманию инвалидности как особенности человека, а не недостатка или патологии, ограничивающей его возможности, пришли несколько позже.
«В советское время русский жестовый язык практически не изучался, — рассказывает Ирина Гинзберг. — Большая часть образовательных и научных инициатив появилась, когда язык наконец обрел официальный статус, а это произошло только в 2012 году. Прежде его и языком-то не считали. Зачем его изучать? С 2012 года началась более активная научная работа и подготовка кадров. Раньше переводчиков готовили только в одном месте — это был Ленинградский восстановительный центр, первое профессиональное учебное заведение, открытое специально для глухих. Больше нигде специальных образовательных программ не было, поэтому, как правило, переводчиками становились дети, выросшие с родителями с нарушениями слуха. Для них жестовый был вторым родным языком, на котором они общались в семье. До сих пор большое количество переводчиков выходит именно из этой среды. А с обретением официального статуса языка начали появляться программы подготовки в государственных вузах, курсы переподготовки и повышения квалификации, научные конференции, исследования и все остальное».
Сегодня во многих музейных учреждениях развиваются инклюзивные программы, посвященные работе с глухими и слабослышащими посетителями и изучению культуры глухих. «Перенимать опыт друг друга очень важно, — комментирует Ирина Гинзберг. — Во многих музеях работают люди, которым прежде не приходилось иметь дело с посетителями с особыми потребностями, а создавать инклюзивную среду с нуля очень сложно».
В этой связи важно отметить роль Музея современного искусства «Гараж», регулярно инициирующего исследования русского жестового языка. В частности, в 2020 году команда отдела инклюзивных программ музея запустила лабораторию лингвистики русского жестового языка для исследования вариативности жестов и диалектов. «В жестовом языке, как и в словесном, существуют множество вариантов и диалектов, — поясняет Ирина Гинзберг. — Еще жесты могут редуцироваться так же, как и слова, а жестовая фраза, как и речевая, может быть неразборчивой или небрежной, что также затрудняет понимание. Кроме того, люди, живущие в разных регионах страны, могут использовать разные жесты для обозначения одних и тех же понятий. Поэтому человек, впервые приехав в Москву, может не понять сходу, что ему говорит переводчик в музее. Тем более нужно учитывать, что раньше люди не так активно посещали выставки и не знали терминологию, связанную с искусством. В этом случае музей выполняет еще и просветительскую функцию — знакомит человека с новыми понятиями, пополняет его словарный запас».
Еще одной вехой стало появление первого словаря терминов современного искусства на русском жестовом языке, который «Гараж» выпустил в 2016 году. Всего в него вошло 36 новых терминов, представленных в формате видеокурса, включая такие слова, как «абстрактное искусство», «концептуализм» и «дадаизм». «Конечно, о современном искусстве очень сложно говорить с теми, кто не знаком с основной терминологией, — рассказывает Ирина Гинзберг. — Если человек пришел в музей в первый раз, он может уточнить у переводчика, что это за жесты и что они обозначают. Другой вопрос, смогут ли эти термины прижиться в повседневной речи, потому что, как правило, новые жесты, как и новые слова, рождаются снизу, а не насаждаются сверху или приходят как заимствования. Такого рода насаждение может восприниматься как нечто инородное. Новые жесты закрепляются в словаре только в том случае, если их начинают постоянно использовать носители языка. С терминами, объясняющими современное искусство, так и произошло. Поначалу появлялись люди, не согласные с теми или иными вариантами жестов, но со временем такие понятия, как “авангард”, “инсталляция” или “кубизм”, вошли в словарь и активно используются посетителями, а не только глухими гидами и переводчиками».
