In memoriam. Екатерина Алленова

Во вторник ушла «наша Катя», Екатерина Михайловна Алленова — историк искусства и редактор «Артгида» (и еще множества книг, альбомов и каталогов по искусству), наш товарищ, профессиональный наставник и, самое главное, близкий друг. Мы благодарим историка искусства Лёлю Кантор-Казовскую за теплые и очень точные слова о Кате.

Екатерина Алленова (Moi and Lion). Начало 1990-х. Архив семьи Алленовых

Внезапно, в возрасте 54 лет, от болезни, скончалась искусствовед Екатерина Алленова, наш друг и коллега, так много сделавшая для того, чтобы история искусства и критика на русском языке (а в конечном счете и художественная жизнь) были профессиональными, интересными и живыми. Она принадлежала к поколению, выводившему музеи, издательства, искусствоведческую периодику и образование в России из состояния анабиоза и изоляционизма, в котором они находились в советское время, и приложила свою руку практически ко всем видам текстов, так или иначе касающихся художественного процесса: работала в издательском отделе ГМИИ А.С. Пушкина, в актуальных и передовых художественных журналах («Артхроника», Art+Auction Russia, GARAGE Russia), интернет-изданиях («Артгид»); написала несколько альбомов-монографий о русских художниках (Перове, Репине, Серове) и книгу об искусстве живописи для детей. Она умела придать профессиональную форму необъятному каталогу, большому проекту, маленькой статье; брала интервью, писала, иллюстрировала, была талантливым фотографом. Не ограничиваясь письменной критикой, освоила язвительный язык коллажа. Это был человек редкой визуальной эрудиции и визуальной чувствительности.

Все, чем она занималась, она считала частью профессии редактора, которой придала особую осознанность и к которой предъявляла разработанные ею самой профессиональные требования. Каждому, кто хочет работать в этой сфере, рекомендую начать со своего рода манифеста Алленовой — «Десять заповедей редактора текстов об искусстве». Все мечтали заполучить ее в свой проект, а искусствоведы, работавшие с ней «как с редактором», поражались остроте ее восприятия, справедливости ее критики, масштабу ее вклада в проект. Суть же в том, что «педант-редактор» в ней был одновременно и «свободным художником» со всеми вытекающими отсюда последствиями и особенностями судьбы и характера. Резкая, нежная, чувствительная, переменчивая, она вкладывала себя во все с одинаковой силой. Книги же и статьи по истории искусства она писала, только когда хотела (и когда подворачивался случай), но это были тексты, порожденные ее собственным острым видением, бьющие в самую точку, в том числе и с помощью сопровождавшего их визуального ряда. В своей области — русское искусство XIX века — она принадлежала к «новой» школе искусствознания, понимающей произведение искусства и его визуальный язык как историческую сущность, расшифровать которую может исследователь, не боящийся заглянуть в самые разные сферы общественной жизни, даже как будто бы далекие от эстетики. Впрочем, то, что она писала, было не совсем похоже на те исследования художественной политики или рынка, которыми рутинно занимается эта школа, ее идеи были в этом контексте нетривиальны. Если она бралась писать о ценах на искусство, то получалась статья, в которой за ценами стояли представления своего времени о художнике, его социальное самочувствие. Если это был репинский «Иван Грозный и сын его Иван», то это был этюд на тему «длинной истории» психологического восприятия вида крови в российском обществе, высвечивающий взаимоотношения общества и искусства с неожиданной стороны. А написанная ею для детей книжка о живописи поражает тем, как много могут из нее почерпнуть для себя взрослые, как остро автор этого текста видит и понимает и общие, и частные проблемы искусства, о которых не всякий подумает в первую очередь^[1].

Екатерина Алленова. Италия. Начало 2010-х. Архив семьи Алленовых

У Кати (так мне естественно ее называть, ничего не могу поделать) на протяжении всей ее жизни были самые лучшие собеседники на эти темы — ее родители: мама, Ольга Александровна Алленова, сотрудница Третьяковской галереи и отец, Михаил Михайлович Алленов, у которого в свое время училась профессии и я, и большинство моих московских коллег. Когда он умер, в разговоре о нем я позволила себе предположить, что именно Катя — его главная и лучшая ученица. Занимаясь, как и он, русским XIX веком, но отойдя от его метода в сторону более конкретного взгляда на то, как писать историю, она полностью впитала его критичность, его требовательность к ученому слову и ученому тексту, невероятное знание первоначальных источников, умение «влезть» в эпоху и почувствовать себя там своей. Непросто быть дочерью всеми обожаемого преподавателя. Со школьных лет она участвовала во всех студенческих мероприятиях и поездках искусствоведов, так что легкий путь в профессию был проложен ей по наследству — но она отказалась от него и решила, что станет музыкантом, окончила Гнесинское училище. Эта часть ее жизни мало известна историкам искусства, тем не менее свидетельством того, что как музыкант и музыкальный педагог она была очень талантлива, может служить одна из ее учениц — моя собственная дочь, которую она научила играть на скрипке в детстве с нуля и которой передала что-то свое, не забывшееся в дальнейшей профессиональной жизни. И лишь уже состоявшись как отдельная от родителей творческая единица, Катя, не оставляя вначале исполнительство и педагогику, пошла учиться на вечернее отделение искусствоведческого и стала тем удивительным профессионалом и личностью, которой всем нам будет не хватать.

Екатерина Алленова. Флоренция. 2014. Фото: Ирина Бачурина

И о личности: все знавшие ее, даже поверхностно, поражались ее необычайной и действенной способности сочувствия, готовности прийти всем на помощь. В семье было много горя, невыносимый груз ухода за тяжелобольными, который она целиком брала на себя, окружив заботой, проводив и похоронив обоих родителей. Она помогала друзьям и совсем незнакомым людям, волонтерствовала в хосписе. Анна Бражкина написала после ее смерти: «Не точно сказать, что она была доброй. Вся ее жизнь была пронизана жертвенностью в пользу других». Татьяна Горячева: «…она была невероятно трепетным, нежным, добрым, щедрым, сочувствующим — и остроумным и умным человеком». И то, и другое — чистая правда. И при этом, что важно, были люди, на которых она, скажем так, производила впечатление резкое, неудобное: их пугали ее требовательность, ее критерии, ее сила. А вот это уже для меня — признак человека настоящей пробы.

Да будет благословенна ее память.