«Иван Грозный» Репина. Узоры на тему современности

Искусствовед Екатерина Алленова о нашумевшей истории с требованием убрать картину Репина «Иван Грозный и сын его Иван 16 ноября 1581 года» из Третьяковской галереи.

Александр Литовченко. Иван Грозный показывает сокровища английскому послу Горсею. 1875. Холст, масло. Государственный Русский музей

В начале октября 2013 года группа товарищей обратилась с письмом к министру культуры Владимиру Мединскому и директору Государственной Третьяковской галереи Ирине Лебедевой, а затем и президенту РФ Владимиру Путину с требованием убрать из экспозиции Третьяковки полотно Ильи Репина «Иван Грозный и сын его Иван 16 ноября 1581 года» — по мнению группы товарищей, «мерзкую, клеветническую и ложную как в своем сюжете, так и его живописном воспроизведении картину». Текст письма, размещенный на сайте Русского культурно-просветительного фонда святого Василия Великого, оживленно обсуждался и до сих пор обсуждается в сети и в СМИ, вызывая у здравомыслящих людей возмущение и недоумение. Наряду с насмешками в адрес авторов послания, злоупотребляющих прописными буквами («Первый Русский Царь», «Самодержавие», «Русское Православное Царство») и дрессирующих православно-патриотических химер, произносились совершенно закономерные слова вроде «давайте тогда запретим “Моцарта и Сальери”, “Бориса Годунова” Пушкина и Мусоргского, “Войну и мир” Толстого, где более ста ошибок в исторических фактах» (сюда же можно добавить большинство русских летописей или труды историков вроде Карамзина). Что знаменует собой это вроде бы смехотворное письмо? Это шутка, тест на вменяемость или очередной тревожный звонок?

СМИ обратились за комментариями прежде всего к самим адресатам письма, то есть к Владимиру Мединскому и Ирине Лебедевой. Мединский сообщил РИА Новости, что воспринимает все это как шутку. «Историки спорят, а в архиве МВД ну нет окровавленного посоха с отпечатками пальцев. Совершенно точно известно, что Моцарта не убивал Сальери, а Борис Годунов, судя по всему, не имел никакого отношения к убийству царевича Дмитрия. Однако это не значит, что мы должны иначе относиться к гениальным произведениям Пушкина или Репина, потому что есть искусство, а есть история», — добавил он. Между прочим, в устах министра это весьма серьезное заявление, так как, напомним, он защитил докторскую диссертацию «Проблемы объективности в освещении российской истории второй половины XV–XVII вв.» и является автором серии книг по истории «Мифы о России». А также инициатором создания при Минкульте научно-методического совета, который будет проводить экспертную оценку сценариев документальных и художественных фильмов на исторические темы. А еще раньше Владимир Мединский входил в созданную президентом РФ Комиссию по противодействию попыткам фальсификации истории в ущерб интересам России. Так что это замечательно, что, будучи поборником исторической правды и врагом исторических фальсификаций и клеветнических измышлений, он своим высказыванием признает право «творческого работника» на художественный вымысел в области исторических сюжетов.

Вячеслав Шварц. Иван Грозный у тела убитого им сына. 1864. Холст, масло. Государственная Третьяковская галерея

Директор ГТГ Ирина Лебедева также отметила, что Репин — не историк, а прежде всего художник, а также предположила, что вся затея с обращением к министру — не что иное, как желание группы товарищей просто привлечь к себе внимание, иными словами — пиар: «К сожалению, мы сейчас живем по закону шоу-бизнеса. Третьяковская галерея — известный и любимый многими музей. Возникает заманчивый вариант, когда на фоне нашего бренда можно создать конфликт, и скандал становится способом самопиара в том числе». В общем, большинство сошлось на том, что это письмо — действительно вздор и абсурд, отражающий, однако, ситуацию в сфере нашей культуры, где с некоторых пор подобные публикации уже перешли из ряда исключительных по бредовости явлений в ряд явлений, так сказать, закономерных. На мой взгляд, со стороны авторов письма это своего рода тест или проверка того, насколько далеко можно зайти в абсурдных требованиях и насколько вменяемы деятели культуры, власть и просто зрители.

То, что ситуация с репинской картиной демонстрирует общую симптоматику лихорадки, возникшей на почве культурной политики, — кажется мне существенным. Некогда Крамской заметил, что «историческую картину следует писать только тогда, когда она дает канву, так сказать, для узоров по поводу современности, когда исторической картиной, можно сказать, затрагивается животрепещущий интерес нашего времени»^[1]. Причем написано это именно по поводу репинского «Ивана Грозного», который, к досаде Крамского, в эту теорию вроде бы не вписывается. Но не вписывается лишь на первый взгляд. Копнув чуть глубже, мы сразу вспомним обильные высказывания и самого Репина, и исследователей его творчества, свидетельствующие, что замысел картины «Иван Грозный», над которой художник начал работать в начале 1880-х, связан с гибелью императора Александра II и казнью народовольцев, то есть с самой что ни на есть животрепещущей современностью. Из характерных высказываний Репина на эту тему: «Впервые пришла мне в голову мысль писать картину — трагический эпизод из жизни Иоанна IV — уже в 1882 г., в Москве. Я возвращался с Московской выставки, где был на концерте Римского-Корсакова. Его музыкальная трилогия — любовь, власть и месть — так захватила меня, и мне неудержимо захотелось в живописи изобразить что-нибудь подобное по силе его музыке. Современные, только что затягивавшиеся жизненным чадом, тлели еще не остывшие кратеры… Страшно было подумать — не сдобровать… Естественно было искать выхода наболевшему трагизму в истории… Началась картина вдохновенно, шла залпами… Чувства были перегружены ужасами современности…»^[2]. Среди других его реплик по поводу «Грозного»: «Несчастья, живая смерть, убийства и кровь составляют такую влекущую к себе силу, что противостать ей могут только высококультурные личности. В то время на всех выставках Европы в большом количестве выставлялись кровавые картины. И я, заразившись, вероятно, этой кровавостью, по приезде домой сейчас же принялся за кровавую сцену “Иван Грозный с сыном”. И картина крови имела большой успех»^[3].

Слева. Илья Репин. Иван Грозный и сын его Иван 16 ноября 1581 года. 1885. Холст, масло. Государственная Третьяковская галерея. Справа: фрагмент картины, порезанной Абрамом Балашовым в 1913 году

Репинский шедевр действительно стал «канвой для узоров по поводу современности», тогда как сами эти узоры вышивались «высококультурными личностями», «противоставшими» картине крови. Иными словами, «Иван Грозный» оказался камертоном, по которому можно судить о строе общества в целом и отдельных высококультурных личностей в частности. Поэтому реакции на события, связанные с историей этой картины, всегда показательны. Например, запрет купившему картину Павлу Третьякову «не допускать для выставок и вообще не дозволять распространения ее в публике какими-либо другими способами», возникший вследствие доноса Победоносцева императору Александру III, и учреждение цензуры, которой с того момента подвергались выставки Товарищества передвижников (картина экспонировалась на XIII передвижной выставке).

Или ветвистая история 1913 года, когда «Ивана Грозного» порезал ножом душевнобольной старообрядец Абрам Балашов. История ветвистая, так как помимо вполне понятного общественного резонанса она вызвала дискуссию в художественной среде, с участием таких заметных в истории русской культуры персонажей, как Максимилиан Волошин, Давид Бурлюк и Владимир Маяковский. Началось все со статьи Волошина «О смысле катастрофы, постигшей картину Репина», опубликованной 19 января 1913 года в газете «Утро России». В ней Волошин оправдывал поступок Балашова, объясняя его «самой художественной сущностью репинской картины». «На другой день после катастрофы произошел факт изумительный: Репин обвинил представителей нового искусства в том, что они подкупили Балашова, — вспоминает Волошин о том, что последовало дальше. — Обвинение это было повторено Репиным многократно, следовательно, было не случайно сорвавшимся словом, а сознательным убеждением. Оно требовало ответа от лица представителей нового искусства. Так как для подобных ответов страницы газет и журналов закрыты, то мне пришлось сделать его в форме публичной лекции. <…> В своем обвинении Репин указывал прозрачно на художников группы “Бубновый валет” и назвал по имени г. Бурлюка. Я счел моральной обязанностью отвечать Репину под знаком “Бубнового валета”, ни членом, ни сторонником которого не состою, хотя многократно, в качестве художественного критика, являлся его толкователем»^[4]. Лекция и диспут были организованы в Политехническом музее в Москве «бубновыми валетами» (впрочем, в самой дискуссии участия не принимавшими — их роль свелась лишь к роли организаторов. Участвовавший в мероприятии Давид Бурлюк в объединение не входил). И на этой лекции Волошин, в числе прочего, говорил о картине Репина так: «Сохранность ее важна, как сохранность важного исторического документа. Но сама она вредна и опасна. Если она талантлива — тем хуже. Ей не место в Национальной картинной галерее, на которой продолжает воспитываться художественный вкус растущих поколений. Ее настоящее место в каком-нибудь большом европейском паноптикуме вроде Musée Grevin. Там она была бы гениальным образцом своего жанра. Там бы она никого не обманывала: каждый идущий туда знает, за какого рода впечатлениями он идет. Но, так как это невозможно, то заведующие Третьяковской галереей обязаны, по крайней мере, поместить эту картину в отдельную комнату с надписью “Вход только для взрослых”»^[5].

Илья Репин. Иван Грозный и сын его Иван 16 ноября 1581 года. 1913. Бумага, акварель, белила, графитный карандаш. Государственный Русский музей

Это несколько напоминает (при всей разнице масштабов и аргументации) письмо группы товарищей Владимиру Мединскому и Ирине Лебедевой. Но с Волошиным обошлись тогда куда более круто: его выступление было воспринято так враждебно, что газеты и другие издания устроили ему травлю и настоящий бойкот, перестав его печатать (до 1915 года единственным изданием, публиковавшим тексты Волошина, был журнал «Аполлон»). В своих воспоминаниях поэт жалобно передает речь «голосов из публики», раздававшихся в защиту Репина и его картины: «”Старого Репина, нашу гордость, обидели, и за него надо отмстить!”, “Присоединяю и мой голос, голос оскорбленной в лучших чувствах своих русской женщины, к протесту против неслыханного издевательства нашей молодежи над красою и гордостью нашей, Ильей Ефимовичем Репиным!”, “Присоединяюсь к протесту. Слава Илье Репину!”, “Как больно, как стыдно, как страшно в эти бездарные дни!”, “Полнейшее презрение! Бойкот выставок! А нашему гениальному Репину слава, слава и слава на многие годы!”, “Присоединяем наши голоса к прекрасному крику негодования против неслыханной выходки наших мазилок!”, “…нам, допускающим озлобленных геростратов совершать их грязную вакханалию, должно быть стыдно!” <…> Наконец, все сливается в десятках и сотнях подписей известных, неизвестных лиц, присоединяющихся к протесту и подписывающихся под сочувственными адресами оскорбленному Репину»^[6]. Что же касается Маяковского, то он выступал еще на одной дискуссии по этому поводу, также организованной «Бубновым валетом», и, по свидетельству газеты «Русские ведомости» (26 февраля 1913 года), обозвал Волошина «лакеем “Бубнового валета” за то, что он, не восприняв в поэзии принципа новой живописи (“цвет, линия и форма должны быть самодовлеющей величиной”), выказал себя солидарным с “Бубновым валетом” в оценке картины Репина»^[7]. По другим свидетельствам, Маяковский заметил даже, что «Репин — такой же художник, как Волошин — поэт».

Все это тоже несколько напоминает баталии сегодняшнего дня в социальных сетях и вполне позволяет судить о состоянии умов тогда, на пороге войны, когда пышно праздновалось 300-летие дома Романовых, в то время как монархическая власть пребывала в кризисе. А теперь посмотрим, какие аргументы против репинской картины выдвигает «обвинение» в лице группы товарищей сегодня. То есть представим себе, что по этому письму надлежит реконструировать нынешние представления об эстетических и культурных ценностях, насаждаемых нынешней властью — ведь именно к власти в лице министра культуры апеллируют авторы письма, и значит, предлагают аргументы, которые власть должна непременно принять во внимание. Что же вырисовывается?

Парсуна Ивана Грозного. Конец XVI – начало XVII века. Дерево, темпера. Национальный музей Дании, Копенгаген. © Nationalmuseet

— Картина Репина содержит «клевету на русский народ, на русское государство, на русских благочестивых Царей и Цариц». В первых же строках письма называются «оклеветанные» духовные ценности: народ, государство, благочестие, монархи. Оставлю в стороне вопрос, в чем именно в картине Репина состоит клевета, скажем, на русский народ или на цариц. Замечу лишь, что слова «клевета, клеветнический» и другие однокоренные встречаются в тексте письма двенадцать раз (это много). И напомню про подписанный президентом РФ в июле 2012 года закон «О внесении изменений в Уголовный кодекс Российской Федерации и отдельные законодательные акты Российской Федерации», восстанавливающий статью «Клевета», отмененную Госдумой за год до этого. По-видимому, количество клеветы за этот год начало зашкаливать, по какой причине — это другой вопрос.

— «Современной исторической наукой твердо установлено, что Первый Русский Царь Иоанн не убивал своего сына». Опять-таки отметаю праздный вопрос о том, каким образом тут могут быть «твердые установления», тем более что череп царевича не сохранился. Но важно, что подчеркивается сам факт этих «твердых установлений» в связи с «современной исторической наукой». Каким бальзамом для истерзанного историческими проблемами и вопросами фундаментальной гуманитарной науки министра культуры должны быть слова о том, что современные историки вполне в состоянии что-то твердо установить, и этим установлениям можно следовать как императиву. А иначе зачем учреждать научно-методический совет по историческим фильмам? («Это не цензура!» — говорил Владимир Мединский, комментируя создание этого совета). По мнению министра, ученые в гуманитарной сфере часто занимаются чем-то не тем, что действительно нужно государству и обществу (в качестве примера можно привести его выступление в Институте искусствознания в декабре 2012 года). А так вот настоящим делом займутся. Будут пресекать фальсификацию истории в ущерб интересам России (интересно, кстати, а в интересах России историю можно фальсифицировать?)

Николай Шустов. Иван Грозный у тела убитого им сына. 1860-е. Холст, масло. Тульский музей изобразительных искусств

— «Версия “сыноубийства” появляется только в качестве слуха — с приставкой “глаголют нецыи”, в более поздних письменных источниках уже XVII века, созданных во время или после Смутного времени и основанных на записках явных врагов России, иностранных посланников…». Ну конечно, явные враги России (народа, государства, благочестия, монархов) — иностранные посланники. Тут кстати вспомнить, что в конце прошлого года в России вступил в силу закон об иностранных агентах, что президент РФ Владимир Путин месяц назад призвал его усовершенствовать, признав, что с ним «не все гладко», а также что в показанном на канале НТВ нашумевшем фильме «Анатомия протеста-2» речь шла, в частности, о том, что протестное движение в России финансируется из-за рубежа.

— «Против России и Русского Царя сочинялись клеветнические пропагандистские памфлеты, русскими войсками пугали европейских обывателей. И отголоски этой клеветнической пропагандистской войны врагов России мы видим до сего дня…». О пропаганде ложного образа России, ведущейся среди европейских обывателей и сегодня, и напоминать не нужно.

Андрей Рябушкин. Иоанн Грозный с приближенными. 1903. Холст, масло. Тюменский музей изобразительных искусств

— «Мы, русские люди, должны быть бесконечно благодарны нашим предкам за то, что они создали такую могучую державу <…> Велика в этом заслуга Царя Иоанна Васильевича Грозного, расширившего пределы нашей страны, включившего в состав русского государства и Казанское, и Астраханское царства, и, самое главное, Сибирское царство, богатствами которого, нефтью и газом, живет сегодня наша страна». И действительно, страшно подумать, какой была бы сегодня наша страна, и особенно ее власть, без достижений Ивана Грозного в области завоевания нефтегазовых богатств.

— Картина Репина «оказывает на зрителя глубокое психологическое, эмоциональное воздействие, <…> буквально запечатлевая в памяти тысяч и тысяч посетителей Третьяковской галереи, среди которых значительная часть — дети, не имеющие критического взгляда на мир, клевету на Россию и ее историю». Еще один весомый аргумент — дети. Дети, которых всячески необходимо ограждать от разных ужасов и защите которых посвящено столько явленных в последнее время законов и законодательных инициатив.

Карл Вениг. Иван Грозный и его мамка. 1886. Холст, масло. Харьковский художественный музей

— «Просим Вас, до окончательного разрешения вопроса по судьбе этой картины убрать ее из экспозиции Третьяковской галереи в запасники, чтобы она перестала оскорблять патриотические чувства русских людей, любящих и ценящих своих предков и выражающих им благодарность за создание великой могучей державы — Русского Православного Царства». Здесь, как и во многих других местах письма, апелляция к патриотизму и православию. Но именно в этом, последнем, абзаце письма следует отметить еще один момент. Группа товарищей пишет об «окончательном разрешении вопроса по судьбе этой картины», хотя обращается к министру с этим «вопросом» впервые. Таким образом подразумевается, что этот «вопрос» уже решен, хотя и не окончательно (стало быть, в министре культуры видят союзника, который заведомо займется решением этого вопроса). То есть предварительно, до окончательного решения картину надо убрать в запасники, а окончательно… что с ней сделать? Предположения на этот счет я оставляю читателям, мужественно добравшимся до конца моего текста.