Валентин Серов как зеркало русского арт-рынка

Искусствовед Екатерина Алленова о рекордной продаже портрета Марии Цетлиной на Christie’s.

Валентин Серов. Портрет Марии Цетлиной. 1910. Холст, темпера, масло. Фрагмент. © Christie’s Images

24 ноября 2014 года на торгах «важным русским искусством» аукциона Christie’s в Лондоне за £9 266 500 ($14,5 млн, с учетом премии покупателя) продан портрет Марии Цетлиной работы Валентина Серова, выставленный на торги Музеем русского искусства в Рамат-Гане (Израиль). Эта сенсационная, что тут говорить, продажа привлекает внимание к ряду вопросов, касающихся русского арт-рынка, музейных и частных собраний и коллекционирования русского искусства. Я попытаюсь эти вопросы обозначить.

Итак, Валентин Александрович Серов (1865–1911) отныне входит в десятку самых дорогих русских художников и, судя по всему, останется в ней надолго: дороже него только Василий Кандинский, Казимир Малевич, Марк Шагал и Алексей Явленский. Вдобавок, портрет Цетлиной стал самой дорогой картиной, когда-либо проданной на «русских торгах» (все превосходящие Серова по цене русские мастера продавались на торгах импрессионизмом и модернизмом), и этот рекорд, вероятно, тоже превзойден будет не скоро. Мне показалось, что первая реакция художественного сообщества на эту сенсационную продажу — недоумение: «Ничего себе, вот это деньжищи! И ведь не за Кандинского там или Малевича, а за какого-то серенького Серова. Интересно, кто отвалил за этот портрет такую сумму? И что в нем такого особенного?». Действительно, Серов — художник такого склада, что плохо вписывается в понятия «арт-рынок», «аукционный рекорд», «сенсация» и т. п. Ну что такое Серов? Это «Девочка с персиками» из школьного учебника и «Девушка, освещенная солнцем» в Третьяковской галерее, странная голая Ида Рубинштейн в Русском музее, Европа на быке, княгиня вроде какая-то, и даже не одна, актриса Ермолова и вот «Петр I на строительстве Петербурга». И какие-то унылые пейзажи с лошадками и сарайчиками еще. Как-то не тянет на многомиллионную аукционную звезду. Скорее всего, я сейчас услышу в ответ, что это я, мол, передергиваю и что «на самом деле Серов — очень хороший художник». Собственно, я это уже услышала в соцсети от другого очень хорошего художника, который, впрочем, добавил, что «в мировой истории искусства Серов где-то рядом с Цорном и Каролюс-Дюраном».

Конечно, есть знатоки, специалисты, эксперты, коллекционеры, которые знают про Серова гораздо, гораздо больше. Однако судя по тому, что творится с ним на арт-рынке, большинство из них все-таки думают о Серове как о чем-то, что точно не годится для серьезных инвестиций и, в общем, не должно стоить очень уж дорого — куда там ему до Малевича с Кандинским. Хотя те, кто следит за русским арт-рынком, конечно, заметили, что Серов за последние два года как-то «активизировался» и у него случилось несколько рекордных продаж. Однако даже эксперты не ожидали девяти миллионов фунтов за портрет Марии Цетлиной. Что понятно хотя бы из эстимейта картины на Christie’s, верхняя граница которого составляла £2,5 млн. Российский сайт artinvestment.ru, прогнозируя результаты торгов, утверждал, что «по ощущениям, Серов не будет продан». Что же такое приключилось с русским арт-рынком, что за такой, вроде бы, невзрачный портрет довольно незаметного на этом рынке художника платят такие деньги? Да ничего, в общем-то, не приключилось. Дело не в русском арт-рынке, а в Серове. Который, впрочем, в данном случае оказывается зеркалом этого самого рынка — не всего, конечно, но некоторых его сторон.

Для начала посмотрим самые дорогие аукционные продажи Серова. На публичных торгах (о частных продажах я ничего не знаю) он действительно появляется нечасто, продается еще реже и представлен, как правило, либо рисунками, либо небольшими этюдами — пейзажными и портретными. Многие из выставлявшихся на аукционы за последние лет двадцать работ способны вызвать недоумение. То есть (как бы это сформулировать корректно?) они, скорее всего, созданы вовсе не Серовым. Аукционы ведь тоже разные бывают, если уж на крупных попадаются подделки или атрибуционные ошибки, то что уж говорить о более мелких. Например, на аукционе Hampel Fine Art в Мюнхене в 2006 году фигурировали несколько графических портретов Владимира Ильича Ленина работы Серова. Валентина Александровича, да. Перепутали, конечно, с советским художником Владимиром Серовым (который написал картину «Ходоки у Ленина» и еще много работ «из области вождя»). Это, конечно, курьез, однако симптоматичный. А пока вот лучшие результаты продаж Валентина Серова на аукционах за последние двадцать лет (в хронологическом порядке, все цены для удобства сравнения переведены в доллары по курсу на момент продажи, поэтому долларовые эквиваленты могут незначительно различаться в разных источниках):

• Охота с борзыми. 1906. Бумага на картоне, гуашь, акварель. $363,2 тыс. Sotheby’s, Нью-Йорк, 26 апреля 2006
• Тарас Бульба с сыновьями. 1889. Холст, масло. $505,6 тыс. Uppsala, Уппсала, 2 декабря 2008
• Портрет Прасковьи Мамонтовой. 1887. Холст, масло. $1,9 млн. Sotheby’s, Лондон, 26 ноября 2012
• Портрет Оскара и Розы Грузенберг. 1910. Холст, темпера. $4,6 млн. Nader’s & Fine Art Auctions, Майами, 6 декабря 2012
• Женский портрет (Мария Якунчикова?). 1892. Холст, масло $1,3 млн. Sotheby’s Лондон, 25 ноября 2013

Когда в 2012 году очередной рекорд цены на работы Серова установил портрет Прасковьи Мамонтовой, многие, как и сейчас, пребывали в недоумении. Вот, опять-таки, что писали тогда на сайте artinvestement: «Обычный, не выдающийся портрет девочки кисти Валентина Серова купили почти за 2 миллиона долларов. Дело, конечно, хозяйское, но его портреты раньше стоили раз в двадцать дешевле. Для сравнения: до этого персональный аукционный рекорд художника составлял 508 тысяч долларов. И установила его яркая сюжетная работа — не чета портрету. Словом, новый рекорд установлен, но факт вызвал удивление». За Мамонтовой с интервалом в десять дней последовала продажа портрета супругов Грузенберг, и все удивились еще больше: неизвестный покупатель на каком-то никому не известном аукционе купил картину с оценочной стоимостью $150–200 тыс. аж за четыре с лишним миллиона! В 23 раза выше эстимейта! А потом и женский портрет уходит на Sotheby’s за цену выше миллиона долларов, и на эту цену, конечно, повлияли предыдущие продажи.

Здесь есть один любопытный нюанс. В аннотации к этому портрету в каталоге Sotheby's написано, в частности, следующее: «Данная работа предположительно находилась в ее [Якунчиковой] частной коллекции на Западе, и потому была неизвестна Грабарю, когда он составлял свою неполную монографию о художнике». Речь идет о монографии «Валентин Александрович Серов. Жизнь и творчество» 1913 года, в конце которой Игорь Грабарь приводит список всех (известных на тот момент) произведений художника, с датами и указанием собраний. Насколько мне известно, каталога-резоне Серова не существует, и при атрибуции специалисты опираются прежде всего именно на эту монографию Грабаря. Хотя, конечно, не исключено, что какие-то работы Серова могли ускользнуть от его внимания. Но упоминание произведения Серова в грабаревской книге, конечно, повышает его цену, если оно выставлено на продажу. А уж если оно там еще и репродуцировано, — тем более. А сегодня, когда, как утверждают некоторые эксперты, доля фальшивок на русском рынке составляет чуть ли не 90%, произведения с таким надежным подтверждением их подлинности — действительно большая редкость и ценность. Тем более если речь идет о Серове, которого и так на аукционах очень мало, и все какое-то недатированное, без внушающего доверие провенанса, а чаще всего, как говорилось выше, на Серова вовсе и не похожее. Кстати, два предшествующих портрету Мамонтовой аукционных рекорда Серова установлены не в последнюю очередь благодаря тому, что «Тарас Бульба» в монографии Грабаря фигурирует в списке, а «Охота с борзыми» там даже репродуцирована.

И вот на аукцион Sotheby's попадает портрет Прасковьи Мамонтовой, не какой-то этюдик на картоне, а большой портрет «холст-масло» времен «Девочки с персиками» (кстати, Параша Мамонтова была ей двоюродной сестрой), воспроизведенный у Грабаря аж на целую полосу, подлиннее некуда, — что же тут удивительного, что он устанавливает ценовой рекорд? А потом аналогичный сюжет повторяется с портретом четы Грузенберг. В метр высотой парадный портрет на холсте, о котором помнят и пишут все специалисты по Серову, о котором писал сам Серов в письмах («Застрял и завяз я тут в Сестрорецке с одним портретом, не выходит проклятый... но то, что я хотел изобразить, пожалуй, и изобразил,— провинция, хутор чувствуется в ее лице и смехе, а, впрочем, не могу знать — после виднее будет»), без которого не обходится вообще ни одна монография о художнике. Только репродукции этого портрета во всех монографиях и альбомах черно-белые, поскольку «местонахождение неизвестно» (а он, оказывается, и не уходил из семьи, его выставила на аукцион правнучка изображенной на портрете четы). К тому же Оскар Грузенберг — знаменитая историческая фигура. За этот портрет, как и за портрет Марии Цетлиной, торговались несколько человек. Здесь удивителен скорее не рекорд, а эстимейт.

В случае с портретом Цетлиной эстимейт как раз не так удивителен — все-таки на Christie’s сидят эксперты несколько иной квалификации, чем на Fine Art Auctions в Майами, где Грузенбергов оценили в $200 тыс. Но так же, как и в случае с портретом из Майами, в Музее русского искусства в Рамат-Гане, кажется, не очень понимали, чтó они отдают. Коллекция семьи Цетлиных была в 1959 году передана в дар городу Рамат-Гану лично Марией Цетлиной — той, что изображена на портрете Серова. Михаил Осипович и Мария Самойловна Цетлины, познакомившиеся и обвенчавшиеся в 1910 году в Швейцарии, постоянно жили за границей, хотя ненадолго и вернулись в Москву после Февральской революции, посчитавши свержение царизма благом для России. Оба они происходили из состоятельных семей, он — совладелец чайной компании, она — дочь крупного ювелира. Интеллектуалы, меценаты, коллекционеры, герои мемуаров. Вот, например, что о них пишет Илья Эренбург: «Михаил Осипович Цетлин <...> писал революционные стихи под псевдонимом Амари, что в переводе на русский язык означает “Мария” — так звали его жену. Это был тщедушный хромой человек, утомленный неустанными денежными просьбами. Жена его была более деловой. Кроме Волошина, у Цетлина бывали художники Диего Ривера, Ларионов, Гончарова. <...> В зиму 1917/18 года в Москве Цетлины собирали у себя поэтов, кормили, поили; время было трудное, и приходили все — от Вячеслава Иванова до Маяковского. <...> Михаилу Осиповичу нравились все: и Бальмонт, который импровизировал, сочинял сонеты-акростихи; и архиученый Вячеслав Иванов; и Маяковский... и полубезумный, полугениальный Велимир Хлебников, с бледным доисторическим лицом, который то рассказывал о каком-то замерзшем солдате, то повторял, что отныне он, Велимир, — председатель земного шара, а когда ему надоедали литературные разговоры, отходил в сторону и садился на ковер; и Марина Цветаева, выступавшая тогда за царевну Софью против Петра. Вот только Осип Эмильевич Мандельштам несколько озадачивал хозяина: приходя, он всякий раз говорил: “Простите, я забыл дома бумажник, а у подъезда ждет извозчик...” <...> Дом Цетлина на Поварской захватили анархисты во главе с неким Львом Черным. Цетлины надеялись, что большевики выгонят анархистов и вернут дом владельцам. Анархистов действительно выгнали, но дома Цетлины не получили и решили уехать в Париж. Уехали они летом 1918 года вместе с Толстыми (Алексей Николаевич довольно часто бывал у Цетлиных). В Париже Цетлины давали деньги на журнал “Современные записки”, некоторое время поддерживали Бунина и других писателей-эмигрантов. Потом они уехали в Америку».

Цетлины умудрились сохранить свою коллекцию искусства во время скитаний по странам и континентам (они уехали из Парижа в Нью-Йорк в 1941 году, оставив коллекцию во Франции, и Мария Самойловна вернулась за ней лишь в 1947-м, уже после смерти мужа, и переправила ее в США). Коллекция была сравнительно небольшой: акварели Максимилиана Волошина, театральные эскизы Михаила Ларионова, Наталии Гончаровой, Леона Бакста, графика Александра Бенуа, работы Филиппа Малявина, Дмитрия Стеллецкого, Маревны — весь цвет парижской эмиграции (кроме Волошина, конечно), всего около 80 вещей. А также портрет работы Серова, написанный в 1910 году в Биаррице, где у Цетлиных была вилла, и еще три его работы: акварельный портрет Анны Цетлиной (матери Михаила Осиповича) и два рисунка — обнаженная натурщица и еще один портрет Марии.

Марии Самойловне хотелось сохранить это собрание целиком, а не делить между тремя детьми. Почему для этих целей был выбран именно Рамат-Ган, не совсем понятно. Так или иначе, коллекция досталась городу, в котором тогда не было не только музейного здания, но и вообще музеев. Коллекция в течение десятилетий хранилась кое-как, и около тридцати работ было утрачено. В 1996 году Музей русского искусства имени Марии и Михаила Цетлиных в Рамат-Гане, наконец, обрел помещение — небольшое здание, в котором всего четыре зала и размещается еще один музей, посвященный азиатскому искусству. Из коллекции Цетлиных в экспозиции демонстрируется около 15 произведений. Денег нет, судя по всему, ни на что. У музея даже сайта, даже странички в интернете нет. Вообще. Впрочем, есть страничка в facebook, но я не буду давать на нее ссылку, потому что там просто несколько репродукций с подписями, частично на английском, частично на иврите, и по этим репродукциям ничего понять нельзя: там, разумеется, есть серовский портрет Марии Цетлиной, а также театральный эскиз Гончаровой, две работы Маревны, одна — Николая Тархова, а также по одной картинке Арье Эль-Ханани (он же Лев Сапожников, архитектор и дизайнер), Амшея Нюренберга, Полины Мамичевой-Нюренберг и Теофила Фраермана. Предполагаю, что что-то из этого относится к каким-то временным выставкам.

И вот вице-мэр города Рамат-Ган Муки Абрамович и главный куратор и художественный директор музеев Рамат-Гана (их там четыре) Меир Ааронсон решили сыскать средства на благоустройство музеев города и Музея русского искусства в частности. Вот что они сообщили аукциону Christie’s: «Более 50 лет назад мэрия Рамат-Гана пообещала семье Цетлиных, что коллекция будет хорошо представлена, занимая весомое место в культурной жизни города. Чтобы выполнить это обещание, мэрия приняла решение обновить выставочное пространство и улучшить доступ к нему более широкой аудитории. Из практики ведущих музеев мира Рамат-Ган почерпнул, что результаты успешного аукциона могут значительно повлиять на будущее музеев. Коллекция четы Цетлиных очень большая и важная. Продажа одной работы для того, чтобы принести пользу всему собранию в целом, является правильной практикой в музейной сфере. Коллекция включает значимые произведения русских художников, в том числе и четыре работы Валентина Серова, среди которых портрет Марии Цетлиной. Средства от продажи будут использованы для обновления экспозиции коллекции, расширения выставочного пространства и будущего развития культуры и искусства города Рамат-Гана».

Здесь можно вспомнить о проблеме, время от времени занимающей художественное и музейное сообщество: допустимо ли продавать вещи из музеев? В разных странах на этот счет существуют разные законодательства. В большинстве стран Европы диаксация (de-accession, то есть продажа музейных произведений с целью закупки более нужных музею) запрещена. В США разрешена и практикуется, вызывая, тем не менее, многочисленные споры. В России, как и в Европе, из музеев тоже ничего продавать нельзя, хотя вроде бы так соблазнительно: запасники Третьяковки, например, забиты купленным в советское время по разнарядке соцреализмом, никто его не видит, можно было бы продать десяток-другой картин (на рынке-то соцреализм пользуется спросом) и на вырученные деньги купить, скажем, «Парижское кафе» Репина — единственную знаменитую репинскую картину, остающуюся в частных руках. Ее в 2011 году продавали на Christie’s, и ушла она за £4,5 млн (это аукционный рекорд художника, который, вероятно, останется непревзойденным — такого Репина на рынке не будет больше никогда. Разве что его вновь отправят на торги, как вот сейчас, на тех же торгах Christie's, где продали портрет Цетлиной, уже в третий раз установил ценовой рекорд портрет Александра Тихонова работы Юрия Анненкова. Но с «Парижским кафе» такого, скорее всего, не произойдет). Или вариант «Похищения Европы» того же Серова, который принадлежал его наследникам и долгое время находился в Третьяковке на временном хранении, пока наследники не решили его продать и в 2000 году продали (кажется, за $1 млн), потому что галерея не нашла денег, хотя и стояла с протянутой рукой перед государством и била во все колокола.

История с продажей серовского портрета демонстрирует, в том числе, и то, чем может обернуться диаксация. В Израиле существует закон о вывозе художественных ценностей, но он запрещает вывозить лишь еврейские рукописи старше 300 лет и археологические артефакты, найденные после 1971 года. Так что формально никто ничего не нарушил. Пригласили экспертов Christie’s, выбрали один экспонат и выставили на торги. Почему именно портрет Марии Цетлиной, по сути, главный шедевр коллекции? Потому что, во-первых, муниципалитету на строительство нового музейного здания нужно 15–20 млн шекелей (это около £3 млн, и никакая Маревна столько не стоит, и акварели Волошина тоже, и даже графические Ларионов с Гончаровой из цетлинской коллекции, вместе взятые), а во-вторых, как уже говорилось, эксперты Christie’s в русском искусстве разбираются: понятно ведь, что вещь для аукциона им нужна была первостатейная. Здесь примечательный момент: почти до самого аукциона в Рамат-Гане никто ничего о предстоящей продаже не знал, то есть никто из тех, кому вообще-то надлежало бы это знать. Например, депутат Кнессета Леонид Литинецкий в программе «Герой дня» на 9-м канале израильского телевидения жаловался, что узнал о том, что портрет пойдет с молотка, лишь «в субботу вечером», то есть меньше чем за двое суток до аукциона. Так-то многие знали и призывали остановить продажу, говорили, что это все равно как если бы Лувр ради нового здания решил продать «Джоконду», предлагали обратиться в суд, активисты провели протестный марш, собравший, кажется, около 150 человек, но безуспешно.

Я не буду возмущаться действиями властей Рамат-Гана, уже поспешивших объявить, что вот прямо сейчас, получив деньги за портрет Цетлиной, они начнут строить новое музейное здание, где подобающим образом будет размещена вся коллекция. И тем более не буду строить предположений относительно коррупционной составляющей всего этого «дела» и относительно «тайного заказа» хищного коллекционера, разыскивающего по мировым закоулкам шедевры и «разводящего» их простодушных владельцев, не подозревающих о том, какими сокровищами они обладают. Хотя знаю, что такие предположения существуют. Как существуют и коллекционеры, понимающие, что именно они приобретают, пусть и за огромные деньги: не просто шедевр, а еще и славу себе и, что уж там, русскому искусству. Ведь основу большинства знаменитых музейных собраний — не только в России, но и во всем мире — составляют именно частные коллекции. Которые рано или поздно становятся общественным достоянием. Грустно, конечно, что вот сейчас Параша Мамонтова, Грузенберги, Цетлина — где-то там, у неизменных и загадочных «неизвестных покупателей по телефону». Это последний из вопросов, который я хотела обозначить: кто все это покупает и зачем? То есть понятно, что из коллекционерского азарта и чтобы повесить на стенку, любоваться и гордиться, но ведь картины должны жить, их нужно выставлять, изучать, публиковать, делать с ними всякие интересные экспозиции, сличать и сравнивать. Ну что ж, в конце концов, многие современные коллекционеры русского искусства говорят о мечте сделать когда-нибудь из своей коллекции музей. И даже делают. Так что, может быть, «племя младое, незнакомое» будет смотреть в каком-нибудь таком музее на портрет Марии Цетлиной так же, как сегодня публика глазеет в Третьяковской галерее на «Девушку, освещенную солнцем», купленную Третьяковым вопреки общему передвижническому недоумению и недовольству. И никто уже не скажет, что это второсортный портрет второстепенного художника.