Юлия Тавризян: «Нам интересно отличное от нашего представление о том, что происходит в музее и в мире»
Каждый, кто приезжает в Пермь (неважно, по каким делам), просто обязан отправиться по адресу Комсомольский проспект, 4, где в здании Спасо-Преображенского собора располагается (хотя скорее теснится) один из лучших российских музеев — Пермская художественная галерея. Музей «сидит на чемоданах» уже не одно десятилетие, периодически пресса взрывается сообщениями о том, что «пермских богов» (деревянная культовая скульптура, визитная карточка собрания) «выбрасывают на улицу», а это значит, что начинается очередная серия «переезда» галереи в новое (и, как правило, еще не существующее) здание. Шеф-редактор «Артгида» Мария Кравцова встретилась с потомственным музейщиком, директором галереи Юлией Тавризян, чтобы восстановить цепь событий, начавшихся в 2007 году со ставшего скандальным международного конкурса на строительство нового здания галереи, выяснить, где музей видит свое место сегодня, а заодно узнать, откуда взялись в Предуралье древнеегипетские мумии. Интервью подготовлено в рамках совместного проекта, осуществляемого «Артгидом» и Благотворительным фондом Владимира Потанина и посвященного развитию культуры и культурных инициатив в регионах.
Юлия Тавризян. Фото: Ольга Шур. Courtesy Пермская художественная галерея
Мария Кравцова: Я знаю вашу галерею с детства, прежде всего по тем прекрасным вещам, которые приезжали в Москву на выставки. Но в Пермь я впервые попала только в 2008 году на волне так называемой культурной революции. Примерно тогда же началась эпопея со строительством нового здания галереи. Обсуждая ее с разными людьми, я слышу одно и то же: все комплиментарно отзываются о сотрудниках галереи как о профессиональном сообществе, но говорят о том, что в тот момент вы были исключены из принятия решений, касавшихся непосредственно вас и галереи. При губернаторе Олеге Чиркунове считали так: вы устарели, мы сейчас все за вас решим и сделаем. Тем не менее был ли тот опыт для вас сугубо негативным, или все же вы извлекли из него что-то полезное как для себя лично, так и для институции?
Юлия Тавризян: Мы знали, что галерея должна переехать из здания Спасо-Преображенского кафедрального собора, задолго до появления в Перми губернатора Чиркунова: первое обращение к властям о том, что нам необходимо другое здание, датируется 1938 годом. Всего с первого конкурса на новое здание музея в 1976 году мы насчитали 46 вариантов переезда. Что касается «культурной революции», нас не то чтобы считали отсталыми, просто у власти тогда были другие приоритеты — ставка делалась на современное искусство, которое должно было олицетворять все новое и прогрессивное. Классика же воспринималась как часть сферы образования. Однако, мне кажется, мы вполне успешно объясняли, что классическое искусство можно и нужно рассматривать не только в этих рамках, но и как часть локальной идентичности тех, кто живет в Перми и Пермском крае, а также как очень привлекательный туристический продукт — к нам ездили и едут смотреть на деревянную скульптуру или пермских ящеров-динозавров. Тем не менее это правда — решения принимали не мы, хотя в жюри объявленного в 2007 году архитектурного конкурса входила Надежда Владимировна Беляева, тогда директор галереи, а сейчас ее президент. При этом тот конкурс был скорее конкурсом идей, а не проектов, ориентированных на реализацию. Некоторые из тех идей были просто чудесные. Тотан Кузембаев предложил насыпать остров посреди Камы и возвести на нем здание в виде радуги. Понятно, что это невозможный для реализации проект, ведь Кама судоходная река, но зато как красиво придумано: вечная радуга на сером уральском небе! Не менее прекрасным был проект художника и архитектора Вито Аккончи — волна, которая обнимала подвесную железную дорогу. Но победили те, кто победили: первое место разделили швейцарский архитектор Валерио Олджиати и россиянин Борис Бернаскони, на тот момент не имевший реализованных проектов. При этом проектирование нового здания передали Петеру Цумтору, являвшемуся председателем жюри, что мне кажется прецедентом в мировой конкурсной практике. Цумтор, в свою очередь, сделал интереснейший концепт, который сегодня в укрупненном и проработанном виде реализуется в Лос-Анджелесе, но и его идея была неосуществима в нашем контексте. И не только потому, что он предлагал сложный в своих конструктивных решениях проект, но и потому, что площади этого здания не хватало для нашего музея. В частности, проект Цумтора не учитывал наши фонды и наше желание показать если не все, то бóльшую часть коллекций. К тому же, как известно, Цумтор строит долго, а на тот момент перед нами стояло две задачи — освободить здание собора и переехать в реальные сроки. И долго ждать никто не хотел. Потом пришел другой губернатор, поменялись приоритеты, и когда мы спрашивали представителя правительства, чего он хочет — построить новое здание, иметь в Перми известный музей или освободить помещение храма — ответ был: «Освободить помещение храма».
Мария Кравцова: После того как стало понятно, что никакой Цумтор ничего в Перми не построит, местные власти перешли к плану Б — решили приспособить под нужды музея уже существующее здание. И в течение последних десяти лет в этом качестве рассматривалось аж 22 объекта. Обсуждался ваш переезд в здание речного вокзала, потом в казармы на улице Окулова. При этом вы постоянно говорили о том, что ни одну из этих построек невозможно приспособить на 100% под нужды именно музея и в идеале нужно строить новое здание по специальному проекту. И действительно, современная концепция развития музея подразумевает постройку здания по проекту архитектурного бюро Сергея Чобана SPEECH. С одной стороны, это то, чего вы вроде бы хотели, с другой — новый музей собираются строить на территории бывшей промзоны завода Шпагина. Да, центры и музеи современного искусства — инструмент джентрификации, но музеи классического искусства все же требуют другой среды и другого контекста. Вы считаете это место подходящим для музея?
Юлия Тавризян: Завод Шпагина — это очень красивое место, первогород, где когда-то был построен первый медеплавильный завод, зеленые склоны, река Кама, старые корпуса красного кирпича бывшего завода, где расположатся Краеведческий музей и, как мы надеемся, пермская штаб-квартира дирижера Теодора Курентзиса. Это большая и по-своему привлекательная территория, поэтому изначально мы соглашались с переездом туда. Другое дело — ее джентрификация сразу же потребует от города освоение близлежащих территорий: промзон заводов Мотовилихи и складов. Это, на наш взгляд, просто необходимо.
Мария Кравцова: Вы сказали, что даже Петер Цумтор в своем проекте не учел такие понятные любому музейщику вещи, как хранение и экспозиция коллекций. Как работало над своим проектом бюро SPEECH? Привлекались ли сотрудники музея в качестве экспертов?
Юлия Тавризян: Да, это была совместная работа. Мы сами писали технические задания, постоянно созванивались с мастерской, которая работала над нашим проектом от бюро. И они старались учесть все наши пожелания, хотя эта конкретная мастерская и не имела опыта строительства музеев. Но бюро делало только эскизный проект, а весь конструктив будет сейчас проектировать строительный подрядчик «ЛимакМаращСтрой», выигравший конкурс весной этого года. И здесь начинаются огромные проблемы: оказалось, что реализовать проект SPEECH в конкретные строки и за имеющиеся деньги невозможно. Сейчас подрядчик пытается приспособить проект к конкретным условиям. Например, SPEECH делал проект без учета железной дороги, которая проходит недалеко от территории завода Шпагина.
Мария Кравцова: Подождите, Тотан Кузембаев делал свой проект без учета судоходности Камы, SPEECH не учел наличие железной дороги, что важно для музея. Как это?
Юлия Тавризян: Бюро SPEECH начинало работать над проектом при предыдущем губернаторе, у которого была своя концепция развития городской территории. Длина Перми — почти 75 километров, и электричка соединяет разные концы города, а сама идея убрать железнодорожные пути из его черты вызвала протесты горожан. При нынешнем губернаторе Дмитрии Махонине был достигнут компромисс с РЖД — один из путей будет убран, рельсы заменены, насыпь реконструирована, запущены «Ласточки». Это, конечно, хорошо, но все равно проектировщикам приходится учитывать вибрацию и шум железной дороги, что добавляет сложностей в проектировании, требует укрепления фундамента и так далее и тому подобное. К тому же с начала пандемии цены на стройматериалы выросли в два раза. Поэтому сейчас идет тяжелый — и со стороны строительного подрядчика, и с нашей стороны — процесс приспособления к изменениям, необходимым для реализации проекта.
Мария Кравцова: SPEECH принимает участие в работе по изменению проекта?
Юлия Тавризян: Да, к тому же у них есть авторские права на фасады, линию крыши. Но это, повторюсь, непростая ситуация для всех, в том числе и для нас, ведь придется менять концепции экспозиции и общественных пространств, над которыми мы работали больше года.
Мария Кравцова: Я бы хотела поговорить о функциональной и концептуальной составляющих проекта, хотя они сейчас, очевидно, будут трансформироваться.
Юлия Тавризян: Обычно сначала составляется концепция, а уже потом под нее делается проект. Но мы торопились, поэтому делали все одновременно. Музейная команда и большая команда приглашенных экспертов, в которую входили музейные проектировщики Наталья Копелянская и Наталия Толстая, в прошлом году в рекордные сроки, за три месяца, написали концепцию экспозиции, основанную на нашей новой миссии — быть местом, которое открывает Пермь миру и делает мир открытым для жителей города. Поэтому мы бы очень хотели представить в новой экспозиции как можно больше отделов — 15 в отличие от сегодняшних четырех. Один из разделов будет посвящен истории создания галереи и нашим отцам-основателям, в отдельных кабинетах мы расскажем об истории формирования коллекции — от редкостей и древностей до наших дней. Мы собираемся показать наши Египет и античность, которые никогда не демонстрировались из-за недостатка места.
Мария Кравцова: Здорово! У вас же есть целая мумия!
Юлия Тавризян: Целых три мумии! И их появление в Перми само по себе интересная история. Никто точно не знает, как они к нам попали. По документам известно только, что в 1920-е годы они «пришли» из музея «Паноптикум», но что это был за музей, можно только догадываться. Скорее всего, речь идет о передвижной экспозиции редкостей, однако в эпоху гражданской войны, когда Пермь занимали то белые, то красные, часть этих предметов была здесь брошена. Сначала они поступили в Музей древностей Пермского университета, а оттуда уже к нам. Из университетского музея к нам перешла и часть египетской коллекции генерала Пальникова.
Еще один отдел будет посвящен Строгановым, ведь развитие Пермского края, этих территорий начиналось именно с них, и большая часть нашего «церковного комплекса» — иконы, книги, золотное шитье, скульптура — это строгановские вклады в церкви края. Мы хотим сделать посвященную Строгановым экспозицию под названием «Вклад», подчеркнув при этом ответственность большого бизнеса за развитие территорий. Также мы существенно расширим отдел русского искусства — мы и сейчас демонстрируем первые имена, но у нас в запасниках огромное количество вещей, которые невозможно показать, опять же, из-за недостатка площадей. Тридцать пять лет мы не показывали в экспозиции XX век, а ведь когда Анатолий Моисеевич Кантор сказал о нашей коллекции, что советское искусство надо изучать в двух местах — у Людвига в Аахене (имеется в виду Музей Людвига. — Артгид) и в Перми.
Мария Кравцова: Меня в свое время поразило то, что вы смогли в 1970-е и 1980-е годы удвоить коллекцию галереи.
Юлия Тавризян: Да, в то время галерея проводила политику целенаправленного комплектования. Наши сотрудники приезжали в Москву и шли по мастерским, обратно в Пермь ехали в купе, полностью заставленном вещами, причем такие экспедиции предпринимались по несколько раз в год. Помню, как везли в Пермь шкаф в стиле Буль. В это же время мы смогли пополнить фонды графики, живописи, народного искусства. Велась работа с наследниками, например, системно комплектовалась группа «Тринадцать» (группа художников-графиков, которая получила название по числу участников выставки 1929 года в Москве. В группу входили Ольга Гильдебрандт, Юрий Юркун, Михаил Недбайло и другие. — Артгид). Отдельно формировались тематические собрания, например коллекция, посвященная Ахматовой; мы собирали иллюстрации Петра Митурича, Николая Попова. Сейчас очень хотим показать хотя бы часть «советской коллекции». Размышляя о том, какой должна быть ее репрезентация, мы обращались к таким экспертам, как Надя Плунгян и Александра Селиванова. Нам важно понять, как сегодня воспринимаются отдельные направления и произведения соцреализма — как китч или как знаки своего времени?
Мария Кравцова: Слушая вас, я начинаю понимать, что ваша довольно разнообразная музейная и проектная программа является своего рода репетицией нового музея.
Юлия Тавризян: Да, мы уже сейчас делаем выставки с прицелом на будущие экспозиции и возможности, которые нам даст новое здание. Например, нам хочется показать народное искусство, причем показать не как этнографию, а так, чтобы можно было говорить о его смысле, о конфликте современной и традиционной культур и о том, есть ли такой конфликт вообще. И этот отдел в новом здании совершенно осознанно будет размещаться рядом с отделом деревянной скульптуры, причем не только потому, что и там и там речь идет о народном творчестве и локальном восприятии христианских образов, но и потому, что мы хотим воздать должное собирателю и коллекционеру деревянной скульптуры Николаю Николаевичу Серебренникову. Именно ему в свое время приходилось трактовать это искусство как народное и крестьянское, а не как религиозное, чтобы его разрешили не только сохранить, но и демонстрировать в экспозиции музея. И показывая эту скульптуру — а у нас почти пятьсот произведений — мы бы хотели говорить о концептуальных вещах, а не просто демонстрировать «музейный предмет».
Мария Кравцова: Обычно, когда речь идет о создании музеев или о строительстве новых музейных зданий, в центре внимания оказывается фигура архитектора. Но музей — это проект многих людей, и меня больше интересует, кто работает над проектированием и дизайном экспозиций.
Юлия Тавризян: Есть и локальные пермские, и российские дизайнеры экспозиций, с которыми мы уже работаем, а также несколько бюро, с которыми мы делали совместные проекты. Но в случае с экспозицией в новом здании прежде всего перед нами стоят вопросы доверия, цены и дерзости. Нам близок взгляд Project Eleven Игоря Чиркина, из молодых могу назвать Агнию Стерлигову и Юлию Наполову. Но не будем забывать, что мы бюджетное учреждение и обязаны все проводить через конкурс, ФЗ-44 никто не отменял (Федеральный закон «О контрактной системе в сфере закупок товаров, работ, услуг для обеспечения государственных и муниципальных нужд». — Артгид). В идеале мы хотели бы, чтобы в этом конкурсе одержало победу молодое, амбициозное бюро, которое уже имеет опыт работы с музейными экспозициями.
Мария Кравцова: Я знаю, что вы пытаетесь заложить в этот проект и новый пользовательский опыт. Вы говорите о таких пока довольно необычных для российских музеев вещах, как, например, открытый архив. Как он должен выглядеть?
Юлия Тавризян: Конечно, это не будут открытые полки, с которых кто угодно может взять какой угодно документ. Речь скорее идет об архиве, открытом для специалистов и студентов, и в большинстве случаев пользователям будут доступны цифровые копии. Мы также проектируем небольшой читальный зал для работы с оригиналами. У нас действительно большой архив, который мы до сих пор активно пополняем. Например, недавно внучка фотографа Ефима Баевера художница Антонина Баевер передала нам собрание негативов своего деда, который когда-то снимал у нас деревянную скульптуру для альбомов. Это потрясающий образец работы профессионала — каждый слайд в конвертике, подписан, указано, какого размера должна быть отпечатанная с него фотография. У нас также хранятся рентгеновские снимки с деревянной скульптуры, которые мы активно используем на выставках. Кроме архива, мы планируем открыть библиотеку.
Мария Кравцова: Какой еще новый пользовательский опыт вы сейчас программируете? Ну, кроме кафе, конечно.
Юлия Тавризян: Надо понимать, что сейчас у нас нет ни-че-го, а единственный сервис для посетителей — это кофейный аппарат. И сейчас мы наслаждаемся самой возможностью сделать открытое фойе, которое жило бы своей отдельной жизнью и было бы доступно для людей круглосуточно. У нас будет большой образовательный центр, о котором мы давно мечтали. Мы уже семь лет работаем с детским онкогематологическим центром, слепыми и слабовидящими, детьми с ментальными особенностями, у нас совершенно потрясающие музейные педагоги, которые делают невероятные программы, а в наших детских студиях работают профессиональные художники. И под все это сейчас у нас из экспозиции выгорожено десять квадратных метров, а в новом здании будет отдельное пространство с мастерскими для живописи, керамики, офортный станок. Мы начали работу над новым, электронным типом этикетажа, через который хотим связать разные разделы будущей экспозиции, обнажить линии коллекционирования и комплектования. Мы хотим, чтобы посетитель, в зависимости от своего интереса, имел возможность глубоко погрузиться в ту или иную тему. У нас также обязательно будет детский этикетаж, мы работаем с дополненной реальностью и интерактивом.
Мария Кравцова: Я нашла ваше интервью 2005 года, в котором вы говорили о том, что основной аудиторией вашего музея являются школьники. Аудитория как-то изменилась за последние десять лет?
Юлия Тавризян: Аудитория изменилась очень сильно, и этому отчасти поспособствовали административные факторы. В соответствии с новыми требованиями госстандартов, для того чтобы школьный класс пришел на экскурсию, учителю нужно издать приказ, получить от всех родителей письменное согласие, взять с собой медика, посадить всех в автобус, которому не больше трех лет с момента выпуска… В общем, учитель должен заморочиться так, что ему легче не ходить с учениками в музей, чем ходить. Поэтому школьных экскурсий за последние пять лет стало в разы меньше. Активно нас посещают разве что летние лагеря. При этом довольно сильно увеличилась семейная аудитория и аудитория, которая ходит по абонементам на занятия в художественные студии, кружки и на лекции. С другой стороны, мы сейчас думаем о том, что аудиторию надо сегментировать по-другому, с точки зрения сценария посещения. Когда мы окажемся на территории бывшего завода Шпагина, для жителей отдаленных районов Перми эта поездка может занять целый день, и им надо предложить еще что-то, кроме экспозиции. А те, кто работают по соседству, возможно, будут забегать к нам на 15 минут в обеденный перерыв. Мы всё это понимаем и пытаемся сейчас разработать сценарии для разных аудиторий — для жителей Перми, для туров выходного дня из Пермского края, для туристов.
Мария Кравцова: Вы довольно активно сотрудничаете с внешними кураторами и институциями. Например, у вас делали выставки московские кураторы Юлия Лебедева и Валентин Дьяконов, причем последний работал с коллекцией музея. Это не то чтобы распространенная практика в региональных музеях — пустить кого-то «с улицы» работать со своим собранием. И мне кажется, что это довольно сильная позиция для музея, которому подобная политика позволяет позиционировать себя не только как локальную профессиональную площадку. И это выгодно прежде всего самому музею, который таким образом расширяет свои профессиональные и интеллектуальные горизонты.
Юлия Тавризян: Для Перми это обычная практика: в Музее современного искусства PERMM часто работают приезжие кураторы, спектакли в Пермском театре оперы и балета ставят московские режиссеры. Мы постоянно приглашаем консультантов, сотрудничаем с историками, привлекаем специалистов из других музеев, когда речь идет о той или иной конкретной теме. Мы в принципе ориентированы на внешний взгляд, нам интересно отличное от нашего представление о том, что происходит в музее и в мире. Подобное отношение к сотрудничеству сегодня мы видим и в практике других региональных музеев. Вспомним, например, проект «Коллекционируя Россию» в Музее истории Дальнего Востока имени В.К. Арсеньева: мы возили во Владивосток свою деревянную скульптуру, Иваново показывал ситцы, Муром — роскошные кокошники, Новгород — берестяные грамоты.
Мария Кравцова: Осенью 2019 года на Генеральной ассамблее Международного совета музеев (ИКОМ/ICOM) в Киото обсуждалось, но так и не было принято новое определение музея. Но что лично для вас музей? Каково ваше персональное определение?
Юлия Тавризян: Я очень согласна с этой новой формулировкой, и мне кажется, что, при всей правильности, ее не могут принять, поскольку из нее изъято понятие «коллекции». Все-таки музей без коллекции — это странно, этого не может быть. И если соединить представление о коллекции, о подлиннике, с которым работает музей, и озвученные в Киото новые принципы музея как пространства памяти, места для демократичного общения и доверия, что, кстати, не в последнюю очередь связано с понятием «подлинника», — получится очень точное определение того, чем сейчас для нас является музей. При этом надо четко понимать, что музей сегодня — не склад и не храм, но и не место для развлечения в чистом виде. Это место, в котором человек через общение с подлинником в историческом и культурном контексте может определить свое собственное место в современном мире, сделав шаг от прошлого к настоящему. При этом нам нужно также четко понимать, что зритель вообще ничего нам не должен — он приходит, особенно в такие музеи, как наш, наслаждаться. Наша задача как профессионалов заключается в том, чтобы человек через наслаждение тем не менее сделал этот важный шаг, увидел настоящее через прошлое.
Мария Кравцова: Какими должны быть основные, незыблемые принципы директора музея? Чем он не может никогда поступиться?
Юлия Тавризян: Сложный вопрос, поэтому подойду к ответу на него издалека. В последний год в наших федеральных музеях происходит настоящий «директоропад». Этот процесс сделал очевидным тот факт, что директор бюджетной организации культуры — крепостной. Существует 278-я статья «Трудового кодекса», по которой он может быть уволен без объяснения причин в течение 24 часов. ТК защищает всех, просто так и без объяснения причин нельзя уволить никого от заместителя директора до уборщицы, но ты сам можешь вылететь со своего места в любой момент. Однако вопрос не в том, можно ли тебя уволить, — с увольнением жизнь не кончается. Вопрос в том, кто после этого садится в директорское кресло. Назначение лояльных, но при этом далеких от музейной сферы людей, не специалистов — вот что волнует меня в той ситуации, которая сегодня складывается в музейной сфере.
Мария Кравцова: То есть вы считаете, что директором музея должен обязательно быть историк искусства?
Юлия Тавризян: Не обязательно. Это может быть и историк, и культуролог, но это не может быть военный, вернее, это в принципе не может быть человек, ранее не работавший в музее. Нужно понимать, как устроен музей, каковы его потребности. Директор музея должен «вырасти» в этой профессиональной сфере, пройти определенные этапы становления в ней. Человек должен понимать, куда он пришел и в какую должность вступает, он должен чувствовать традиции музея. Также я не понимаю, как, будучи сотрудником, а тем более директором музея, можно не участвовать в создании концепции его развития. Это никому нельзя давать на откуп. У директора музея должно быть объемное видение: он должен понимать, какое место его музей занимает среди других музеев, какое — в структуре города, региона, зачем он им нужен.
Мария Кравцова: Здание Спасо-Преображенского собора, в котором сейчас располагается галерея, давно передано церкви. Как сейчас складываются ваши отношения?
Юлия Тавризян: У нас ровные, деловые, спокойные отношения, хотя в прошлом бывало всякое. Так, у нас должна была пройти выставка арабской каллиграфии из Музея истории религии в Санкт-Петербурге, но из-за запрета церкви нам пришлось ее перенести в другой, внешний выставочный зал. Они и сейчас немного давят на нас: например, пока не заключают договор безвозмездного использования на следующий год, но, в принципе, мы дружим. Недавно выдавали иконы из коллекции на престольный праздник в храм святителя Митрофания Воронежского. Наши сотрудники активно взаимодействуют с церковью, работают с православной гимназией. Спокойные отношения, в общем.
Мария Кравцова: В Москве в какой-то момент резко расширилось институциональное поле, и мы столкнулись с нехваткой профессиональных кадров. Как у вас воспроизводятся кадры?
Юлия Тавризян: Это сложно, поэтому сейчас при президиуме ИКОМ мы создаем отдельный совет по музейному образованию и кадровой политике в музейной сфере. Сложно, потому что воспитывать и учить музейному делу всех кому не лень и без какой-то совместной программы с музеями невозможно. Что касается нашего музея, то, во-первых, у нас очень много сотрудников старшего поколения, есть люди с 50-летним стажем работы в музее. Во-вторых, мы всегда прилагали усилия к воспитанию новых поколений. Многих сотрудников, которым сейчас около 35 лет и которыми я очень горжусь, я знала еще студентами. При этом очень плохо обстоят дела с совсем молодыми — они приходят и уходят: зарплаты же у нас никакие…
Мария Кравцова: У вас оклад 10 тысяч рублей, как я слышала.
Юлия Тавризян: Если быть точным, 11–12 тысяч рублей. Те, кто постарше, уже научились писать заявки на гранты, получать их и делать проекты, а молодым жить в таком залоге пока трудно. Но за год к нам в отдел хранения пришло два молодых сотрудника, кто-то работает с детской аудиторией. Берем и учим новых реставраторов, отправляем на стажировки в московский Исторический музей и в Музей истории религии в Санкт-Петербурге. А после переезда в новое здание наш штат должен увеличиться минимум вдвое. Ищем!
Мария Кравцова: Насколько я понимаю, в Перми довольно консолидированное культурное сообщество. И в какой-то момент, я надеюсь, вы должны оказаться на одной территории еще с несколькими институциями. Вы уже начали договариваться о взаимной эксплуатации и развитии этой территории?
Юлия Тавризян: Вместе с краеведческим музеем мы уже успели даже написать и выиграть грант Фонда Потанина в номинации «Новые вызовы» — он посвящен разработке сценария взаимодействия и, как там написано, «добрососедских отношений». И мне очень нравится именно такая формулировка.
