LACMA: архитектурное самоубийство
Десять лет назад лауреат Притцкеровской премии Петер Цумтор начал разработку проекта нового здания Окружного музея Лос-Анджелеса (LACMA). Проект предусматривает снос четырех ныне существующих музейных зданий и стоит $650 млн. Сегодня его реализация вошла в завершающую стадию: вот-вот начнется снос и затем строительство. Однако у нового здания немало противников. Нью-йоркский критик и архитектор Джозеф Джованнини в журнале Los Angeles Review of Books рассказывает, как из-за одного архитектурного проекта можно угодить в финансовую катастрофу и лишиться тысяч квадратных метров музейных площадей и нескольких гектаров земли.
Визуализация проекта нового здания LACMA. Вид с востока от павильона Броуда. Источник: buildinglacma.org. © Atelier Peter Zumthor & Partner/The Boundary
Еще две недели назад заявления Майкла Гована, директора Окружного музея Лос-Анджелеса (LACMA), звучали обнадеживающе: волноваться не о чем — новое здание, которое заменит четыре нынешних здания восточного кампуса, будет иметь сходную площадь, хотя общая площадь всех галерей музея может чуть-чуть сократиться.
А затем взорвалась бомба: опубликованный в конце марта доклад по оценке влияния на окружающую среду (ОВОС) встряхнул жителей Лос-Анджелеса — они вдруг узнали, что им предстоит выплатить $650 млн за строительство здания, площадь которого будет на почти 10 тыс. кв. м меньше, чем площадь ныне существующих на его месте строений. Остальные галереи похудеют еще на 5 тыс. кв. м.
Гован выбрал политику отрицания, обратившись к «дорогим друзьям» с открытым письмом, в котором заявил, что с точки зрения влияния на окружающую среду уменьшение площадей музея — отличная новость. Влияние это будет сокращено, в чем и состояла функция ОВОС.
Жители города смотрели на проблему несколько иначе: выходило, что у них изымают половину собственности, требуя взамен выплаты ее полной рыночной стоимости. Не признал Гован и самого очевидного: при прочих равных условиях влияние на окружающую среду и влияние на культуру обратно пропорциональны — чем меньше музей, тем хуже для институции.
А условия здесь далеко не равные: я уже писал о впечатляющем по своей безответственности дизайне нового музея. Это было до того, как стало ясно, что после растраты земельных ресурсов музея на Уилширском кампусе и беспрецедентно огромного долга на фоне расширяющегося музейного собрания перестройка обернется чудовищным сокращением площади музея. Впервые в истории США.
Самое время было отказаться от проекта, попутно извинившись за ошибку длиной в десять лет и потраченные на архитектурное проектирование $10 млн. Музей годами скрывал дизайн нового здания — единственным прозрачным элементом всей этой истории был стеклянный фасад. По необъяснимой причине план единственного этажа так и не показали публике — он до сих пор засекречен. Но даже до публикации доклада ОВОС невооруженным глазом было видно, что цифры, которые приводило руководство музея, не соответствуют действительности. Сравнение силуэта и площади будущего одноэтажного здания с существующим многоэтажным комплексом выявило их абсолютную неравноценность.
Когда во время интервью в феврале 2019 года я проинформировал Гована, что провожу пространственный аудит старого и нового зданий в рамках спецпроекта для Los Angeles Times, он и глазом не моргнул. Позже он скажет коллегам из LACMA, что статья никогда не выйдет: у него есть связи; он положит этому конец. И действительно, главный редактор Los Angeles Times зарезал публикацию.
Результаты аудита оказались даже хуже, чем я предполагал. Под каким-то неведомым предлогом LACMA обманчиво посчитал, к примеру, половину всего наружного пространства как часть общей площади здания, раздув показатели до 6,5 тыс. кв. м. Кроме того, анализ схематического рисунка ОВОС выявил, что проект Цумтора потерял 13,5 тыс. кв. м, а не 9,8 тыс., как было заявлено изначально. ОВОС позже исправил эту ошибку. Музей также не сообщил, что длина стен будущего здания будет на 2200 м короче, чем в существующем музее, — таким образом, своего места лишатся около 1500 произведений. В ходе моего аудита и интервью обнаружилась масса других разночтений. Даже после внесения корректив картина была далека от правды, и ОВОС продолжал транслировать ложную информацию. На 9 апреля 2019 года намечено заседание окружного совета, который должен выделить средства на основании некорректного документа, не имея возможности взглянуть на проектную документацию и реальные цифры.
«Мы наблюдаем системное уничтожение институции, имеющей хаотичную историю и далеко не идеальную архитектуру; тем не менее она бы оказалась на пороге величия, если бы ее возрождение доверили грамотному директору», — сказал известный музейный деятель Лос-Анджелеса, пожелавший остаться анонимным, как и большинство опрошенных мною респондентов.
Ниже будет долгий рассказ о том, как Лос-Анджелес оказался в таком незавидном положении. История, что называется, не из приятных.
Уменьшающийся музей
Если вы думаете, что катастрофические закрытия происходят только в Вашингтоне, приезжайте в LACMA и убедитесь в обратном. В ожидании сноса Майкл Гован — с разрешения совета попечителей музея — закрыл все экспозиции в зданиях Хаммера, Амансона и Искусств Америки, превратив музейный комплекс в мрачный город-призрак.
Гованская приостановка работы музея — это гораздо больше, чем четыре с половиной года строительства. Новое строение уменьшит LACMA, превратив крупнейший к западу от Миссисипи энциклопедический музей в одноэтажный выставочный зал на пилонах высотой в 6–9 м. Количество галерей сократится, уменьшится их площадь и настенное пространство — вешать искусство будет попросту негде. Новый проект восточного кампуса обрекает музей на сокращение, а не на расширение. Это идет вразрез со всеми остальными музейными проектам США за последние десятилетия — да и вообще за всю историю.
Сокращение вместимости музея означает критическое изменение его значимости и влиятельности, а для главного музея города размер как раз-таки имеет значение. Дефицит пространства повлечет за собой перенос произведений не то что в музеи-филиалы — в запасники. Филиалы, безусловно, очень важны, особенно в городе таких размеров, как Лос-Анджелес. Но они разбросаны по удаленным районам и по доступности уступают основному кампусу в Уилшире, тем более что через четыре года продленная ветка метро будет доставлять горожан прямо к его дверям.
Гован и совет попечителей LACMA по сути гробят один из крупнейших энциклопедических музеев США с собранием мирового уровня, превращая его в галерею для временных экспозиций. Специализированные коллекции, каждая из которых имела свое экспозиционное пространство, свалят в одну кучу, и из этого месива кураторы будут выбирать себе объекты для тематических шоу. Это все равно что снести крылья Музея Метрополитен, заменив их на один большой ангар, где произведения будет без конца меняться местами, как мебель.
Забудьте о воздушных поцелуях любимым Матиссу и Рембрандту, забудьте о ярких полотнах Гогена. Вы их просто не найдете и вообще не будете знать, есть ли они в этой новой выставочной карусели. Интересующее вас произведение может оказаться на другом конце города, а то и вовсе в запасниках. Хотите перенестись сквозь время и с головой погрузиться в мир Океании? Забудьте: вы больше не увидите эту цельную коллекцию, все будет смешано и взболтано, как в блендере. Собрание искусства доколумбового времени, произведения Южной и Юго-Восточной Азии, заслуживающие специализированных пространств, будут перекручены в этой мясорубке.
Гован, учтивый моложавый 56-летний директор музея, на первый взгляд производит впечатление рыцаря-спасителя на белом коне, и нам всем как будто очень повезло, что он явился. Но за улыбками и привлекательной серьезностью скрывается едва ли не абсолютная власть в культурной сфере Лос-Анджелеса. Никто из моих собеседников — будь то миллиардер, бизнес-лидер, художник или архитектор — не пожелал быть названным, опасаясь неприятностей. «Для нас это слишком скользкая тема», — прокомментировал один видный лос-анджелесский архитектор.
«Заглядывая в будущее», как любит говорить Гован, он пытается преподнести свой новый музей как мост в XXI век, все больше ориентируя его на южных соседей в Латинской Америке и Азиатско-Тихоокеанском регионе. Но вроде бы оптимистическая интерпретация музейной перестройки на самом деле скрывает конфликт идеологий: идее просветительского энциклопедического музея противопоставляется то, что Гован продвигает как новый пришедший из интернета способ цифрового мышления, — с неожиданными, почти неконтролируемыми, стихийно формирующимися комбинациями.
Гован во многом стал для LACMA позитивным реформатором, заряжая музей энергией, словно пионервожатый или аниматор на курорте, и превращая замкнутую институцию в открытую всем веяньям. В замшелом музее стали подавать крафтовые коктейли, открылся бар-ресторан, начали устраиваться торжественные приемы и гала-вечеринки, где царили праздничность и гламур и клубились знаменитости. Выставки, гораздо чаще посвященные современному искусству, чем искусству прошлых эпох, были шумными, необычными и остроумными, вроде оптического шоу «3D: двойное видение», эпического «Раушенберг: ¼ мили» или прошлогодней «Расшифровывая рисунки Мимбреса».
Новые программы и повышение культурной привлекательности, помноженные на обаяние Гована, привлекли в музей, а затем и в попечительский совет, людей из индустрии развлечений — доходы росли, престиж музея тоже. Согласно Википедии, за 13 лет директорства Гована музей получил 27 тыс. новых произведений, среди которых грандиозный собор из уличных светильников «Городской свет» Криса Бёрдена на бульваре Уилшир и «Левитирующая масса» Майкла Хейзера на задворках кампуса («Городской свет» привлекает несметные толпы любителей селфи). Гован произвел настоящий переворот, пополняя музей целыми коллекциями, сумев привлечь деньги Камиллы Фрост (дочери Дороти Чендлер), к которым недавно добавились переданная в дар коллекция китайского искусства и соглашение о партнерстве с Шанхайским музеем.
Гован прибыл в 2006 году, поставив перед собой мессианскую цель: преобразить местную культуру и спасти музей от скуки и устаревания. Подобно многим прогрессивным деятелям, главную роль в этих процессах он отводил архитектуре.
Впрочем, LACMA процветал и при предыдущем директоре Андреа Рич, добившейся увеличения эндаумента и планировавшей расширение кампуса, поскольку коллекция все росла и наступил момент, когда количество экспонатов приблизилось к внушительному числу в 130 тыс. произведений, которыми музей владеет сегодня. Если и нужны были какие-то перемены, они касались прежде всего расширения музейных пространств, достаточных для того, чтобы явить публике скрытую часть этого айсберга искусства, показав ее в более просторном и гостеприимном здании.
Этого не случилось.
Гован, как сообщалось в его профиле на страницах Wall Street Journal в 2013 году, положил глаз на архитектурный потенциал 8-гектарового участка LACMA еще до того, как занял свой пост в Лос-Анджелесе. Он связался с Петером Цумтором, притцкеровским лауреатом 2009 года, известным своими небольшими, но невероятно притягательными зданиями. Далее последовали амбициозные заявления на тему того, что пора менять ни много ни мало сами принципы работы музеев и взгляды людей на искусство в XXI веке: «Архитектура — это судьба», — заявил Гован.
По мановению Гована Цумтор, архитектор, способный воплотить в жизнь замысел чудесного здания, вошел в совет попечителей музея. Никаких конкурентов, никакой публичной дискуссии, никакой прозрачности — прибывшего в Лос-Анджелес в заднем кармане Гована архитектора просто под шумок протолкнули в совет. «Мы не станем седьмым зданием Ренцо Пьяно в стране, — объяснял мне Гован в интервью. — Мы будем единственным Цумтором».
Так кто же он, этот загадочный архитектор, практикующий в глухой швейцарской деревне?
Талант Цумтора отлично проявился в архитектурных инсталляциях и небольших павильонах без электричества и водопровода. Его конек — миниатюра: интимные атмосферные структуры простых геометрических форм, из тактильных материалов. Прошлым летом на Венецианской архитектурной биеннале его экспозиция включала не блещущие изобретательностью примитивные модели из пчелиного воска, камней и дерева, за аурой которых скрывались рудиментарные коробки и блинчики. Да, они действительно обладали особой аурой, но не отвечали фундаментальным вопросам архитектуры: пространству и структуре. Прорывом для Цумтора стал проект термальных бань в швейцарском Вальсе — композиция из кубических тел и пустот с текстурированной поверхностью. В австрийском Брегенце он построил прозрачный стеклянный музей-коробку, который светится по ночам, словно лампа. В Кельне превратил руины романской церкви в средних размеров музей, где старое соседствует с новым.
При этом у архитектора нет опыта работы с крупными, сложными проектами вроде LACMA. Попади он на нормальный архитектурный конкурс, жюри бы, скорее всего, пришло к выводу, что для реализации подобного проекта у него банально не хватает навыков. У него есть диплом колледжа прикладного искусства, где он изучал дизайн, но практически отсутствует формальное архитектурное образование. Был и другой тревожный звонок: в 2004 году Цумтора отстранили от проекта информационного центра мемориала «Топографии террора» в Берлине, хотя строительство здания уже началось. Впечатляющую бетонную конструкцию, которая была завершена лишь наполовину, пришлось снести. Расходы почти в два раза превысили исходные €19 млн, когда власти остановили проект и выбрали другого архитектора. Многие свалили вину на излишне требовательного Цумтора. Берлинский проект был в восемь раз меньше LACMA.
К архитектуре Цумтора, однако, прилагались соблазнительные определения: атмосферная, спокойная, тихая, мистическая. Он принадлежит к касте художников, обладающих особой чувствительностью, что нравилось Говану. Цумтор представил особую точку зрения, сменив аномию пустого пространства и каменной облицовки на возможность «почувствовать» здание. На своей лекции в Израиле Цумтор говорил о мальчике, бегущем по полю на овеваемый ветром холм. Мальчику не требовались знания философии, чтобы почувствовать вкус жизни. У Цумтора сама архитектура вела зрителя к произведениям, избавляя его от необходимости объяснений. Посетитель мог прочувствовать произведение — цвет, текстуру — без кураторских комментариев и ярлыков, вне контекста теории или истории. Архитектор-антиинтеллекутал противопоставлял чувственный опыт идеям, словно это была какая-то антагонистическая игра.
Гован преследовал собственные цели. Он ставил вопросы, будоражащие академическое сообщество еще с конца 1960-х годов, — о расширении канона великих произведений и сомнении в авторитете категориальных знаний. Собрание LACMA традиционно было организовано по географическому принципу, типичному для музеев энциклопедического толка, которым присущ евроцентристский уклад. Но для Гована, как и для многих других интеллектуалов его поколения, искусство не имеет границ и, как и знания, не может быть заключено в отдельные категории, которые музеи предлагали с тех времен, когда Дидро изобрел энциклопедию, а англичане, прочесав мир в поисках разных видов жуков и бабочек, сложили их в шкафы с этикетками. Так называемые универсальные музеи всегда опирались на принцип группирования предметов по категориям — это был научный базис, на котором впоследствии строились отношения и собирались знания.
Для идеалиста Гована идеи межкультурны, географические, хронологические и прочие границы им не помеха. Он предпочитает стратегию тематических экспозиций со свежими взглядами на искусство, освободившееся из интеллектуальных застенков. Зачем делать выставку китайского искусства, да еще какого-то определенного, когда куда интереснее сделать выставку про Шелковый путь?
Подход Гована, корнями уходящий во французский постструктурализм и философию деконструктивизма, откровенно противоречил методам работы руководителей художественных отделов LACMA, потративших годы на создание целостных коллекций, которые должны были экспонироваться именно в своей целостности. Произведения, размещенные в галереях музея до недавнего времени, не столько были предметами любования, сколько представляли разные стороны коллекций, собранных со знанием дела и позволявших рассказывать истории посредством перекрестных отсылок. Коллекции надлежит рассматривать как коллекции: у них своя форма; они были самобытны; они говорили со зрителем.
Кураторы бережно, по кусочкам складывали коллекцию в виртуальную пирамиду, а Гован, будучи истинным антиисториком, разобрал эту пирамиду на постоянно меняющиеся конфигурации, из которых никогда не получится единого целого. Все есть движение; движение — это жизнь. Камни перерабатывались в новые шоу, в новые конструкции, эфемерные, как презентация в PowerPoint. Пирамиды исчезали, а вместе с ними — идея об энциклопедическом авторитете. Вот она, свобода!
Это конфликт идеологий. Одна из сторон считала, что LACMA руководят огрубевшие, устарелые, замшелые сексистские/расистские/классицистские динозавры, а потому увидела в Говане просвещенного модернизатора. Другая сторона видела долгую историю классификации, сохранения, анализа и развития, которая сливалась в единый исторический нарратив, основу музейной организации и понимания искусства в целом. Для них деконструктивная, постструктуралистская атомизация истории ставила крест на музейном предназначении и угрожала самой идее глубокой экспертизы. Иными словами, это гражданская война.
Неправильный музей
Гован пришел в LACMA с целью починить музей, который даже не был сломан. Недостаток LACMA, как и большинства других музеев, заключался в нехватке места для коллекции, не говоря уже о пространствах для офисов, образовательных программ, хранения и научной работы.
Отчасти решение этой проблемы лежало на поверхности: музею принадлежало давно опустевшее здание Streamline Moderne May Company — высокий золотой цилиндр на земле площадью 25 тыс. кв. м на углу бульвара Уилшир и Фэйрфакс-авеню. Музей заполучил его благодаря дальновидности предыдущего председателя света директоров Роба Магуайра (ныне состоящего в совете попечителей), который углядел земельный потенциал LACMA и прибрал собственность к рукам.
В 2003 году, за три года до прибытия Гована, его предшественник Андреа Рич наняла итальянского архитектора Ренцо Пьяно для создания генплана расширения LACMA, включавшего не только здание Streamline Moderne May Company, но и постройку нового Музея современного искусства Броуд (BCAM). После своего прибытия в 2006 году Гован предложил добавить в генплан еще и сооружение павильона Линды и Стюарта Резник площадью 4,2 тыс. кв. м. Гован позже заявил мне, что филантроп Илай Броуд, пожертвоваший $50 млн на строительство BCAM, предостерег его от расширения музея посредством павильона Резника, гаража и прочих строений, на случай если экономика вдруг пойдет на спад. Пьяно начал работу над проектом в 2007 году и когда в 2008 грянула рецессия, Гован уперся в финансовую пропасть, будучи не в состоянии выплатить строительный залог в размере $383 млн, выделенный под LACMA.
Приспособление старого универмага совершенно не интересовало нового директора, у которого имелись свои архитектурные амбиции. Гован вышел из положения, отдав здание универмага в аренду на 55 лет Музею Академии кинематографии за какие-то $36,1 млн. Предположим, академия продлит аренду на еще 55 лет. Стоимость за квадратный метр составит жалкие 10 центов на территории, где цена обычно варьируется от $4 до $4,5 за квадратный метр. Гован воспользовался арендой, выплаченной вперед, чтобы погасить залог. Словом, типичная «техасская перестрелка».
Итог этой истории: Гован лишился 25 тыс. кв. м земли на 110 лет.
Для людей, движимых острым желанием строить, существуют определенные термины, но ни architecte manqué, ни edifice complex не в состоянии поколебать веру Гована в том, что архитектура способна определить институтцию, особенно музей. Именно Гован, будучи заместителем Томаса Кренса, директора Музея Гуггенхайма, помог Фрэнку Гери воплотить в жизнь Гуггенхайм в Бильбао. Позже, на посту директора Dia Art Foundation, он распорядился перенести музей, специализировавшийся на искусстве минимализма, в здание заброшенной фабрики Nabisco в городке Бикон на Гудзоне. Переехав в Бикон и избавившись от влияния Кренса, он явил свою любовь к мастерам пространства и света, наняв художника Роберта Ирвина для превращения фабрики в музей. Увлеченный феноменами восприятия, особенно использованием света в качестве инструмента, Ирвин применил для освещения музея только естественный свет, полностью отказавшись от дополнительного искусственного. Получился мрачный атмосферный музей, который менялся в зависимости от времени суток, сезонов и погодных явлений за его окнами. Гован доверил архитектуру художнику, а художник доверился природным феноменам.
Теперь Гован дорвался до нелюбимых им «допьяновских» зданий восточного кампуса, которые он надеется заменить архитектурным шедевром, освободив музей от тесных зданий и старого образа мышления. Рычагом воздействия стала давняя проблема сейсмического толка, раздутая Гованом до невероятных масштабов: зачем реставрировать четыре здания за $250–300 млн, когда за $600–650 млн. можно построить полноценную замену? Это была возможность сделать очередной Бильбао или Dia:Beacon; в очередной раз перевернуть представление о музее. Все снести. А также прекратить финансирование, чтобы ускорить процесс сноса.
Стратегия Гована, однако, включала в себя больше, чем просто снос зданий. Пересекающиеся цели цумторской феноменологии и гованской любви к феноменологии и постструктурализму (при этом оба избегают этих понятий) стали основой для дизайна, который, в свою очередь, стал инструментом разрушения привычной организации LACMA. Гован превратил архитектуру в оружие. Новый архитектурный проект стал троянским конем: в музей проник разрушительный план, согласно которому уничтожалась ценность музейной структуры, строившейся на протяжении века, картина за картиной, гравюра за гравюрой, скульптура за скульптурой.
Цумторская сахарная обертка из изогнутых форм была лишь приманкой, которая отвлекла внимание от радикальной институционной операции, выкорчевавшей из музея сначала отдельные галереи, а потом и сами отделы. Директор и архитектор разбирали музей по частям, строя при этом замену, о которой никто не просил. Остается только гадать, имеет ли окружной совет хоть малейшее представление о возможных последствиях. Скорее всего, они просто верят, что Гован знает, что делает.
Своих намерений Гован не скрывал, но при этом и не афишировал их. Просто подменял другими терминами. Его мантра: будущее и необходимость перемен. Ее он пронес сквозь все преграды, не встречая, что удивительно, никакого сопротивления, и получил одобрение совета попечителей. Публику при этом держали в неведении. Да что там — люди до сих пор не знают об обмане. Архитектурные и художественные критики из Los Angeles Times, на мой взгляд, были невероятно пассивны, публикуя статьи, которые и критикой-то не назовешь. После того как моя запрещенная статья (которую вы сейчас читаете) попала в редакционный отдел Times, у критиков вдруг открылись глаза, и они ринулись писать «жесткие» статьи, которые опоздали минимум на несколько лет. До этого момента Гован делал все, что ему вздумается.
Неправильный дизайн
Сага о LACMA напоминает матрешку: внутри одной проблемы обнаруживается другая, а за ней — еще одна. Наконец, мы добираемся до основополагающей проблемы: внушительный, театрально раскинувшийся через бульвар Уилшир дизайн Цумтора со всеми его величественными изгибами лишен основополагающего архитектурного смысла: он просто не работает. В этом проекте отсутствует множество функций, которые выполняют приговоренные к сносу здания восточного кампуса. Функций, которым, в том числе, нашлось бы место в том самом здании универмага May Company. Здание Цумтора напрочь лишено инфраструктуры, необходимой для нормальной работы музея: нет офисного пространства, нет библиотеки, нет научного отдела, определенного места под экспонаты, нет парковки, нет хранилища, места для сбора экскурсий и школьников; нет учебных комнат, поста охраны; даже гардероба нет. Без помещений остались целые коллекции: гравюры, рисунки, костюмы, текстиль — все они требуют отдельного помещения внутри музея.
Многие функции нынешних зданий будут возложены — с огромными затратами — на локации вне кампуса. Согласно заметке с заседания совета попечителей, LACMA взял в аренду на 15 лет 7 тыс. кв. м в соседней высотке. При цене в $4 за в месяц за квадратный метр это $3,625 тыс. в год (треть площади универмага May Company в десять раз дороже). Два театра заменят на один вместимостью 300 мест, а это потеря 400 мест.
Говану нужно было уложиться в строительную стоимость, и он сделал это, срезав квадратные метры и функции и посадив LACMA на строгую диету, чтобы музей вписался в бюджет. В результате части коллекций не находится места и они оказываются бездомными. При уменьшении площадей эта геометрически самодостаточная фантазия, нависшая на Уилширом, не в состоянии вместить собрание, которое со времен открытия в 1965 и 1986 годах зданий Хаммера, Амансона и Америки продолжала расти. В старом музее отдел Европы сам по себе состоял из 35 галерей, количество которых можно было бы расширить до 45–50. По информации источников в самом музее, здание Цумтора целиком насчитывает лишь 30 галерей — на 13 отделов и 22 кураторских области. Собрания европейского и исламского искусства — или те самые китайские и доколумбовые коллекции, приобретенные Гованом — просто исчезнут в этом огромном блендере, а то и вовсе будут пылиться в запасниках.
Здание Цумтора становится и того меньше, если отнять 5,5 тыс. кв. м стеклянного коридора длиной 800 м и шириной почти 8 м. Так называемая меандровая галерея на самом деле является променадом с панорамными окнами, открывающими довольно унылые виды на Уилшир. К тому же уровень света в этом коридоре значительно превышает допустимый для большей части коллекции — греческих ваз, текстиля, мебели, искусства Африки и Океании, индийских картин, всех работ на бумаге (включая фотографию) и большей части работ маслом и акрилом. Открытые для солнечного света коридоры, обманчиво именуемые галереями, ставят под удар все, кроме скульптуры и светоустойчивой живописи. Похожее решение в Музее Хиршхорна было пригодно лишь для произведений из бронзы — все остальное пришлось вешать подальше от света. Чрезмерно освещенная смотровая площадка вместе с десятком других пронизывающих здание коридоров, а также с пожарными лестницами, лифтами, туалетами, служебными помещениями и толстыми стенами — все это составляет 60% от общей площади конструкции. Непосредственно экспозиционные пространства занимают лишь 40%. Невиданная расточительность.
Это дробное амбулаторное пространство, созданное, как нам заявлено, чтобы заменить мертвую историю живой, вовсе не способствует созданию новых историй — Гован гробит собственный нарратив.
В ситуации сжатия музея и его функций, распыленных по другим местам, директор как бы между делом заявил, что качество важнее количества, как будто это взаимоисключающие понятия. Гован защищал свою музейную стратегию, заявив, что желает предложить посетителям «опыт — роскошь чистого пространства, света и прозрачности».
Иными словами, Гован пытается перенести дизайнерскую логику и феноменологию Роберта Ирвина на LACMA, расценивая музей как вместилище света, а не колыбель искусства. Феноменология опыта Ирвина и Цумтора для Гована сродни Евангелию, которым он размахивает, как миссионер. Исторический музей, основанный на отдельных коллекциях, он приравнивает к современному музею минимализма. Превращать LACMA в западный филиал Dia:Beacon — это явно не то, чем должен заниматься директор музея.
Мост слишком далеко
Примечательной особенностью проекта Цумтора является то, что здание, как мост, соединит две стороны бульвара Уилшир. Гован охотно объясняет эту необходимость: музейные посетители, говорит он, ненавидят лестницы, и выше второго этажа добирается не больше половины гостей, поэтому Цумтору была поставлена задача сделать музей одноэтажным. Директор, разумеется, лукавит — ему хорошо известно, что в том же семиэтажном Гуггенхайме эта проблема решена при помощи дизайна: знаменитая музейная спираль напоминает ведущую вверх улицу, и здание кажется не имеющим этажей. Спираль Центра искусств Уокера в Миннеаполисе протекает по нескольким этажам, словно река среди прямоугольных галерей. (Разумеется, остаются в стороне величественные и притягательные лестницы Лувра и нью-йоркского Музея Метрополитен, заманивающие посетителей на верхние этажи.)
Геометрия — вот решение проблемы, если искать для музея пространственной непрерывности. И если, по вашему мнению, представления о музеях изменились благодаря компьютерам, то неевклидова геометрия и цифровое моделирование отлично вписываются в новую парадигму (Цумтор, однако, не использует компьютер в проектировании).
Позиция Гована в отношении одноэтажных музеев является одним из основных инструментов дезинформации. Другой — утверждение, что новое здание должно непременно перекинуться через Уилшир по той причине, что к северу от бульвара места уже не осталось. Гован повторил это столько раз, что впору считать это умышленным введением в заблуждение. Меж тем цумотрское здание площадью 13,5 тыс. кв. м легко впишется в 24,4 тыс. кв. м территории восточного кампуса. Более того — даже не превысит существующую площадь музея в 14,4 тыс. кв. м. Конфигурацию, конечно, придется сменить — но тем не менее.
И, разумеется, достаточно предложить построить хотя бы двухэтажное здание, чтобы все споры о мосте через Уилшир прекратились.
Гован сказал мне, что даже не рассматривал одно- или многоэтажную схему в северной части Уилшира, что довольно безответственно с его стороны. Ему вторили результаты ОВОС, которые также не стали рассматривать другие варианты и предлагать иные решения. Противореча самим себе, они заявили, что дизайн Цумтора будет наилучшим решением — другие они даже не приняли во внимание.
Вся эта стратегия зиждется на обмане, щедро сдобренном зрелищностью. Сенсационность отвлекает от настоящих проблем, таких как грамотное использование территории. Это бессмысленный, неуклюжий проект. Один конец цумторского моста через Уилшир располагается на углу Сполдинг-авеню, что ставит крест на перспективной застройке этого участка, уничтожая возможность не только расширить музей, но и вообще что-либо на этом участке построить — а ведь именно для этого Магуайр его и приобрел!
По словам известного лос-анджелесского девелопера (который, опять же, пожелал остаться неизвестным), ненасытный проект просто обесценил землю, из которой, при должном девелопменте, можно было потенциально извлечь $8 млн в год. Своим мостом Гован лишил самого себя источника дохода, который мог бы поддерживать программы LACMA, равно как и план будущего расширения. «Территория LACMA на Сполдинг-авеню — один из лакомых кусочков на знаменитом бульваре», — заметил девелопер и добавил: «Будь я членом совета попечителей, я бы расценил данный проект как нерациональное использование земель. Территория ценой в $50 млн просто пропадает, хотя к северу от бульвара и так достаточно места».
Дело не ограничивается дефицитом галерейных пространств и земельными проблемами: проект Цумтора просто не подходит LACMA по архитектуре. К тому же он оставляет за бортом павильоны Броуда и Резника. Самодостаточные изгибы уходят от западного кампуса Пьяно, спонтанно ампутируя западную часть. Не красит проект и сам Уилшир, перекрывая вид на лучший бульвар в Лос-Анджелесе и лишая «милю чудес» того самого чуда.
Архитектурный критик Джастин Дэвидсон из New York Magazine уже высмеял мост, сравнив его с подвесной забегаловкой в Италии. Выглядит довольно дешево.
Мост Гована невольно вызывает сравнения со стеной Трампа: это личная проблема Гована, ошибка, от которой он не откажется. Гован ставит целое состояние и свою карьеру на мост, который является плохим решением несуществующей проблемы. Как и стена, мост содержит ворох обещаний, некорректную логику, сомнительные расходы на строительство, поверхностное мышление, звездные пары, общий нарциссизм, упрямство, манию величия и агрессивное высокомерие в духе «мне лучше знать».
Политика и вопросы, стоящие перед нами
Вскоре финальный рапорт ОВОС ляжет на стол окружного (а затем и городского) совета, и проект войдет в ключевую фазу «да/нет». Руководство округа, имеющее право влиять на капиталовложения, решит, стоит ли выдавать грант на $125 млн, приняв (или отклонив) доклад ОВОС.
До настоящего времени руководство округа в основном только и успевало, что ставить печати на проект. Вместо того чтобы проанализировать и понять, что гованские «улучшения» могут означать для LACMA, совет просто пошел у него на поводу, потакая ему во всем. На печально известном собрании 2014 года Марк Ридли-Томас задал всего один вопрос: «Сегодня в Лос-Анджелесе день Майкла Гована?» — и Гован, который всю дорогу щипал себя, проверяя, не спит ли он, ушел с того собрания с $125 млн, которые ожидают финального утверждения на грядущем заседании. Тогда ему также пообещали, что если он наберет $175 млн пожертвований на здание (и последние события намекают на то, что сумма была-таки собрана), округ выдаст ему залог в размере $300 млн, что увеличит задолженность LACMA до потрясающих $643 млн. Это один из самых высоких — если не самый высокий — показателей в США. Для сравнения, у MOCA вообще нет задолженности.
Неприятной особенностью залога является факт, что его впоследствии придется возвращать. Даже при низкой ставке в 3% выплаты составят около $19 млн в год при арендной плате за внешние офисы в размере $3,6 млн. В совокупности проценты и аренда дают $23 млн при $40 млн прибыли, которую LACMA получает с пожертвований и членских взносов. Такое давление имеет немалый финансовый риск для музея, который, по сути, влезает в ипотечный кредит.
Тем временем, за минувшие десять лет, пока Цумтор в швейцарской деревне доводил до ума свой изначально слабый проект, цены на строительство в Лос-Анджелесе, если верить одному известному архитектурному бюро, выросли на 35%. Поэтому даже если стоимость реконструкции каким-то волшебным образом останется в районе отметки $600–650 млн, здание уже потеряло $225 млн строительной ценности из-за медлительности Цумтора. Стоимость его услуг продолжала расти, пока его проект худел в попытках найти компромисс: сейчас здание выглядит хрупко и дешево.
«Истинная цена станет известна уже после строительства, когда пойдут операционные затраты и придется выплачивать проценты, — предостерегает известный лос-анджелесский девелопер с большим опытом. — Гован подарит городу огромный долг, особенно с учетом увеличения процентных выплат и других расходов».
Многие архитекторы и девелоперы уверены, что полные затраты на строительство (включая переменные расходы) намного превосходят $650 млн: структурные затраты на возведение моста, бетонные покрытия и (возможно, фейковые) консоли, присутствующие на иллюстрациях, приближают стоимость к $1 млрд. Но даже если цена на самом деле находится в районе отметки $800 млн, капитализированные затраты на поддержание дополнительного залога и арендных выплат плюс строительство одного-двух филиалов, плюс потеря прибыли с земли на Сполдинг-авеню — это уже $1,5 млрд. Даже Боб Айгер, глава Disney и руководитель кампании имеющего финансовые проблемы Музея академии по соседству, не придет спасать LACMA. Придется расставаться с Рембрандтами.
Удивительно, но всего несколько доноров музея — Дэвид Геффен ($150 млн), Элейн Уинн ($50 млн.), Джерри Перенкьо ($25 млн.) и Эрик и Сьюзан Шмидт ($25 млн) — поддерживают идею, которую многие считают провальной и даже безответственной. Два миллиардера по секрету сообщили мне, что возражали против проекта.
Окружной совет вряд ли обратит внимание на то, что доклад ОВОС объемом 577 страниц, составленный фирмой Eyestone Environmental, включает в себя всю ложь LACMA. Судя по всему, Гован прибыл в Лос-Анджелес с мыслью, что стеклянные стены города могут быть применены и в музеях. Противореча всякой музейной логике и закрыв глаза на неминуемые проблемы со светочувствительностью, он продвинул идею о крытом музее на открытом воздухе, убедив попечительский совет, что музей в виде «доступной городской площади» — наилучший способ экспонировать искусство. Помимо стеклянного периметра планировка включает площади и сады под парящим зданием площадью 13,4 тыс. кв. м. Большинство из них будут постоянно находится в тени. Все эти квадратные метры открытого публичного пространства абсолютно излишни и не нужны — достаточно взглянуть на пустующий по соседству с музеем Хэнкок-парк с его обширными газонами, смоляными ямами и смотровыми площадками. Дополнительные укрытые бетонной крышей публичные пространства не должны являться критерием выбора ОВОС, по которому будет приниматься решение. Задача Гована — построить музей, а не расширить бесхозный парк или добавить еще больше бесхозных площадей.
За те десять лет, что Гован пытался продать свой проект, он насытил его таким количеством альтернативных фактов, что уже начал противоречить сам себе. Его банальное «децентрализованный музей для децентрализованного города» звучит неплохо, но достаточно вспомнить о продлении фиолетовой ветки метро до Уилшира и ужасных пробках на дорогах, чтобы понять: LACMA пора урбанизироваться и расти вверх, а не раскидываться, как загородный дом.
По просьбе Гована проект Цумтора вообще не подразумевает достройки. «Не было еще здания, которое стало бы лучше за счет пристроек», заявил он в интервью The Architect’s Newspaper. Исторические примеры Версаля и Лувра он предпочел проигнорировать.
На дискуссии в колледже Оксидентал в 2016 году он отмел возможность расширения существующих построек на восточном кампусе, заявив, что «путь наверх непрактичен». М-да. Проигнорировал он и другое практичное решение: заполнить пространство между существующими павильонами, создав многоэтажное кольцо вокруг главного атриума. Площадь зданий, построенных на свободном пространстве по этой ранее не виданной схеме, превысила бы площадь парящих галерей Цумтора и вдвое превзошла бы площадь всего цумторского проекта.
Еще одним предметом в череде шатких оправданий Гована является полное отрицание фасадно-ориентированного здания. По его словам, четкие фасадные членения и разграничение переднего и заднего фасадов неизбежно создадут пространственную иерархию: одни экспозиции окажутся в более выгодном положении, чем другие, расположенные где-то на тыльной стороне или под крышей. Но в наши дни никто не ратует за каменные здания в стиле бозар вроде Музея Метрополитен в Нью-Йорке или Института искусств Чикаго, где пространства за впечатляющими фасадами имеют четкую иерархическую структуру: коллекции европейского искусства на первом этаже или в бельэтаже. Бельэтаж стал неактуален с появлением лифтов. Существует масса способов создания неиерархического музея, где экспозиции не зависят от этажей. К примеру, в MAXXI, музее современного искусства в Риме, британский архитектор Заха Хадид создала дельту плавных лестниц и площадок, по которым можно равномерно перемещаться в разные крылья здания на разных этажах.
Неправильная причина
Но, пожалуй, самым обманчивым и корыстным альтернативным фактом, о котором Гован заявил в интервью, стало «закончившееся место на Уилширском бульваре». Дескать, дальнейшее расширение потребует поиска других земельных территорий. На самом деле Гован собственными руками загнал LACMA в территориальный кризис, а затем пошел еще дальше: «Я хорошо представляю себе перспективу удвоения площади LACMA на грядущие десять лет, но это произойдет в других частях города».
Цифры рассказывают другую историю: Гован лично выживает музей с насиженного места. Он получил 4,2 тыс. кв. м благодаря зданию Резника, а потом отдал здание May Company с 25 тыс. кв. м, то есть потерял 20,8 тыс. кв. м. Проект Цумтора обернется потерей еще 13,3 тыс. кв. м, и в сумме под руководством Гована LACMA потеряет 34,1 тыс. кв. м, что намного больше, чем площадь того же Диснеевского центра. Это административный провал невиданных масштабов, и если совет округа проголосует в пользу проекта, это повлечет за собой невосполнимые институциональные потери. (Гован традиционно все опровергает. По его словам, построенные в 2008-м здания Броуда и Резника вкупе со зданием Цумтора добавляют музею в общей сложности 20,4 тыс. кв. м при изначальной площади в 12 тыс. кв. м. Но как бы он ни жонглировал цифрами, потеря квадратных метров галерейной площади в здании Цумтора равна площади здания Броуда, а дефицит общей площади в здании Цумтора вдвое превышает общую площадь Броуда, не оставляя места для офисов и других помещений. Спустя десять лет Говану пора бы опубликовать план здания, чтобы люди могли ознакомиться с фактами.)
Несмотря на все улучшения, произошедшие при нем в музее, — повышение влиятельности LACMA, дух, новые приобретения, — Гован несет ответственность не только за уменьшение музея, но и в целом за контрпродуктивный музейный проект США за последние сто лет. Теперь он предлагает решить созданную им же проблему посредством строительства не менее шести филиалов музея по всему Лос-Анджелесу.
Когда Роб Магуайр собрал воедино и расширил кампус LACMA, прибрав к рукам здание May Company и территорию Сполдинг-авеню, он смотрел на это как настоящий девелопер. Он стоил и развивал свою институцию, потому что судьбу музея определяет земля. Гован же в буквальном смысле делает все наоборот: 80 тыс. кв. м, которые привели его в Лос-Анджелес, сегодня заметно уменьшились.
Оставшись лицом к лицу с недостатком места и необходимостью искать новые территории вне кампуса, Гован вновь пытается обернуть свою ошибку во благо, заявляя, что единственный способ расшириться (после того как он растерял квадратные метры) — запустить сеть филиалов в бедных районах города. Один раз он уже напряг LACMA, построив павильон Резника и гараж, а затем потеряв здание May Company. Почему бы не напрячь еще раз, запустив непрекращающиеся кампании по сбору средств на строительство филиалов?
Бедные районы действительно могут выиграть от подобного расширения, но утверждать, что нужда в филиалах появилась из-за нехватки места на кампусе, в корне неверно. Строительство филиалов стоит рассмотреть как отдельный проект, не зависимый от Цумтора и его проекта, сжирающего землю. Использовать бедные и нуждающиеся общины города в качестве рычага для поддержки своего нового здания — как минимум цинично. Филиалы надо стоить вне зависимости от места, которое занимает LACMA. Уменьшение базы не способствует появлению филиалов. А уменьшать пространство LACMA в пользу филиалов вообще тянет на попытку притушить Солнце. А ведь от его света зависит жизнь во всей Солнечной системе!
Точно так же статус музейного собрания зависит от его целостности: его нельзя рассредоточивать. Разумеется, лучше экспонировать объекты, нежели прятать их в пыльных запасниках, но ценность собрания — в том, что даже в запасниках оно составляет нечто большее, чем просто сумма его частей. Грамотно курируемые коллекции органичны, произведения находятся в диалоге. Когда одно произведение располагается в часе езды от другого, разговор не сложится.
Чрезмерное расширение привело к краху множество компаний, а Гован, похоже, спит и видит несколько новых фабрик Nabisco. Ввязываясь в эту финансовую пирамиду, он рискует перенапрячь LACMA: потеря места на Уилширском бульваре провоцирует поиск новых территорий, а вместе с тем — бесконечный цикл расширения. Кроме затрат на строительство, каждый филиал потребует страховку, административные услуги, охрану, водителей, грузовики и другие операционные расходы, которые будут множиться, образуя спираль в финансовую бездну.
Продвижение идеи о филиалах звучит особенно иронично, когда директор музея, полагающий, что лестница в музее ведет к потере 50% посетителей, предлагает этим посетителям проделать огромный путь через лос-анджелесские пробки или несколько пересадок на метро, чтобы посетить отдаленные уголки музейной коллекции.
Неправильный архитектор и неправильный план
Гованские филиалы — какими бы желанными они ни были для местной публики — являются фиговым листком. Они не откроют никаких возможностей, а лишь замаскируют ошибку. У проекта Цумтора столько проблем, что логичнее было бы сесть за стол, пересмотреть поставленные цели, достать калькулятор, нанять земельного планировщика и независимого финансового эксперта, проконсультироваться с главой финансов округа и, в конце концов, начать новый процесс отбора талантливых специалистов, которым по зубам проект такого размаха, масштаба и сложности. И дело не в том, что Цумтор — плохой архитектор. Он хорош в том, что касается небольших павильонов и небольших зданий, вполне возможно, и средних тоже. Но в данном случае от него требуют больше, чем позволяет его компетенция. С LACMA он не смог перескочить на другой масштаб. Далеко не у всех архитекторов это получается.
Ирония здесь в том, что бросая вызов энциклопедическому музею и предлагая заменить его зданием нового типа, которое «переосмыслит музейный опыт», Гован выбрал на эту роль консервативного архитектора, чья приверженность основам простоты делает его аятоллой фундаментализма. Хоть Цумтор и создает теплые, иммерсивные пространства вместо холодной ньютоновской среды, он умышленно избегает той изменчивости, к которой так стремится Гован, — тех самых неопределенностей и комплексности, которые позволят по-разному размещать и интерпретировать искусство.
Цумтор — сын столяра, который всю свою жизнь провел в стране, известной архитекторам, как «швейцарская коробка». Он вырос на культуре коробки. Для LACMA Цумтор создал коробку в форме амебы, замкнутую форму с изогнутыми краями, заключенную в стеклянный фасад. Выполненное в цементе, это здание столь же незыблемо, неизменно и безвременно, как гробница фараона — даже если цемент здесь теплый и мягкий, как бархат. Цумтор предлагает единое видение в универсальном пространстве с единообразным подходом ко всему искусству. Галереи лишены разнообразного опыта, что может дать вместительная дифференцированная конструкция из множества движущихся частей и настроений, которые превратят это место в город возможностей, подталкивающий к многократному посещению. Коллекция LACMA требует пространственной свободы, способной предложить комплексность, в условиях которой коллекция продолжит расти, развиваться и переплетаться.
В гражданской войне энциклопедистов и деконструктивистов дизайн Цумтора играет на руку Говану. Возможно, эту войну не стоит и развязывать: в течение последних месяцев LACMA, сам того не зная, решил проблему. Собравшая произведения из нескольких музейных коллекций на тему римской контрреформации выставка «В Рим и обратно» в павильоне Резника продемонстрировала то, что Гован называет «моделью для идеи тематических показов». Во время выставки бóльшая часть европейской коллекции оставалась в павильоне Амансона. Параллельные экспозиции показали, что необязательно заполнять тематическими выставками все новое здание музея и что такие выставки преспокойно соседствуют с привычными для музейной структуры отделами искусства. Когда Пуанкаре бросил вызов евклидовой геометрии в конце XIX века, он не спорил с Евклидом: он настаивал, что евклидова геометрия была лишь одной возможной системой из множества.
В павильонах Резника и Броуда достаточно места для тематических выставок, и восточный кампус вполне может продолжить существование в своем нынешнем или измененном согласно структуре отделов виде. Подтверждением этому служат сами посетители, которые голосовали ногами: попасть на римскую выставку было легко, при этом в экспозицию европейского искусства в павильоне Амансона стояли очереди. Людям нравятся отдельные конкретные коллекции. А вот сборные тематические выставки — не очень. Как минимум в данном конкретном случае.
Но помимо вопроса о музее как культурной энциклопедии, помимо представления о предлагающих чистый опыт теплых текстурированных пространствах и за пределами дискуссий о расширении канона необходимо сосредоточиться на одном явном и неопровержимом факте: предложение, которое ляжет на стол окружного, а затем и городского совета, никуда не годится. Проект этот слишком мал, он разбазаривает землю, он непропорционально дорогой, недальновидный, неподходящий для этого места и организационно слишком жесткий из-за особенностей конструкции. Его постройка приведет к значительной потере галерейных пространств, обречет LACMA на бесконечные операционные расходы и долг, который сделает музей недееспособным. Здание может быть «мечтательным» или «атмосферным», но его тотальный дизайн не допускает никакого иного мировоззрения, кроме его собственной мистики. Это замкнутая система — Цумтор спланировал горизонтальную силосную башню.
LACMA нужно сделать правильный выбор, потому что последствия неправильного грозят обернуться для Лос-Анджелеса культурной катастрофой. Если это здание будет построено, музею как институции будет нанесен непоправимый ущерб. Управляющим стоит надеть очки для чтения и приостановить финансирование, пока LACMA не предоставит более грамотное решение. Лос-Анджелес ничего не потеряет от очередного раунда переговоров, скорее наоборот — обретет. А до того момента лучше жить с тем, что у нас уже есть, и адаптироваться.
Оригинал статьи LACMA: Suicide by Architecture опубликован в Los Angeles Review of Books 5 апреля 2019 года.
* * *
Справка «Артгида»
Первоначальный проект нового здания LACMA, выполненный в темном бетоне, был представлен Петером Цумтором в июне 2013 года. Конфигурация напоминала форму водяной лилии и должна была рифмоваться с битумными озерами в соседнем Хэнкок-парке. Проект изначально предполагал снос трех музейных зданий, построенных в 1965 году (архитектор — мастер футуристического дизайна Уильям Перейра), и нового крыла, созданного в 1986 году по проекту архитектурного бюро Hardy Holzman Pfeiffer.
В мае 2016 года Петер Цумтор и директор LACMA Майкл Гован провели презентацию скорректированного проекта нового здания музея. Строительство должно было начаться в 2018 году, а завершиться к 2023 году. Проект расширения LACMA вызывал критику в связи со сносом восточного кампуса.
В апреле 2017 года Цумтор и Гован представили новый вариант дизайна здания. Стены музея предполагаются бежевыми, а не темными, внутренние стены не будут окрашены, также решено не использовать гипсокартон. Внутри главного уровня здания запланированы четыре типа галерей. По периметру S-образного сооружения расположатся так называемые меандровые галереи, внешние стены которых от пола до потолка будут прозрачными, а на внутренних будут экспонироваться произведения искусства. Три других типа галерей расположатся внутри здания, это будут как маленькие «кластерные» и еще меньшие «карманные», так и более обширные и высокие галереи-башни. Ключом к дизайну станет комбинация масштаба и условий освещения галерей — боковой свет в меандровых галереях, электрическое освещение в «карманных» и солнечный свет, проходящий через кластеры в галереях-башнях. На уровне плазы Цумтор работает с художником и ландшафтным дизайнером Робертом Ирвином. Стоимость проекта оценивается в $600 млн.
В марте 2019 года Петер Цумтор вновь внес изменения в проект здания в связи с публикацией отчета о воздействии на окружающую среду (ОВОС). Цумтор уменьшает площадь здания на 3700 кв. м, высота здания уменьшается с 26 до 18 м. Строительство планируется начать в 2019-м, а завершить в 2023 году. При этом бюджет проекта вырос до $650 млн.
9 апреля 2019 года наблюдательный совет округа Лос-Анджелес утвердил отчет о воздействии проекта на окружающую среду и выделил $117,5 млн на строительство. На обсуждение отчета прилетели звездные актеры Брэд Питт и Дайан Китон, выступившие в защиту проекта Цумтора и акцентировавшие внимание на том, что европейским архитекторам не оказывают должного уважения в США.
13 мая 2019 года начат сбор подписей под петицией на change.org c требованием пересмотреть решение совета. Активисты требуют публичного обсуждения проекта Цумтора.
