Будущее толкни. «Победа над Солнцем», Ларионов и Гончарова сегодня

В связи со столетним юбилеем «Черного квадрата» Казимира Малевича российские кураторы в очередной раз обращаются к искусству авангарда: в сентябре 2015 года в рамках специальной программы 6-й Московской биеннале в «Ударнике» была показана реконструкция оперы «Победа над Солнцем» (либретто Алексея Крученых, музыка Михаила Матюшина, художественное оформление Казимира Малевича), осуществленная Театром Стаса Намина, концертное исполнение той же оперы прошло в Арсенале в Нижнем Новгороде и выпущено на CD, а на 3-й Уральской биеннале был представлен спектакль мастерской Дмитрия Брусникина Школы-студии МХАТ «Второе видение» по мотивам картин Михаила Ларионова и Наталии Гончаровой. Валентин Дьяконов («КоммерсантЪ») посмотрел все представления и задумался о том, как после них выглядит авангард.

Реконструкция оперы «Победа над Солнцем» (музыка: Михаил Матюшин, пролог: Велимир Хлебников, текст: Алексей Крученых). 26 сентября 2015, «Ударник», Москва. Постановка: Театр Стаса Намина. Музыка: Михаил Матюшин в интерпретации Александра Слизунова. Режиссура: Стас Намин, Андрей Россинский. Сценография и видеоинсталляция: Григорий Бродский по наброскам Казимира Малевича. Костюмы по эскизам Казимира Малевича. Хореограф-постановщик: Екатерина Горячева. Организаторы: BREUS Foundation и Frolov Gallery. Фото: Константин Малюта. Courtesy BREUS Foundation

«Кто не забудет первой любви, не узнает последней», — писали футуристы в «Пощечине общественному вкусу». Вряд ли они рассчитывали, что во второй половине XX века культуру окончательно доконает архивная лихорадка, заставляющая восстанавливать по кусочкам факты и события 1910-х. Футуристы думали, что вместо истории и памяти будет машина, и очень ценили те возможности забвения, которые она предоставляет. Но время машины — это период с нажатия кнопки «вкл» и до планового устаревания, замены на новую модель. В этом смысле реконструкции исторических событий авангарда, от выставок до театра, выглядят попытками починить пишущую машинку, чтобы сыграть на ней ноктюрн. На такого рода мероприятиях осознаешь, сколько утеряно контекста. Авангардные машины саботируют, отказываются работать, — но почему, понять не так-то просто.

Одним из самых лакомых кусков для реконструкторов всегда была опера Михаила Матюшина «Победа над Солнцем», известная не столько музыкой, сохранившейся фрагментарно, сколько декорациями Казимира Малевича и либретто Алексея Крученых. История о катастрофической адаптации к веку технологий драматургически не очень убедительна, но из-за совокупности важных деталей снова и снова вызывает интерес у режиссеров, которых возбуждает шанс что-либо «восстановить». Во-первых, в декорациях «Победы над Солнцем» обнаруживается личинка «Черного квадрата». Во-вторых, недостаточность музыкального материала провоцирует на реставрацию и дает относительную свободу интерпретаций. Наконец, в-третьих, режиссеры помнят о скандале, вызванном первой постановкой, и их версии почти всегда обнаруживают тоску по экстремальным зрительским реакциям.

И все равно удивительно, что «Победу над Солнцем» до сих пор ставят, тем более что есть эталонное исполнение, основанное на честной и кропотливой реконструкции, — вариант, созданный при участии Волго-Вятского филиала ГЦСИ. Здесь нет ни одной попытки дописать оперу или добавить к ней невосстановимые элементы, например, пластическое решение, — в концертном исполнении оперу поют и декламируют строго по нотам, без костюмов, под аккомпанемент фортепиано. Эта реконструкция настолько корректна, что ею, собственно, можно было бы и закончить попытки возродить оперу.

Полной противоположностью версии Волго-Вятского филиала ГЦСИ является показанная недавно в «Ударнике» версия Театра Стаса Намина. Как и в других вариантах «Победы над Солнцем», которые выдают несдержанность режиссерской воли, опера в трактовке Намина отчаянно хочет вернуться в современность, стать к ней поближе, стряхнуть пыль столетия. Здесь опера стилизована под сон рейвера после легкой передозировки, с фрагментами резкой электронной музыки и общим ощущением перенаселенного танцпола. Впечатление отягощается стандартным набором китчевой пластической «авангардности», в рамках которой актерам приходится делать массу красивых, но бессмысленных движений.

Много важнее тот факт, что ни одному из постановщиков «Победы над Солнцем» пока не удалось вернуть тексту убедительность. Там, где либретто напоминает футуристические манифесты, актеры справляются с помощью громогласной площадной декламации. А строки, которые, наверное, в свое время казались хирургическим вскрытием реальности или непристойным актом сродни копролалии («гибнет родина/от стрекоз») остаются невыразительными.

Топосом авангарда была общественная сфера индустриальной буржуазии. За сто с лишним лет буржуазия научилась равнодушно относиться к эпатажу, ограниченному рамками институций (можно сказать, институции сами пестуют такое отношение, объясняя, что в искусстве возможно все). Насколько отличается постиндустриальная буржуазия от старой, мне довелось почувствовать на спектакле мастерской Дмитрия Брусникина «Второе видение». Это постановка Школы-студии МХАТ по мотивам картин Михаила Ларионова и Наталии Гончаровой, ее премьера состоялась в 2013 году, а в 2015-м ее привезли в Екатеринбург в рамках параллельной программы 3-й Уральской биеннале. Одновременно спектакль стал PR-мероприятием дорогой новостройки под названием Kandinsky House. От столкновения авангарда как статусного ярлыка и авангарда как повода для пластических чтений летели искры. Но большинство этого не заметило: художникам и критикам, как правило, противна театральность (наверное, в ней слишком мало условности), а екатеринбуржской элите было все равно.

«То, что вы показали, весь этот авангард — это все х**ня, — говорит невысокий девелопер Kandinsky House. — Вот настоящее искусство», — уточняет он, показывая на ряд недостроенных этажей будущего элитного дома. Актеры мастерской Дмитрия Брусникина иронически улыбаются. Они из Москвы, они, как и я, отделены от этого местного хозяина жизни подушкой безопасности. Культурным екатеринбуржцам, напротив, приходится жить с осознанием того, что именно такие люди считают свое мнение весомым, зарабатывают на элитном жилье, уродующем и без того не блестящий город, и строят себе пятиэтажные особняки. В то же время в глазах этого человека светятся недюжинный ум и хватка, это лидер, и его цель в идеологической борьбе за коктейлем «абсолюта» — не просто актерская игра и сам спектакль, а весь авангард, авангард в целом. Ему неинтересно стрелять по нахохлившимся от пронизывающего ветра перелетным птицам вроде меня и актеров Школы-студии МХАТ. Он целится сразу в Солнце, и здесь, в Екатеринбурге, он победил светило, вокруг которого мы, люди искусства, до сих пор греемся, еще одним небоскребом с квартирами, которые варят владельцам кофе и автоматически устанавливают комфортную температуру после того как приложишь палец к считывающему отпечаток устройству. Девелопера легко представить в роли силача, возвещающего в финале «Победы над Солнцем»: «Мир погибнет, а нам нет конца!».

В контексте элитного новостроя «Второе видение» из театрального эксперимента превратилось в social event — это одновременно и комментарий к брутальным декорациям, и попытка высмеять сам жанр культурно-рекламного мероприятия. Так, в екатеринбургскую версию специально вставили двух персонажей, одетых как гопники, которые руководили движением толпы вип-гостей. Накрыло ощущение тотальности, о которой пишет Георг Лукач в «Истории и классовом сознании», связывая ее с искусством. Но произведение искусства само по себе не может передать тотальность человеческого опыта. Только в синергии с местом, где оно предъявлено, возникает ощущение «здесь и сейчас», вскрывающее всю цепочку общественных отношений, высвечивающее иерархии и намеренные заблуждения в основе всякого государства. «Второе видение» — спектакль не только об авангарде, но и о нас, трансляторах авангардных ценностей, и в этом своем качестве он гениален. В нем ничего не говорится о том, как популярен авангард на Западе, каких денег стоит на аукционе Гончарова, и так далее, и тому подобное, — последние аргументы для убеждения нуворишей. Само место проведения дает достаточно контекста: именем Кандинского названо ультрадорогое жилье, логотипом «хауса» служит графический знак, что-то вроде конструктивистской звезды с лучами разной длины, который я про себя назвал «звездой нефти» в честь тюменских нефтяников, вложившихся в девелопмент этой необыкновенной недвижимости. Рекламным слоганом дома служит фраза «Квартиры с видом на Екатеринбург», своей абсурдностью готовая поспорить с лучшими образчиками концептуализма.

Как интерпретацию Ларионова и Гончаровой спектакль Максима Диденко и Юрия Крутовского хочется объявить канонической и поставить в ряд с классическими трудами о русском авангарде. Строго говоря, они делают на основе полотен пластические этюды, но это не ожившие картины в популярном нынче духе интерактивного оживляжа и не абстрактные томления актеров Театра Стаса Намина. Нет — через современный танец они пытаются объяснить, грубо говоря, как «дыр бул щил» становится фактом языка, а образ человека в примитивистском экспрессионизме Ларионова и Гончаровой — работающей моделью разорванной, постгуманистической психики. Вторая часть спектакля, где лектор вдруг преображается в садиста, выбивающего у полуголого персонажа истерический возглас «Папа?!», а все остальные актеры изображают, кажется, болото с разнообразными пресмыкающимися, — лучшая иллюстрация к прозрению Хлебникова: «Звезды — невод, рыбы — мы, боги — призраки у тьмы». Человек как рыба, бьющаяся на асфальте: очень адекватный образ процесса адаптации к городам в XX веке, от лечения истерии до мечты о регрессе, отходе в примитив и архаику.

Заканчивается спектакль тем, что лектор приглашает всех на крышу парковки «хауса» и торжественно говорит: «Добро пожаловать в град обреченный». Вокруг, как говорится, горит огнями Екатеринбург. Да, это примитивная метафора, но она крайне эффективна в городе, у которого подчеркнуто нет двойного дна. «Из всех способов выпить они выбрали самый длинный», — меланхолично говорит гостья представления на спуске в зону алкоголя. «В общем, них*я ты не понял», — резюмирует девелопер наш получасовой спор об авангарде. И он прав, как человек, живущий минимум на столетие позже, чем я. Путешественник из «Победы над Солнцем» рассказывает о XXXV веке: «Хоть нет там счастья, но все смотрят счастливыми и бессмертными». Недавняя история вынуждена говорить сегодня со «счастливыми и бессмертными» людьми, у которых нет нужды ни в зауми, ни в модернистских изломах. Слияние с машиной для жилья и информационным потоком, структурирующим социальность как регулярное СМИ, превращает авангард в краткий и не особенно важный период превращения деревенских в городских. И у каждого есть право не помнить своих первых шагов.