Женское — это политическое

Журнал «Мария» выпускался при одноименном женском религиозном клубе, основанном весной 1980 года, и известен как одно из первых неофициальных феминистских изданий. Тексты журнала отражают стратегии конструирования новой женской идентичности в 1980-е годы и показывают возможность женщин действовать политически внутри пространств сопротивления. Специально для «Артгида» о журнале рассказывает Елизавета Гришечкина.

Вахит Туна. Без названия. 2019. Инсталляция, 440 пар женских туфель. Стамбул. Источник: vizionplus.tv

В 1979 году в Ленинграде выходит самиздатский альманах «Женщина и Россия», который впоследствии будет канонизирован как «первый феминистский самиздат»^[1]. В 1980 году его создательницы вместе с другими писательницами, художницами и активистками создают независимый женский религиозный клуб «Мария». Дискуссионный клуб начинает выпускать одноименный журнал, посвященный проблемам советских женщин. Сейчас многие называют «Марию» «феноменом квазифеминизма» или «стандартной религиозной пропагандой»^[2], но, кажется, все немного сложнее.

Стоит начать с тех, кто стоял во главе «Марии», однако необходимо сразу отметить, что издательницы позиционировали и клуб, и журнал как горизонтальное объединение — сообщество подруг и соавторок, не имевшее жесткой иерархии. Как пишет Юлия Вознесенская в первом номере, «если движение, возникшее вокруг альманаха “Женщина и Россия”, внесло новые идеи в демократическое движение, то клуб “Мария” в первую очередь явил собой новое демократическое сообщество в действии. Пусть нас немного, чуть более десятка, но уже ясно, что лидеров среди нас нет и к лидерству никто не стремится»^[3]. Тем не менее у истоков журнала находились Юлия Вознесенская, Наталия Малаховская и Татьяна Горичева, а также Наталья Лазарева, которая занималась оформлением номеров.

Писательница Юлия Вознесенская активно публиковалась в самиздате. Невозможность официально печататься побудила Вознесенскую участвовать в публичных акциях протеста, и это быстро привлекло внимание КГБ. В 1976 году ее приговорили к ссылке в Воркуту, откуда она сбежала, за что получила два года в лагере. В 1979 году вышел «Женщина и Россия», где было опубликовано письмо Вознесенской из следственного изолятора в Новосибирске; в нем она описывает тюремные пытки восемнадцатилетних девушек: надзиратели ошпаривали их кипятком в душе, били кулаками и ключами, заперли больше двадцати человек в бокс на четверых. После письма власти принялись еще сильнее давить на писательницу и угрожали послать ее сына воевать в Афганистан — в итоге она стала первой авторкой феминистского самиздата, уехавшей за границу.

Издательницы журнала «Мария» (слева направо): Татьяна Горичева, Татьяна Беляева, Наталия Малаховская. Фото: Валентин Тиль-Мария Самарин, 1980

В том же 1980 году из страны были высланы две другие основательницы журнала — Наталия Малаховская и Татьяна Горичева. Малаховская (печатавшаяся под псевдонимом Анна-Наталия Малаховская) окончила филфак ЛГУ, участвовала в издании знаменитого самиздатского журнала «37» и была известна, прежде всего, как авторка повести «Темница без оков», главы из которой публиковались позже в «Марии». В повести она рассуждает, в частности, о том, как песни 30–40-х годов повлияли на формирование героико-романтического сознания советского человека и как это сознание начинает разрушаться в 1960-х годах. Именно Малаховская передала материалы альманаха «Женщина и Россия» во Францию, благодаря чему он мгновенно обрел популярность среди французских феминисток. После этого писательница также была вынуждена эмигрировать в Вену под давлением КГБ.

Татьяна Горичева была и остается, пожалуй, наиболее известной деятельницей ленинградской неофициальной культуры. Во многом на степень известности повлияли ее философские работы, соединявшие идеи христианства, континентальной философии и феминизма. Часть ее текстов вдохновлена Хайдеггером, с которым она вела активную переписку. Горичева была одной из организаторок и участниц группы «37», где каждую неделю проводила религиозные семинары, а ее муж, Виктор Кривулин, поэтические. Она также вынужденно эмигрировала в Вену и оттуда — в Париж, где стала обучаться в христианской академии.

С этими именами связано начало деятельности «Марии», с именем же художницы Натальи Лазаревой — его финал. Лазареву «привела» в журнал Вознесенская: ее сын учился у художницы рисунку в кружке при доме культуры и восхищался своей преподавательницей. Позже кружок расформировали, Наталья (театральная художница с высшим образованием!) была вынуждена работать в кочегарке и заниматься физическим трудом — вместе с поэтом Олегом Охапкиным, филологом Евгением Пазухиным и художниками-нонконформистами. В 1980 году в ее мастерской провели обыск, обнаружили материалы журнала и приговорили к десяти месяцам заключения — пять в «Крестах» и пять в женской колонии в Саблино. За освобождение Лазаревой ходатайствовали европейские феминистки, члены конгресса США и Европейский парламент, но, к сожалению, безуспешно. В 1982 году, при подготовке седьмого номера, художницу снова арестовали и на этот раз приговорили к четырем годам заключения. После вынесения приговора клуб и журнал прекратили существование — все поняли, что дальнейшая работа «Марии» была бы самоубийственной для тех участниц, которые оставались в СССР.

Издательницы альманаха «Женщина и Россия» (слева направо): Татьяна Мамонова, Наталия Малаховская, Юлия Вознесенская, Татьяна Горичева. Архив издательства des femmes — Antoinette Fouque. Источник: spb.iofe.center

Я привожу краткие биографии авторок журнала не для понимания «исторического контекста» и не потому, что того требует логика статьи. Лена Смирно, пользуясь терминологией Уолтера Миньоло, предлагает рассматривать деятельность феминистского самиздата как «жест эпистемологического неподчинения»^[4]. На мой взгляд, ровно таким же образом можно представить судьбу каждой отдельной участницы. Обращаясь к локальным феминистским историям, мы способны увидеть, как женщины, обреченные структурами власти на угрожающую жизни уязвимость, демонстрируют свой статус субъектов, утверждающих собственную силу через речь и действие. Как сказала бы Джудит Батлер, это и есть «сила ненасилия», форма выживания, обладающая потенциальной способностью подорвать главные цели насильственной власти. Изучение и присвоение такого опыта, как кажется, особенно важно сейчас в постсоветском пространстве.

Что же собой представлял журнал? С мая 1980 года по март 1982-го вышло шесть номеров, распространявшихся в самиздате. Эмигрировавшие издательницы с 1981 года выпустили три первых номера типографским способом — они уцелели, в то время как большая часть самиздатских экземпляров пропала при многочисленных обысках. Первые номера журнала оцифрованы и находятся в свободном доступе в электронном архиве Центра Андрея Белого.

Авторки изначально заявляли такую стратегию репрезентации журнала, которая отличала бы его от «привычного» самиздата. Как сказано уже в первом номере, «эти журналы [речь идет о “Часах” и “37”, наиболее влиятельном ленинградском самиздате того времени. — Артгид] не могли вместить в себя женскую проблематику хотя бы потому, что она слишком острая, слишком злободневная. Это не соответствует принципиально отчужденному, философски-рефлектирующему тону ленинградского самиздата»^[5]. «Мария» выступала против аполитичности, постулируемой «вненаходимости» других неофициальных изданий и поэтому работала с совсем иными жанровыми особенностями и эмоциональной матрицей текстов. Например, во всех номерах существовал раздел «Женщина и ГУЛАГ», внутри которого были представлены истории женщин, прошедших через тюрьмы и лагеря или находящихся в них прямо сейчас, а также интервью с женами заключенных. Тематический и сюжетный круг текстов журнала очень широк: от политических манифестов с критикой оккупации Афганистана и эссе о домашнем насилии до религиозной поэзии и рассказов маленьких детей, посвященных опыту обучения в школе. Любопытно обратиться к конкретным рубрикам и статьям, чтобы понять, к каким сторонам жизни советской женщины журнал пытался привлечь внимание и какие стратегии конструирования гендерной идентичности предлагал.

Заседание клуба «Мария» (слева направо): Татьяна Беляева, Наталия Малаховская, Ирина Лазарева (спиной), Татьяна Горичева, Софья Соколова, Наталья Дюкова. 1980. Архив Исследовательского Центра Восточной Европы, Бремен. Источник: spb.iofe.center

Внушительная часть текстов была посвящена проблемам быта и семьи — «частной» жизни, той стороне ежедневного существования женщин, на которую мало обращали внимание и официальная пресса, и неофициальная тусовка. Авторки «Марии» пытаются осмыслить женский быт и домашние хлопоты как политическую и онтологическую проблему. Этому была посвящена регулярная рубрика «Наша счастливая, счастливая, счастливая жизнь» (в третьем выпуске переименованная в «Долюшка женская»), состоящая из очень несчастливых историй и рассуждений. Айа Лаува в статье «Хозяин семьи» размышляет о рабском положении женщин в семье и рассказывает о нескольких судебных делах Латвийской ССР. Это истории о том, как мужчины насиловали и убивали своих юных дочерей и сыновей, а во время слушания дел в суде жены выступали в защиту супругов: «Я потеряла ребенка. Так вы хотите меня и мужа лишить?»^[6]. Часть статей посвящена экономическим проблемам быта — невозможности найти жилье без прописки после расставания с мужем («Валентина Рябинина» Галины Григорьевой), низким зарплатам и отсутствию продуктов в магазинах («Время — деньги» Людмилы Левитиной, «Монолог бездомного человека» Ксении Романовой). Нелегальные аборты и отсутствие квалифицированной гинекологической медицины, приводящие к смертям женщин, — темы, пожалуй, самых страшных статей рубрики («Плачет Рахиль о детях своих» Татьяны Беляевой, «Кто виноват?» Елены Дорон).

Все эти тексты объединяет взгляд на проблемы ежедневной частной жизни как на системные проблемы. Личное становится политическим, чего до тех пор не происходило в рамках влиятельных самиздатских журналов, считавших подобные темы слишком «низкими», недостойными обсуждения по сравнению с вопросами искусства, религии, философии. Помимо общей неустроенности быта, критикуется и существующая модель семьи. Татьяна Горичева в статье «Антивселенная советской семьи» пишет: «Советская семья — это микро-ГУЛАГ в большом советском макро-ГУЛАГе. Все в советской семье делается для того, чтобы обезличить, подавить, растоптать личность, растворить ее в биологически-родовом и социально-принудительном»^[7]. Если мужчина является рабом советской власти, то женщина становится рабой раба, находится в двойном рабстве. Это порождает и экзистенциальные проблемы: быт, по мысли Малаховской и Горичевой, предстает «небытием», вытесняющим из жизни саму возможность истинного бытия.

Освобождением женщин от быта и требованием обеспечения их экономической, социальной и медицинской помощью политическая программа журнала, конечно, не ограничивается. В разделе «Женщина и ГУЛАГ» авторки не только «возвращают имена» политзаключенных, но и напрямую обращаются к читателям и феминистическим сообществам всего мира с просьбой правозащитников ходатайствовать за освобождение осужденных. Например, в третьем номере было опубликовано адресованное Маргарет Тэтчер письмо Джона Лоренса, секретаря «Ассоциации за свободную Россию», в котором тот просит помочь освободить Наталью Лазареву, а также напечатан ответ секретаря самой Тэтчер. Во втором номере содержалась переписка с польскими женщинами, посвященная трагическим событиям конфликта польских властей с движением «Солидарность».

Титульный лист альманаха «Женщина и Россия». Ленинград, 1979. Источник: Narodno-trudovoi soiuz samizdat collection, Box no. 18, NTS no.1224, Hoover Institution Archives, Stanford University

Наибольшее впечатление своей манифестарностью производит раздел «Земля в огне» из второго номера. Помимо того, что авторки «Марии» требуют прекратить кровопролитие и вывести советские войска с территории оккупированного Афганистана, они публикуют ряд материалов — письма и истории очевидцев о мародерстве и насилии (в том числе по отношению к детям и женщинам) советских военных, — которые должны «помочь нашим читательницам воссоздать более полную картину афганской трагедии». Интересны, в первую очередь своей деколониальной оптикой, тексты, посвященные судьбе женщин. Критикуется обещанное советской пропагандой «освобождение» афганской женщины, якобы рабыни предрассудков ислама. Авторки указывают, что с оружием в руках эмансипировать людей невозможно, а разруха, голод и смерти способствуют этому еще меньше. Афганские женщины в текстах «Марии» заявляют право на сохранение своей культурной идентичности; по их мнению, спекуляция со стороны советских военных понятием «женской свободы» приводит к росту проституции и сексуализированного насилия в оккупированной стране. Как утверждает авторка одной из статей, «понятие свободная женщина для коммуниста значит доступная женщина, причем доступная даже вопреки своей личной свободе»^[8].

Идея несвободы женщины, ее закрепощения, которое лишь усиливается при столкновении с советской системой, проходит лейтмотивом через все материалы журнала. Однако участницы «Марии» видели выход из этого положения — смирение. Подобная «стратегия борьбы» по понятным причинам вызвала возмущение у западного феминистского сообщества: советские женщины, находящиеся в рабстве у патриархальной и коммунистической власти, решили закрепостить себя еще сильнее властью церковной. Тем не менее, как бы абсурдно это ни звучало с точки зрения секуляризованного общества и современного феминистского дискурса, христианство действительно стало пространством эмансипации для ленинградских феминисток.

Титульный лист журнала «Мария». 1981. №1

Прежде всего, концепция смирения давала возможность освободиться от навязанной сверху «советской» идентичности. Алла Сарибан в статье «Опыт нашей жизни и смирение» пишет: «С детства нам внушали, что человек должен быть гордым, сильным, смелым: что он должен быть борцом, активно преобразующим мир, и т. д. Сама мысль о том, что человеку подобает быть смиренным, кротким, терпеливым, представлялась нам дикой, унижающей человеческое достоинство»^[9]. Героико-романтический миф о советском человеке окончательно перестает работать в эпоху застоя, особенно на фоне Афганской войны, когда и появляется «Мария». Христианские ценности предоставляли альтернативную возможность выстраивать свою идентичность, обрести «внутреннюю свободу», по выражению Наталии Малаховской, через смирение: «Можно вырваться из этого заколдованного круга, если хоть раз понять, что ты — свободен, свободен следовать тому внутреннему голосу совести, который есть в каждом человеке, соизмерять направление своей жизни с ним, а не с тем, что тебе внушают окружающие»^[10].

Христианский феминизм «Марии» — не просто «заигрывание с православием» (по определению Андрея Вдовенко)^[11]. Это проект, конструирующий новую женщину — свободную и независимую от структур советской власти, но преобразующую эту свободу в творчество; «женщину, поднявшуюся до понимания своей высокой задачи, осознавшую боль века как свою собственную боль, умеющую сделать чужое страдание своей судьбой»^[12], как провозглашали авторки в своем обращении «К женщинам России». Обращение к православию можно рассматривать в качестве практики протеста против онтологии индивидуального^[13] — протеста, особенно важного в разъединяющих условиях преследования женщин Комитетом госбезопасности, массовых высылок из страны и военных действий. Любовь к ближнему и смирение, которые проповедовали ленинградские авторки, по определению не знают индивидуализма, оппозиции «мы — они». Отсюда становится понятно, почему феминизм конца 80-х — начала 90-х, опирающийся на идеологию либерального индивидуализма, сразу же отказался от понятийного аппарата своих предшественниц.

Как кажется, сейчас особенно необходимо помнить о первом опыте ленинградского феминизма — не потому, что есть какой-то «правильный» феминизм, а потому, что важно видеть альтернативные пути и стратегии, которые выбирали женщины, слышать их голоса. Голос «Марии» говорит нам: «Женщина России! В тебе живет то оружие, которое способно защитить человечество, стоящее ныне на краю гибели. И это оружие — Любовь»^[14].