Ульяна Подкорытова: «Мне нравится изобретать собственную мифологию и при этом говорить об общечеловеческих ценностях»
Ульяна Подкорытова работает на стыке современного искусства, народных промыслов и цифрового фольклора. В своей художественной практике она задействует элементы русских сказок и былин, переизобретает мифологических персонажей и исследует новую обрядность из соцсетей. Первая ее персональная выставка — «Косая», прошедшая в 2016 году на площадке проекта «Старт» на Винзаводе, — была посвящена мифологизации образа женской косы. С тех пор созданная ею художественная вселенная разрослась и вобрала в себя множество новых локаций, персонажей и культурных кодов. В интервью «Артгиду» художница рассказала о детстве, проведенном в Абрамцеве, собственной мифологии и проекте «Taмотка», который можно увидеть на выставке «Я моторы гондолы разбираю на части. Карнавал в четырех действиях» в Доме культуры «ГЭС-2».
Ульяна Подкорытова. Tамотка. 2021. Создано по заказу и произведено фондом V–A–C. Фото: Павел Смирнов. Courtesy художница
Татьяна Сохарева: Я читала, что ты росла в Абрамцеве, твои родители — выпускники местного художественного училища, отец — сооснователь Музея лубка и наивного искусства. Расскажи, какая атмосфера тебя окружала в детстве, как она на тебя повлияла?
Ульяна Подкорытова: Детство в Абрамцеве очень серьезно повлияло на художественные практики, которыми я сейчас занимаюсь. Как известно, это была такая Мекка художников начала XX века, можно сказать, первая арт-резиденция, организованная промышленником Саввой Мамонтовым. Оттуда вышло невероятное количество художников и артистов, в том числе, например, Федор Шаляпин, которого Мамонтов забрал из Императорских театров, предоставив ему полную свободу творчества. Но сейчас Абрамцевское художественное училище, как мне кажется, находится в плачевном состоянии. Из него можно было бы сделать национальную школу, объединяющую художников со всей России, но, к сожалению, этого пока не произошло. Хотя там испокон веков изучали народные промыслы, и очень многое в Абрамцеве было связано с Севером. Например, моя тетя, тоже художница, окончившая местное училище, ездила в Холмогоры на практику. Мне с детства рассказывали истории, связанные с декоративно-прикладным искусством Севера России. Дома всегда были книжки про деревянную архитектуру — про лемеховые купола, про холмогорскую резную кость. Естественно, все это не могло на меня не повлиять. Кроме того, мои родители были одними из основателей творческого кружка, который занимался возрождением традиций русской печатной графики. Они активно изучали лубки и древние печатные книги, поэтому Птица Сирин и подобные персонажи тоже преследовали меня с самого детства. В 1980–1990-е годы они, как и многие представители русской интеллигенции в тот период, неожиданно стали немного близки к церкви. Это привнесло в мою жизнь иконы, храмовые росписи. В результате мой вход в искусство оказался довольно ленивым. Возможно, было бы здорово, если бы я самостоятельно открыла для себя все эти вещи, но случилось, как случилось. Можно сказать, что именно место моего обитания повлияло на то, кто я есть и чем сейчас занимаюсь.
Татьяна Сохарева: У тебя никогда не было желания сделать все наперекор семье и, например, вместо декоративно-прикладного искусства выбрать диджитал?
Ульяна Подкорытова: Нет, я старик в душе, и диджитал мне совершенно не подходит. У меня есть четкое убеждение — точнее, это даже не убеждение, а аксиома, — что без прошлого нет будущего. Мы все сейчас пребываем в ужасном стрессе, потому что технический прогресс застал нас врасплох. Человеческий мозг формировался несколько миллионов лет, столько же формировались определенные типы отношений между людьми, и потом все это резко изменилось за каких-то семьдесят лет. Изменилась сама структура отношений между людьми. Если мы упустим из внимания опыт прошлого, то не справимся с тем, что происходит сейчас. Заметь, у всех накопилось столько усталости от информации, от цифровизации, что многие диджитал-художники тоже сейчас отдыхают с помощью крафтовых практик. Почему так популярна стала керамика? Или занятия вокалом? Они непосредственно связаны с телом. Пение — массаж внутренних органов. Лепка — развитие мелкой моторики. Каждый второй этим занимается, потому что мы все устали.
Татьяна Сохарева: Как произошло твое знакомство с современным искусством? Были какие-то события или встречи, которые оказались решающими?
Ульяна Подкорытова: В современное искусство я проникла через музыку. Сначала я предполагала, что мой жизненный путь будет связан скорее с подпольной музыкальной сценой, нежели с визуальным искусством. Я с детства занималась в простенькой джазовой студии и о классическом художественном образовании даже не думала. Но, наверное, просто застеснялась стать вокалисткой в свое время. Хотя всегда много пела. Благодаря старшим товарищам из Абрамцева мне были доступны записи весьма безумных композиторов — современная академическая музыка, американская нью-эйдж сцена, в том числе то, чего вообще нигде было не достать. Потом я получила художественное образование в Москве, в Университете печати, где выучилась на иллюстратора. И некоторые ребята, с которыми я познакомилась в институте, включая моего близкого друга Альберта Солдатова, поступили в Школу Родченко. Тогда в Москве было, может, всего две-три школы современного искусства, и в одну из них я попала, чему очень сильно рада. Потому что, конечно, наше классическое образование застряло где-то в XX веке и делает вид, что за сто лет в сфере искусства вообще ничего не произошло. Мы по-прежнему находимся в своем русском неведомом эфире и не замечаем ничего вокруг. Хотя я сейчас наблюдаю большой интерес к российскому искусству на Западе. Причем художественным мейнстримом становится именно фольклор — это мне, конечно, не очень на руку, потому что каждый художник имеет нарциссические черты и не хочет быть ни на кого похожим. Но мне все равно крайне приятно, что эти слои культуры, годами законсервированные и недоступные, наконец прорываются наружу, оживают.
Татьяна Сохарева: Как зарождалась твоя собственная мифология? В какой момент в твоей практике появились фольклорные и псевдофольклорные мотивы?
Ульяна Подкорытова: Первое мое художественное высказывание на околофольклорную тему случилось в 2016 году на Винзаводе. Вместе с Кириллом Преображенским мы сделали выставку на площадке проекта «Старт». Не знаю, функционирует ли она до сих пор, но тогда это была, наверное, лучшая платформа для молодых художников в России. Выставка называлась «Косая», и на ней родилась Гертруда Свирепая. Это мое альтер эго и первый псевдофольклорный персонаж в моей практике, который, с одной стороны, укоренен в народной культуре, а с другой, пребывает в современности и выражает лично мои ощущения от жизни здесь и сейчас. Мне вообще не очень нравится работать с прямыми заимствованиями из фольклора и множить все эти сарафаны, кокошники, наличники. Кирилл Преображений очень хорошо однажды определил мой стиль: «русский народный галлюциноз». Я действительно считаю, что фольклорный материал нужно перерабатывать. Поэтому все, что я делаю, — абсолютно личные высказывания, а не заимствования. И Гертруда тоже очень современный персонаж. Она супергероиня, которая сражается с глобализацией и большим городом. Мне как человеку, выросшему в лесу, очень трудно жить в мегаполисе. Город на меня давит. Мне кажется, что для художников он абсолютно не подходит, поэтому я создала героиню, сражающуюся с реалиями современного города. Может, я не очень красиво говорю про Москву. На самом деле я многое люблю в этом городе — например, старую малоэтажную Москву, сохранившуюся в районе Бауманской. Но тем не менее столица все равно с каждым днем становится все более эклектичной; ее политика такова, что вся Россия приезжает сюда работать, и это просто ужасно — в итоге мы получаем перенаселение и кучу уставших людей.
Татьяна Сохарева: Ты рассматриваешь свою художественную практику как метавселенную?
Ульяна Подкорытова: Ой, это сверкающее слово «метавселенная»! Конечно, да! Действительно, из выставки в выставку у меня кочуют в основном одни и те же персонажи. Периодически к ним добавляются новые. Между ними завязываются отношения. Так что да, я думаю, это уже худо-бедно тянет на метавселенную. У меня есть одна небольшая книжка, «Гертруда Свирепая и Москва-река», которую я рисовала для проекта библиотеки музея «Гараж» «В единственном экземпляре» под кураторством Валеры Леденёва. Думаю, в будущем эта история будет разрастаться, потому что уже сейчас у меня накопились новые комиксы по мотивам книги, а там и до компьютерной игры недалеко.
Татьяна Сохарева: А какие еще персонажи населяют этот мир?
Ульяна Подкорытова: Центральный персонаж — это Гертруда. Еще есть ее помощники, парни с волчьими головами. Кстати, следующая моя выставка будет основана на легенде о святом Христофоре-псоглавце. Это христианский святой, образ которого можно обнаружить почти во всех мировых религиях. По легенде, он был очень красив при жизни — настолько, что внимание женщин досаждало ему. И для того, чтобы избавить себя от соблазнов, он попросил у господа собачью голову. Правда, как только его желание исполнилось, женщины полюбили его еще сильнее. Сейчас весна, так что мне хотелось бы сделать из этой истории такой небольшой эротический хоррор. Также в моей вселенной есть отрицательные персонажи. Прежде всего, Москва-река, с которой сражается Гертруда Свирепая. Этот образ очень важен, потому что я человек воды и мне нравится жить около большой воды. Но в Москве я совершенно не ощущаю присутствие реки. Она как бы есть, но ее как бы и нет, потому что она закована в бетонные берега и к ней не подобраться. Мой последний фильм тоже полностью посвящен отношениям женщины и воды. Это, может быть, довольно банальная тема, но в то же время и суперлегендарная: женское начало, вода, луна присутствуют во всех мировых мифах и легендах. Мне нравится изобретать собственную мифологию и при этом говорить об общечеловеческих ценностях.
Татьяна Сохарева: Расскажи, как ты находишь и (пере)изобретаешь своих персонажей?
Ульяна Подкорытова: Чаще всего они рождаются из смешения цифрового постфольклора, за развитием которого я наблюдаю в интернете, и сюжетов, связанных с русским Севером и другими вдохновляющими меня традициями. Бывает, что я сижу в библиотеке и ищу вдохновение в старообрядческих книгах, древних легендах и заклинаниях. Бывает, изучаю то, как люди общаются между собой в соцсетях и какие формы это общение приобретает. Например, сейчас я заметила, что Инстаграм начал порождать свои обряды и заклинания, согласно которым в день надо обязательно сделать три поста, иначе тебя никто не увидит, или запостить 11 сторис — ни больше ни меньше. К реальности это не имеет никакого отношения, зато на наших глазах рождается какая-то новая странная обрядовость.
Татьяна Сохарева: Как ты работаешь с материалом, например, в резиденции? Что первично — архивы и библиотеки или живое общение?
Ульяна Подкорытова: У меня редко получается сразу по приезде в резиденцию выдавать классный готовый продукт. Например, в резиденцию «Марьин дом», которая располагается в деревне Чакола Архангельской области, я приезжала несколько раз. В первый раз я сняла небольшое видео, соединив фрагменты северной архитектуры и живую речь местных женщин. Несмотря на то, что материал был документальный, я сделала из него немного мистический видеоарт. В основу фильма, который сейчас идет в «ГЭС-2», лег более развернутый материал, отснятый в том же месте. Но его бы не случилось, если бы не было моего первого путешествия трехлетней давности. Я всегда сначала собираю материал, даю ему перевариться и только через пару лет выдаю готовое произведение. Например, когда я была в резиденции от Gogova Foundation в Баку, то довольно много времени провела в библиотеке, изучая национальные орнаменты. Ходила в филармонию слушать оркестр мугамов (жанр азербайджанской народной музыки, многочастное вокально-инструментальное произведение. — Артгид). Бродила по улицам и записывала голоса людей, звуки города. Но поскольку резиденция длилась около трех месяцев, у меня было время, чтобы все это пережить. В целом я думаю, что у меня просто еще недостаточно жизненного опыта, чтобы по щелчку пальцев выдавать готовые проекты из головы.
Татьяна Сохарева: Как проходила работа над фильмом «Тамотка»?
Ульяна Подкорытова: Кураторы выставки «Я моторы гондолы разбираю на части» были достаточно лояльно настроены по отношению к моему искусству, поэтому я решила воспользоваться предоставленной свободой и сделать то, что при иных обстоятельствах просто не смогла бы себе позволить: я арендовала маленький самолет Ан-2 и отправилась на край земли, в село Шойна Ненецкого автономного округа. Это удивительная территория, которая, на мой взгляд, представляет собой срез того, что происходило с Россией в последние несколько столетий. Как я уже говорила, русский Север вдохновляет меня своей свободой. На этой территории никогда не было крепостного права, не было рабов, богатые и бедные существовали вместе по совершенно иным правилам, нежели остальная средневековая Россия. А я всю жизнь стремлюсь к свободе и считаю это самым важным из того, что у нас есть, — свобода и истина. И, конечно, при первой возможности я понеслась туда, где воля практиковалась столетиями. Мой фильм тоже отчасти завязан на памяти места. Первой локацией была деревня Чакола Пинежского района. Второй — Шойна. Это настолько труднодоступное место, что туда нельзя добраться сухопутным путем, только на «Аннушке» или частном вертолете. Но на вертолет я пока не накопила, поэтому съемочной группе был предоставлен специальный самолетик на семь человек. Почему меня заинтересовала Шойна? Сперва это было место, где в советское время в годы индустриализации образовался маленький рыбацкий поселок. Со временем он разросся до полноценного рыбозавода, стоящего в месте слияния Баренцева и Белого морей. Но сейчас из-за глобального потепления песок со дна Белого моря вырвался на поверхность, и всю эту деревеньку с классической поморской архитектурой занесло. Выглядит это совершенно сюрреалистично. У меня даже есть такой кадр в фильме: поморское кладбище — и деревянные характерные для этой культуры кресты тонут в песке. По идее, они должны стоять в снегу, потому что данное место мы ассоциируем с Севером, но они окружены настоящей пустыней, образовавшейся из-за глобальных катаклизмов. Меня глубоко потряс такой мир-перевертыш. Я очень хотела его снять. К тому же до сих пор там успели побывать только пара фотографов, видео никто не делал. Сценарий для фильма я писала, ориентируясь на метод Проппа и его книгу о русской сказке, где он, в частности, замечает, что главный персонаж так или иначе должен пройти через потусторонний мир. Для меня этим параллельным миром и стала Шойна — пространство, которое перевернулось вверх дном.
Татьяна Сохарева: В Чаколе ты уже снимала, верно?
Ульяна Подкорытова: Да, когда была в резиденции Анны Злотко. Но впервые на Пинежье я побывала в 19 лет со своим молодым человеком. Мы приехали автостопом из Абрамцева. Очень странно было видеть некогда цветущий регион, где через каждые два километра вдоль реки стоят деревни — и все заброшены. В запустении пребывают даже дома, построенные еще новгородцами в XVII веке. Я снимала деревянную церковь, купола которой упали и лежат теперь, как поверженные головы, находясь в вечном сне. Как можно этим не вдохновиться? Вся эта территория привиделась мне Спящей Красавицей.
Татьяна Сохарева: В фильме большую роль играет голос. Какое значение ты ему придаешь?
Ульяна Подкорытова: Я думаю, что ничто и никогда не сможет воздействовать на людей так, как живой голос. Музыка и мир звуков для меня священны, они ближе к телу, ближе к нашей природе, к нашему древнему началу, о котором мы, может быть, и не подозреваем. С помощью музыки легче завоевать доверие — в том числе в международном контексте. Живописью или видео сложнее. Поэтому я всегда выступаю за живую речь. Важную роль в фильме также сыграли деревянные костюмы, сделанные мной за два года до появления фильма, в резиденции от проекта «Живой Север» Arctic Art Institute. Я посетила деревню Нёнокса, где в 2019 году произошла экологическая катастрофа — радиационная авария на местном военном заводе, о которой никто ничего не знает. Нёнокса — одна из старейших деревень в регионе, в ней находится красивейший деревянный храмовый комплекс. Вдохновившись осиновой черепицей, которой покрывают купола, решила сделать костюм, напоминающий деревянную броню древней воительницы. В нем я ходила вдоль отравленного моря, но моя броня была мягкая и податливая, она не могла защитить меня от глобальных катастроф, которые сейчас происходят в нашем развитом обществе.
Еще два костюма я сшила в паре с Анной Злотко для удивительных женщин, которых мне, наверное, сама судьба послала. С Екатериной Зориной я познакомилась в 2019 году в Архангельске, где у меня случилось помутнение рассудка: мне казалось, что кругом должны летать серафимы и плавать флотилии. Я не замечала ничего вокруг, никакой советской архитектуры, никакой разрухи. Рассказывала, как я очарована местной песенной традицией, как еще в детстве меня заворожила песня из мультфильма «Смех и горе у Бела моря». И Екатерина Евгеньевна мне поведала: «А это я спела песню в мультфильме». Также большой удачей для меня стало, что музыку к моему фильму написал Леша Сысоев, один из лучших современных академических композиторов. Он использовал живые голоса Екатерины Зориной и Елены Оводовой, ее подруги, тоже родом из Пинежского района. Они обе носительницы традиций пинежского пения. Елена Северьяновна также коллекционирует и возрождает старинные былины, исполняя древние тексты сказительниц, например Марии Дмитриевны Кривополеновой из деревни Чакола. Я очень рада, что мне удалось с ними поработать и привезти их в Москву. Для меня это архиважная история, связанная в том числе с женским опытом, с преемственностью поколений.
Татьяна Сохарева: Есть ли еще какой-то исторический период или локальная традиция, которая была бы тебе близка так, как русский Север?
Ульяна Подкорытова: Наверное, нет, конкретные исторические периоды меня не интересуют. Фольклор меня вдохновляет как нечто вневременное и обращающееся к нашим чувствам. Я не человек интеллектуального труда. Я готова посидеть в библиотеке, повдохновляться картинками, но в искусстве и в общечеловеческом плане я все-таки больше ориентируюсь на интуицию, на чувственные и магические аспекты. Это мой способ познания мира, моя природа. Мне сложно оперировать сухими фактами и зацикливаться на какой-то одной традиции. Я хотела бы сделать работу, например, про якутский фольклор, а еще про африканский и мексиканский. Здесь встает большой вопрос, связанный с новой этикой, которая запрещает художникам вдохновляться чужими культурными ценностями. Но базовые принципы этнографии говорят нам, что ты можешь быть любой нации и изучать любую культуру.
Я помню, мне очень понравился проект художницы из Бенина, с которой мы вместе были в резиденции города Аомори. Она сравнивала национальные орнаменты своей страны с орнаментами из этого северного японского города, и оказалось, что они практически идентичны, несмотря на то, что точек пересечения между двумя культурами, скорее всего, не было. Просто человеческая цивилизация развивалась таким образом, что один и тот же рисунок появился в разных концах света. Можно ли ее обвинить в культурной апроприации? Конечно, нет. Если ты работаешь как этнограф, это здорово. Если ты глубоко изучаешь культуру, которая от тебя далека, и оказываешь людям реальную помощь, это здорово. Нельзя такое осуждать. Я категорически против данного веяния. Тем более если для России сейчас это очень острая тема, то на Западе она уже постепенно затухает. И мне очень жаль, что российские художники, критики, режиссеры так сильно ориентируются на сторонние влияния. Лучше искать свой путь. Наверное, меня линчуют за эти слова, но такова моя позиция.
