Против говна, или Радикальная экология в искусстве

«Артгид» продолжает публикацию фрагментов мемуаров Петра Быстрова — художника и одного из основателей Общества Радек. Некогда вместе со своими товарищами он являлся учеником Школы современного искусства под руководством Авдея Тер-Оганьяна, и одна небольшая, но брутальная глава его будущей книги как раз посвящена этому вечно молодому художнику, которому в декабре 2021 года исполнилось шестьдесят лет.

Авдей Тер-Оганьян в галерее в Трехпрудном переулке. Начало 1990-х. Фрагмент фотографии. Courtesy Авдей Тер-Оганьян

Задолго до появления в искусстве тренда на защиту природы и крена в «умную» экологию, еще в 90-е годы прошлого века, против всего плохого за все хорошее практически в одиночку в Москве боролся художник Авдей Тер-Оганьян.

С Авдеем я познакомился в 1995 году в его мастерской на Бауманской, куда меня и других лицейских товарищей пригласил Давид, его сын. Это приглашение тогда показалось странным.

Я знал, что в принципе бывают художники, например Куинджи. Ходил на его выставку в ЦДХ. Еще как-то посещал дом-музей Айвазовского в Феодосии. И, вероятно, у этих уже умерших и знаменитых художников были свои мастерские. Но чтобы художником был живой человек?! А кем он, кстати, работает? Давид объяснил, что его отец работает художником. Вернее, нигде не работает.

Помню, как Давид представил меня, 14-летнего, ему, 33-летнему. Мы сидим, пьем чай, в комнате стоит гнетущая тишина — не знаем, о чем говорить друг с другом, дядьке с мальчишками, и наоборот. Начав встречаться с Авдеем, мы столкнулись с этой проблемой — нехваткой общих тем для разговора. Спустя какое-то время Давид даже стал требовать заранее «заготавливать» темы для обсуждения, грозясь иначе не пустить нас в мастерскую.

Вскоре мы начинаем бывать у Авдея часто, еженедельно.

Как-то раз он со смехом рассказал, что однажды не то заснул, не то проснулся в Париже. Вроде бы смешно, но мне это сразу показалось необычным. Ни один из отцов моих друзей либо вообще не был в Париже, либо не засыпал там пьяным, либо не рассказывал об этом. Но Авдей — художник, объяснял мне Давид, поэтому много где побывал.

Отцы моих друзей все лет на пятнадцать старше Авдея — кто врач, кто журналист, кто математик. Мой отец — инженер-металлург, тридцать лет работающий на одном месте. Но не таков Авдей: хотя и не выглядит молодым, видно, что он какой-то заводной, безбашенный.

Тогда я не осознавал, что он выпивает, хотя когда мы с Давидом заходили к нему утром, он часто подолгу не открывал, потом орал, ругался.

Авдей прикольный, много курит, много шутит. Ест скудно — из-под кровати достает (и туда же возвращает) кастрюлю с макаронами, которые чрезвычайно расхваливает. Макароны он поливает кефиром. Пытаясь бросить курить, Авдей прячет сигареты куда подальше, но через несколько минут, испытывая ломку, начинает метаться по комнате, при этом стараясь на огромной скорости договорить мысль, прежде чем закурить опять, — его классическая манера.

Одевается Авдей, как правило, в берет, какой-то пиджак и пальто. То есть будто бы элегантно, а не так, как сегодня одеваются тридцатитрехлетние. К тому же он уже в то время являлся отцом двоих — позднее окажется, что троих, — вполне взрослых, почти моего возраста, сыновей. Опять же редкость для современного тридцатитрехлетнего художника.

Центральное место в мировосприятии и описании окружающей среды у Авдея занимает «говно» — универсальное понятие, обозначающее все плохое. В зависимости от контекста «говно» может означать либо что-то неинтересное, либо излишне заумное, либо вымученное, вторичное и так далее. По отношению же к человеку оно может означать подлеца, предателя: «Ух, какое он оказался говно!» Знакомясь через Авдея с произведениями художников и живыми представителями сообщества, мы непрерывно слышим в отношении них эту характеристику. «Да говно», «настоящее говно», «говнище» — такие формулировки звучат в отношении абсолютного большинства вещей, происходящих вокруг.

А между тем пора было что-то делать: мы встречались уже слишком часто, чтобы просто подолгу, порой молча, курить за чаем. В то время как некоторые из попавших в орбиту Авдея требовали от него дискурсивных ответов на свои экзистенциальные запросы, я остро ощущал необходимость совместного действия.

В ту пору в нашем лексиконе, помимо понятия «говно», прочно обосновался еще один новый термин — «акция». Акции делали — чуть ли не каждый день — Кулик, Бренер, Осмоловский. Акцией называлось какое-нибудь спонтанное, провокационное действие: неистовый крик, вой или рев в общественном месте. Такими акциями славились прежде всего Кулик с Бренером. Но Авдей как художник принадлежал иной плеяде, иной эстетической традиции. Его подход предполагал изящество (пусть и весьма своеобразное), юмор. Так, непрерывно рассуждая о говне, он как-то раз предложил нам собраться в ближайшую субботу, чтобы… повзрывать говно!

Замысел был таков. Стояла весна, таял снег. Обнажались следы прошлой осени. На улицах лежало много прошлогодних собачьих фекалий. И Авдей предложил совместную акцию: субботник по уничтожению максимально возможного количества говна. Собравшимся необходимо было запастись петардами. Петарды вставлялись посреди фекальных куч и поджигались. Нужно было лишь успеть вовремя отбежать подальше…

Эта радикально понятая экология, когда она еще не была трендом, устремленность ко всему чистому и новому соседствовала в мировоззрении Авдея с практической, общественно-полезной направленностью его повседневных действий. Тут волей-неволей вспоминается концепция малых дел: будучи не в силах противостоять глобальному несовершенству мира, мы обязаны делать хоть что-то!

Картин к тому времени Авдей уже не писал. Однако взрыв говна не был концептуальной и тем более концептуалистской, метафорой — это было прямое действие. Через него Авдей символически расправлялся с конкурентами, оппонентами и, шире, отжившими формами творчества в целом. Как педагог и наставник расчищал путь молодым.

Настало время художникам выходить на улицы, преодолев страх и стыд. Баррикада на Никитской (акция «Баррикада» состоялась 23 мая 1998 года и была приурочена к 30-летней годовщине майских событий 1968 года в Париже. Баррикадой, в состав которой входили работы Авдея Тер-Оганьяна, Валерия Кошлякова, Константина Звездочетова, Дмитрия Врубеля, была перекрыта Большая Никитская улица в Москве. — Артгид), взятие Мавзолея (акция «Против всех», во время которой художники вывесили на Мавзолее Ленина растяжку с лозунгом «Против всех», прошла накануне выборов в Государственную думу в декабре 1999 года. — Артгид) и другие акции были, кстати сказать, еще очень далеки.

А пока следовало начинать со своего района. С себя, сейчас же.

И Авдей начал с говна.