Деревня и пустота
В столице Сибири открылся главный проект 12-й Красноярской музейной биеннале — посвященная одновременно юбилею революции и судьбе русской деревни выставка «мир и мiръ». Шеф-редактор «Артгида» Мария Кравцова отправилась в Красноярск, чтобы понять, интересна ли вообще современным художникам русская деревня.
Владимир Абих. Между мирами. 2017. Дерево. Основной проект 12-й Красноярской музейной биеннале «мир и мiръ». Музейный центр «Площадь Мира», Красноярск. Фото: Дмитрий Штифонов
С — Симон. Симон Мраз — глава Австрийского культурного форума в Москве, нетипичный в своей пассионарности европейский чиновник и антрепренер, как минимум раз в год увлекающий художников в необычные путешествия по России, плодами которых в прошлые годы стали выставка на стоящем на приколе в Мурманске атомном ледоколе, проект в архызской обсерватории, художественный десант в столицу Еврейской автономной области Биробиджан.
К — Красноярск. На этот раз Симона Мраза занесло в Красноярск, где на берегу Енисея острогом высятся брутальные объемы Музейного центра «Площадь Мира» — построенного на закате советской эпохи Музея Ленина, который с 1995 года пытались перекодировать с помощью волшебного, как тогда казалось, слова «биеннале». Задуманная как форум профессионалов музейного дела и впервые прошедшая в 1995 году при поддержке Фонда Сороса, через два десятилетия биеннале плавно трансформировалась в канонический (читай «переживающий кризис» и «критикуемый») формат — большой кураторский проект с пристройками в виде выставок и событий специальной и параллельной программ (параллельная программа в этом году представляет собой интервенцию молодых сибирских художников Маяны Насыбулловой, Александра Закирова и Аксиньи Сарычевой в музейные пространства Красноярска). За крупные формы в этот раз отвечал Австрийский культурный форум, глава которого, собственно, и стал идейным вдохновителем посвященного деревне и революции проекта «мир и мiръ» (кураторы — Симон Мраз, Мария Букова, Сабина Елинек, Владимир Тарнопольский, Светлана Тэйлор, Тобиас Урбан, Карин Циммер и Сергей Ковалевский). В этом проекте приняли участие более тридцати художников из России, Австрии, Германии, Англии, Нидерландов и Украины.
В — выставка. «мир и мiръ» — гибрид старой доброй тематической экспозиции и современного подобия творческой командировки (например, несколько художников отправились в село Учма на Волге, в котором местные энтузиасты открыли Учемский музей истории Кассиановой пустыни и судьбы русской деревни), результаты которой демонстрируются на выставке. Так, австриец Беньямин Айххорн скрупулезно собрал (буквально, из осколков фарфоровой утвари) уходящую натуру деревенского быта, а Грегор Зайлер, подхватив концепцию «потемкинской деревни» екатерининской эпохи, нашел и зафиксировал по всему миру бутафорские «поселения», созданные с различными целями военными, производственными или туристическими корпорациями (из описания уже очевидно, что автор так и не постиг смысла выражения «потемкинская деревня»). Элизабет Шимана пытается приучить жителей австрийской деревни к непривычной им праздности, оплачивая им время без работы, а Оля Иванова фотографирует уже в России «наиболее традиционную часть общества — деревенских жителей». Вообще многие участники слово «деревня» интерпретируют как «не город». Порой это порождает некоторую неразбериху. Например, с деревней путают дачные поселки вроде того, что расположен на Оке в городке Тарусе, давно облюбованном отечественной творческой и религиозной интеллигенцией. Там, в резиденции ГМИИ им. А.С. Пушкина — крепком высоком срубе, — художница Эвелин Лоши изучала символический лексикон нонконформиста Эдуарда Штейнберга.
Спросив у пробегающего мимо ребенка, про что эта выставка, можно получить исчерпывающий ответ — «про домики». И во многом это правда. «мир и мiръ» демонстрирует нам полное несовпадение кураторской концепции (а она, скажем прямо, неплоха) и получившегося результата. В большинстве своем современные художники абстрагируются от осмысления глобальных исторических процессов, предпочитая отстраненно созерцать лишь их результат, метафорой которых стала горящая, но до этого много лет покинутая деревня на фотографии Данилы Ткаченко.
И — история. Деревня, с которой пытаются в своих проектах взаимодействовать почти все участники выставки (если не считать «Синих носов» с их давнишней серией, где «ватники» восстают против аватаров общества потребления в виде рекламных лайтбоксов, или Елену Чернышеву с проектом, посвященным современной жизни старообрядческих общин, которые оказались совершенно непроницаемы для наблюдателя с фотокамерой, запечатлевшего разве что бороды да косынки, коих немало и в других ортодоксальных и не очень современных сообществах), начинается отнюдь не в дореволюционные времена с их мiром и фетишем 1913 года, не в пожаре революции (хотя специально написанная к выставке статья Орландо Файдежса по-простецки, в честь юбилейного года, названа «Деревня и революция») и даже не в трагедии «великого перелома». Необратимость датируется концом 1960-х, когда Совмин СССР изрыгнул из своих недр документ под названием «Правила застройки сельских населенных пунктов РСФСР», который стал началом окончательного решения деревенского вопроса. Ликвидация «неперспективных» деревень, в которые было зачислено около 70% сельских поселений по всей России, шла путем прекращения строительства, как бы мы выразились сегодня, социальных объектов (школ, магазинов, клубов, фельдшерских и акушерских пунктов), отмены автобусных маршрутов и консервации железнодорожных веток (да-да, это вовсе не примета современного оптимизирующего все и вся капитализма). По сути, все это означало одно: вытеснение сельских жителей в города, куда, минуя «перспективные» поселения, уезжали сотни тысяч вчерашних крестьян. Спустя несколько десятилетий государство, хоть и с неохотой, все же признало губительность такой политики для русской деревни, но было поздно: уже в наше время проницательный и внимательный к мелочам художник Илья Долгов в будет искать свидетельства ушедшей жизни и культуры — растения-спутники человека, по которым сегодня можно опознать места бывших «поселений» (одно из самых адекватных и незаметных высказываний выставки).
Процессы эти в 1960-е и 1970-е получили художественное преломление в прозе писателей-деревенщиков, а также в живописи Виктора Попкова (деревня которого жила, пока доживали свой длинный XX век вдовы-солдатки, интересные разве что художникам и студентам-фольклористам) и братьев Сергея и Алексея Ткачевых, писавших по-пластовски яркие картины деревенской жизни и скрывавших за этой яркостью отчаяние от того, что мир этот на глазах истончается и теряет реальные черты. Обратившийся к деревенской теме в 1980-е Игорь Обросов уже меланхолично фиксировал деревню как пустоту, которая всасывает в себя последние приметы живого деревенского естества (вроде стогов сена в утреннем тумане, спелых яблок на тарелке или даже молодух «кровь с молоком», вгрызающихся в эти яблоки белыми крепкими зубами). С этой пустотой работает и наша современница Аня Желудь, выстраивая из железных палочек макет призрачной деревеньки, которую почти поглотил такой же призрачный погост.
На самом деле русская деревня никуда не делась, только искать ее надо не среди задичавших полей, пустошей и сел с раскуроченными, почерневшими и скособоченными избами (они давно опустели или населены потерявшимися во времени и пространстве обитателями), а в городе, где она прижилась и даже размножилась, в гибридных современных городских укладах, в тех самых «панельках», которые «еду по России, не доеду до конца» (Хаски), пятиэтажных хрущевках и брежневских «свечках» — не распластанных по среднерусской возвышенности, а поставленных на попа деревнях нашего времени.
В — выводы. Впрочем, Симона Мраза и других кураторов этого проекта действительно есть за что благодарить: выставка «мир и мiръ» стала очередным открытием очевидного: ни один проект сегодня не может обойтись без серьезного междисциплинарного исследовательского базиса, выставки «на тему» остались в прошлом.
