Татьяна Мрдуляш: «Третьяковская галерея занимает сильную позицию на поле новой, хорошей русскости»

Заместитель генерального директора по развитию Третьяковской галереи Татьяна Мрдуляш рассказала шеф-редактору «Артгида» Марии Кравцовой о ребрендинге, Новой Третьяковке, «хорошей русскости», а также о том, почему музею противопоказаны турникеты.

Татьяна Мрдуляш. Фото: courtesy Татьяна Мрдуляш / Государственная Третьяковская галерея

Мария Кравцова: Директор по развитию и заместитель директора по развитию — новые должности в наших музеях. Честно говоря, извне мало кто понимает, чем занимаются эти люди. И я хотела бы начать нашу беседу с того, чтобы прояснить этот новый музейный статус и понять, как он вписан в современную институциональную иерархию.

Татьяна Мрдуляш: Мне кажется, в разных музеях заместитель директора по развитию выполняет разные — либо активно развивающиеся, либо новые для музея — функции. Например, директор по развитию ГМИИ им. А.С. Пушкина занимается строительством, но стройка не моя компетенция, поэтому в Третьяковской галерее у меня в подчинении находятся отдел фандрайзинга, отдел по работе с посетителями, а также PR и коммуникации.

М.К.: Почти все амбициозные московские музеи сегодня заняты не только внутренним преобразованием, но и внешней экспансией. ГМИИ им. А.С. Пушкина строит музейный городок. Третьяковская галерея тоже расширяется вовне, в город. Мы помним про новое здание Третьяковской галереи, которое должно открыться в 2018 году, хотя об этом проекте, анонсированном в 2013-м, в последнее время почти не говорят.

Т.М.: Вы имеете в виду планы строительства, которые анонсировались при предыдущем директоре, в 2013–2015 году?

М.К.: Да, строительство на Кадашевской набережной. Зельфира Исмаиловна Трегулова, заняв в 2015 году пост директора Третьяковской галереи, говорила, что здание на набережной обязательно будет построено.

Т.М.: Здание строится, но нужно отдавать себе отчет, что строительство, особенно в нашей стране и особенно бюджетных учреждений, — это длинная и сложная история. А строительство музейного здания — это космически сложная история. Однако строительство ведется и, скорее всего, будет завершено в 2019 году. Сегодня мы разрабатываем содержательное и программное наполнение нового корпуса, появление которого меняет всю логику музейного квартала в Лаврушинском переулке. Например, Инженерный корпус, где сегодня проходят выставки, мы планируем преобразовать в образовательный центр; иначе будут выстраиваться потоки посетителей, по-другому происходить распределение программ между галереями в Лаврушинском и на Крымском Валу. Действительно, сегодня мы мало говорим об этом проекте, но просто потому, что нет особых поводов для разговора, ведь стройка идет себе и идет. Мы можем сделать съемку, как достраивают еще один этаж или как завозят оборудование, но я не думаю, что это станет сенсацией.

М.К.: Последний связанный с Третьяковской галереей информационный повод — ваш ребрендинг. Его все обсуждают. Кому-то нравится новый логотип и шрифты, кому-то — нет, но все это субъективно. Меня же больше интересует история переименования Третьяковской галереи на Крымском Валу в Новую Третьяковку. Объясняя, почему было выбрано такое название, вы ссылались на международный опыт, где есть Tate Britain и Tate Modern, и на то, что москвичи зачастую именуют Третьяковскую галерею на Крымском Валу Новой Третьяковкой. Последнее стало для меня открытием — я с детства хожу в Третьяковскую галерею, но никогда не слышала что-нибудь вроде «Пойдем в Новую Третьяковку!».

Т.М.: Вы правы, обычно Третьяковскую галерею на Крымском Валу называют ЦДХ, что нам особенно обидно. Но словосочетание «новая Третьяковка» я тоже слышу регулярно. Это название закрепилось за зданием на Крымском Валу давно и особенно активно используется последние года два, когда мы стали раскручивать эту площадку: для представленной на ней коллекции посещаемость всегда была довольно низкой. Поэтому сегодня для нас стратегически важным является популяризация представленного на Крымском Валу искусства XX века и привлечение в Новую Третьяковку большего числа посетителей.

Возвращаясь к разговору о ребрендинге, хочу сказать, что словосочетание «Третьяковская галерея на Крымском Валу» — очень длинное, сложное для иностранцев, да и для русскоговорящих громоздкое и некомфортное. Так что переименование носит прикладной характер. К тому же само слово «Третьяковка» — как «Варварка» или «Петровка» — для москвичей легкое, ложащееся на язык, простое, родное, полностью соответствующее нашей «культурной ДНК».

У нас, как и у любого культурного учреждения, есть собственный пафос, поэтому за историческим зданием в Лаврушинском переулке мы сохранили старое название — Третьяковская галерея. Конечно, само слово «галерея» в нашем названии вносит определенную путаницу, особенно для иностранцев. Когда говорят Tretyakov Gallery, сразу появляется вопрос что это за gallery, кому она принадлежит? Но от этого уже не уйти.

Станция метро  «Парк Культуры» с плакатами, являющимися частью совместного проекта Государственной Третьяковской галереи и Московского метрополитена «Интенсив XX». Фото: Государственная Третьяковская галерея

М.К.: Одной из удачных идей последних лет я считаю идею перекодирования прилегающей к зданию галереи территории: посещение музея начинается не внутри здания, а снаружи, в общественном пространстве.

Т.М.: Вы имеете в виду реконструкцию нашего двора?

М.К.: Не только. Я говорю о программах, которые выводят Третьяковку в город. Из удачных — ваш совместный проект с Московским метрополитеном, из не слишком, на мой взгляд, удачных — музыкальные вечера в выходящем на набережную дворике. Мне кажется, организаторы не учли агрессивную аудиальную среду вокруг…

Т.М.: Не знаю, если вы считаете их не слишком удачными…

М.К.: Я считаю, что при разработке программы не был учтен тот факт, что на набережной выступают уличные музыканты, на корабле «Брюсов» проходят концерты, а мимо здания галереи раз в десять минут проплывают теплоходы, на палубе которых орет «Москва, золотые купола»...

Т.М.: Я не соглашусь. Если вы имеете в виду концерт Олега Каравайчука, то это было замечательное действо.

М.К.: Да, мне тоже понравилось, как Каравайчук два часа вслушивался в звуки вокруг и в результате наиграл весьма подходящий случаю водевильный мотивчик. Правда, я не уверена, что иронию Олега Николаевича правильно поняли все присутствующие. Но мне хотелось бы обсудить общую тенденцию. Сейчас многие музеи разрабатывают концепции своего присутствия в городском публичном пространстве. ГМИИ им. А.С. Пушкина несколько лет назад анонсировал программу паблик-арта, Фонд V—A–C прошлым летом представил инсталляцию «Леса» на здании Политеха, музей «Гараж» осваивает пространство Парка Горького…

Т.М.: Мне кажется, подобный выход за свои стены — естественное состояние для музея, расположенного посреди парка, и особенно для музея, который окружает парк скульптур. Новая Третьяковка находится в большой рекреационной зоне, в развитие которой сегодня вкладывается город. Посетитель не спускается к нам с неба на вертолете. Он идет к нашему зданию от метро, проходит через Крымский мост или идет по широкому тротуару уже реконструированных улиц, затем — через парк. И мы хотим, чтобы опыт посетителя Третьяковской галереи начинался в парке. У нас есть определенные взаимоотношения с городом и с парком, который принадлежит городу, а также с нашими соседями — частной организацией. Это наши внутренние проблемы, которые нам надо решать и которые не должны быть видны посетителю. Для него каждая встреча с искусством в Третьяковской галерее должна быть праздником. Но этот праздник должен начинаться далеко за пределами музея. Сейчас важной частью посетительского опыта стало взаимодействие с нами в Сети — с нашим сайтом, страницами в социальных сетях и т. д. Помня об этом, мы в связи с ребрендингом запустили новый сайт. Он из «приложения» к нашей офлайн-деятельности стал полноценной самостоятельной онлайн-площадкой, которая сообщает посетителю принципиально новый опыт.

М.К.: То есть, если я правильно поняла, вы, проанализировав аудиторию сайта, пришли к выводу, что люди посещают его не только для того, чтобы, например, купить билет. С какими же целями люди приходят на ваш сайт?

Т.М.: Есть две категории посетителей. Одни приходят на сайт, чтобы потом прийти в музей. Это пользователи наших образовательных программ и выставок. Они изучают расписание, покупают билеты, регистрируются, читают информацию о выставках. Вторая категория — люди, ищущие информацию о нашей коллекции, они хотят знать все то, в чем музей является экспертом.

Павел Федотов. Театр жизни. Фрагмент экспозиции выставки в Третьяковской галерее с увеличенной репродукцией акварели «Встреча в лагере лейб-гвардии Финляндского полка великого князя Михаила Павловича 8 июля 1837 года» (1837. Бумага, акварель. Государственный Русский музей). Фото: Екатерина Алленова / Артгид

М.К.: Мы знаем много примеров, когда музейный сайт является в том числе инструментом привлечения средств для музея. Как пример — сайт МоМА с прекрасным сувенирным разделом.

Т.М.: У нас тоже есть онлайн-магазин. Но ни один музейный онлайн-магазин не является таким уж прибыльным. Да, в сувенирных разделах сайта МоМА или Музея Метрополитен хочется скупить решительно все, но и для этих институций магазин — в большей степени имиджевая вещь. Онлайн-магазин помогает посетителю, который находится далеко, поддерживать связь как с музеем, так и с любимым искусством. Кстати, прошлым летом мы перезапустили наши музейные магазины, и теперь мне особенно приятно видеть, как коллеги из других музеев в качестве подарков из России везут сувениры из Третьяковской галереи. Я считаю, что это признание.

М.К.: В разработке ваших новых сувенирных линеек вы сделали упор на искусство XX века, на авангард. Но ведь Россия именно с ним и ассоциируется.

Т.М.: Нет, извините, Россия ассоциируется с медведями, шапками-ушанками и матрешками. Но мы в своем магазине подобных вещей продавать не будем. Для нас важно, чтобы наш музейный магазин был именно про искусство. В качестве основы для этой категории сувенирной продукции нам нужно выбрать из нашей коллекции произведения, которые являются квинтэссенцией русскости, а это нетривиальная и очень творческая задача. Сувенирные линейки мы разрабатываем с несколькими партнерами, которые очень хорошо улавливают нашу «культурную ДНК» и понимают, что такое современный стиль. И я считаю, что благодаря этому (но не только) Третьяковская галерея сейчас занимает очень сильную позицию на поле новой, хорошей русскости. Русскости, которой можно гордиться, которую можно показывать на мировом уровне, о которой можно говорить: «Да, это мое, это наше, это моя страна, мой народ, и я этим горжусь».

М.К.: В вашей концепции развития сказано, что миссия музея — «исследовать, сохранять, представлять и популяризировать искусство России… формировать российскую культурную идентичность».

Т.М.: Да, такова задача нашего музея. Поэтому при разработке концепции мы не только пользовались профессиональными услугами западных консультантов, но и старались вовлечь в эту деятельность весь музей. В рабочую группу входили как представители руководства Третьяковской галереи, так и рядовые сотрудники. При формулировании общих ценностей, понятий и видения мы опрашивали всех без исключения наших работников.

М.К.: Ваша основная работа сосредоточена вокруг посетителей, и в принципе заказ на то…

Т.М.: Я надеюсь, что работа всего музея во многом сосредоточена вокруг посетителя…

Экспозиция выставки Валентина Серова в Государственной Третьяковской галерее. 2015. Фото: Екатерина Алленова / Артгид

М.К.: Еще десять лет назад вся работа музея была сосредоточена на хранении произведений. Запрос на дружелюбный, открытый музей появился давно (будучи студенткой, в конце 1990-х я с однокурсниками и преподавателем обсуждала на занятиях, что надо сделать для того, чтобы музейная среда перестала быть дисциплинарным пространством, в котором посетитель чувствует себя нежеланным гостем). В последние годы в результате коллективных усилий действительно удалось повысить статус и значимость посетителя. Вы представляете себе музей как открытое пространство, в котором человек получает единый опыт, верно?

Т.М.: Не очень понимаю, что имеется в виду под единым опытом… Он единый для всех? Нет. Единый для одного человека? Посетив нашу кинопрограмму, этот человек получит опыт, не похожий на опыт от посещения нашего лектория или занятий в мастерской, где преподаются художественные практики. У нас есть замечательная программа для людей с ограниченными возможностями — и это еще один опыт, весьма не похожий на тот, который получают «массовые» посетители. К тому же сейчас все позиционируют себя как музеи, открытые для всех. Но большой удачей и привилегией для музея является возможность выделить целевую аудиторию и с ней взаимодействовать. Например, музеи науки, как правило, ориентированы на детей, но Третьяковская галерея не может публично заявить, что она для школьников, хотя школьников у нас много. У нас много направлений работы, разных программ для разных аудиторий. И задумывая что-то новое, мы каждый раз думаем, для кого мы это делаем, кто наш посетитель или слушатель. Собственно, это и есть основа музейной деятельности.

М.К.: И все же… Мы постоянно говорим о том, что музей должен стать комфортной средой. Говорим, говорим, а потом видим на фотографиях в соцсетях и читаем в СМИ, как люди по несколько часов стоят за билетами на морозе. Я себя вообще плохо представляю в такой очереди, я так перенервничаю, что уже не смогу смотреть на искусство. Но тем не менее. Несколько дней назад я отправилась на вернисаж выставки «Сокровища Нукуса» в ГМИИ им. А.С. Пушкина и была потрясена тем, что на входе меня не попросили показать приглашение и даже не проверили мое имя в списках. Приглашение на вернисаж всегда позиционировалось музеями как определенная привилегия. И даже если ты это приглашение держал в руках, показывал охранникам или кому-то еще, тебя все равно допрашивали, кто ты и откуда. Я стала наблюдать, и выяснилось, что в этот вечер музей был открыт для всех. На моей памяти это первый случай такого размытия, практически стирания, границы между институцией и посетителями.

Т.М.: Это не совсем показательный случай. Сейчас все музеи делают несколько открытий. Более строгое, по спискам, и «свободное», куда приходят все, кто причастен к выставке: коллеги, партнеры… Но, вы правы, проблема входа действительно существует. Например, несколько лет назад Эрмитаж, Русский музей и некоторые другие музеи увлеклись турникетами. Посетитель подходит к турникету, прикладывает билет, он автоматически считывается, после чего створки турникета распахиваются. Третьяковская галерея тоже рассматривала проект установки турникетов и совершенно сознательно от него отказалась, потому что турникет — это барьер. Да, без турникетов мы, возможно, теряем в посещаемости, цифрах и доходе, потому что кто-то может проскочить мимо контролера без билета. Но мы принципиально решили не ограничивать вход. Мы не метро и не офисный центр. Мы — музей. И к нам должно быть легко войти. Более того, к нам должно хотеться войти. Конечно, во всем мире по известным причинам сегодня растут требования к безопасности, поэтому мы были вынуждены поставить рамки и ввести досмотр сумок на входе.

Оттепель. Начало экспозиции выставки в Новой Третьяковке (бывшая Государственная Третьяковская галерея на Крымском Валу). Фото: Екатерина Алленова / Артгид

М.К.: От каких еще устоявшихся практик вы решили отказаться, когда стали замом по развитию?

Т.М.: Мы столько всего поменяли, что сложно вспомнить сходу. Но важно менять отношения не только к посетителю, но и к коллективу. У нас огромный и очень опытный коллектив. Наши администраторы, смотрители нередко работают по многу лет и считают, что они все знают. И нам сейчас важно объяснить людям, что они знают далеко не все, и мягко изменить ситуацию. То же самое с фандрайзингом — здесь мы внедряем новые методы. К тому же мы работаем над сервисами; например, сейчас запускаем call-центр.

М.К.: Что имеется в виду?

Т.М.: Оборудование для телефонов. Раньше в Третьяковскую галерею нельзя было дозвониться.

М.К.: По-моему, никто и не ждет, что можно дозвониться в Третьяковскую галерею и в травмпункт.

Т.М.: Очень зря. Отвечать по телефону будут сотрудники галереи, мы предложили техническое решение проблемы. Мы вообще здесь не революциями занимаемся. Мы маленькими, но твердыми шагами идем вперед. Важно — не сбавлять темп.

М.К.: Давайте обсудим конкуренцию между московскими музеями. К конкуренции как таковой я отношусь очень хорошо, конкурируя, музеи подстегивают друг друга. Но в последнее время размываются тематические границы музеев. Если раньше ГТГ ассоциировалась с национальным искусством, с его изучением и репрезентацией, а ГМИИ им. А.С. Пушкина отвечал за мировое искусство, то сегодня вы совершаете активные интервенции на территорию друг друга. В качестве примера приведу ту же выставку «Сокровища Нукуса». Куда логичнее, если бы она открылась в залах Третьяковки, по соседству с вашим авангардом, а «Шедевры пинакотеки Ватикана», например, были бы выставлены в Пушкинском музее, не так ли?

Т.М.: Хочу напомнить, что изначально Третьяковская галерея складывалась из коллекции Павла Михайловича Третьякова, собиравшего русское искусство, и Сергея Михайловича, специализировавшегося, чтобы не создавать конкуренцию старшему брату, на западноевропейском искусстве. Таким образом, музей представлял широкую панораму современного искусства. Лишь после революции галерея была «очищена» от всего западного. В Третьяковской галерее и раньше проходили выставки западных зарубежных художников — Уистлера, Уорхола, Мондриана… Для нас важно представлять русское искусство в контексте мирового художественного процесса, показывать зрителю аналогии, пересечения, а также выявлять специфику национальных школ. Вы привели в качестве примера выставку «Roma Aeterna. Шедевры пинакотеки Ватикана», которая в нашем выставочном расписании пересеклась с выставкой «Шедевры Византии», проходившей в основном здании. И это было замечательно! Наш зритель смог увидеть в одном музее произведения западного и восточно-христианского искусства, а потом пройти в наши древнерусские залы и представить развитие мирового искусства во всей его полноте.

Кстати, выставочная деятельность в современных музеях сегодня связана не только с коллекцией. И в этом смысле не надо ставить себе искусственных ограничений. Если куратор или научный сотрудник считает, что выставка западного искусства будет интересна как музею, так и публике, займет свое место в культурном пространстве и породит новые смыслы, то не так уж и важно, какой из музеев ее примет.

Проездной «Единый», выпущенный в рамках совместного проекта Государственной Третьяковской галереи и Московского метрополитена «Интенсив ХХ». Courtesy Государственная Третьяковская галерея, Московский метрополитен

М.К.: Какова современная роль именно Третьяковской галереи? И можно ли говорить о том, что Москва превращается в огромную выставочную площадку?

Т.М.: В Третьяковской галерее коллекция играет очень важную роль. Это наша главная ценность, и мы несем ответственность за ее сохранение и исследование, передачу будущим поколениям, популяризацию, доступность. Именно поэтому экспозицию в Лаврушинском переулке за год посещает более миллиона посетителей со всей страны и из-за рубежа. И это очень важно.

М.К.: Но ведь они приходят посмотреть на картинки из учебника «Родная речь», в то время как залы Новой Третьяковки стоят пустыми.

Т.М.: Это пока. Скоро все будет по-другому. Но и картинки из учебника «Родная речь» — это тоже очень важно. Это то, что объединяет москвича и, например, жителя деревни в Хабаровском крае. Однажды я принесла домой с работы какие-то материалы, кинула папку на стол, причем сверху оказалась репродукция картины Шишкина «Утро в сосновом лесу». И няня моей дочки, простая женщина из провинции, сказала: «О! Я знаю эту картинку! Это была первая картинка, которую мы с мужем купили, когда поженились, мы ее повесили над кроватью!» И это потрясающая реакция. Она говорит о том, что у нас есть общий культурный код, о том, что все мы — люди одной культуры. Человек может не знать, как та или иная работа называется, кто ее автор, но он визуально знаком с ней. Он понимает и разделяет этот культурный код. И наша задача состоит в том, чтобы поддерживать существование этого кода. И да, мы — как музей, как некое хранилище этого кода — можем его модифицировать, вводить новые элементы.

М.К.: Как это сделано в московском метро, где вы разместили репродукции работ авангардистов?

Т.М.: Да, в том числе и так. Повторюсь: мы можем и должны работать с культурным кодом. Более того — мы как эксперты имеем право сказать: «Вот это — шедевр, это то, что нас объединяет как людей русской культуры». Это основа нашей работы и важная ее часть.

Публикации

Комментарии

Читайте также


Rambler's Top100