Прожектер
В 2007 году журнал «Артхроника» опубликовал беллетризованную биографию художественного руководителя ГЦСИ Леонида Бажанова. Тогда казалось, что всё впереди. ГЦСИ был динамично растущей институцией, в планах которой значилось строительство музея современного искусства — для самого Бажанова он был сравним с Центром Помпиду в Париже. Сегодня, из 2016 года, когда мы знаем, как все закончилось, нам немного грустно смотреть на эти мечты и прожекты. Тем не менее мы хотели бы отдать должное Леониду Бажанову, который если не стоял у истоков, то как минимум принимал активное участие — как идеолог, куратор, критик, менеджер — в становлении современного искусства в России. И это при том что многие его инициативы изначально воспринимались как чистой воды фантазии. Мы благодарим автора этого талантливого текста Кару Мискарян и с нежностью вспоминаем журнал «Артхроника», с которым связаны творческие судьбы многих сотрудников редакции «Артгида» и их друзей.
Леонид Бажанов. Фото: courtesy Центр аудиовизуального искусства МАРС Абрау. Источник: Facebook Леонида Бажанова
Путь Леонида Бажанова к искусству не был прямым. Искусством он интересовался всегда, но определился, как себя в нем позиционировать, не сразу. «Учился я много — в семи институтах. Поступил сначала в авиационный, чтобы не забрали в армию, а рядом, дверь в дверь, была Строгановка. Поскольку между двумя вузами был какой-то договор о сотрудничестве, то я пошел в Строгановку заниматься живописью. Потом из авиационного института меня благополучно выгнали, и я уехал к отцу в Горький. Там учился в Политехническом институте, параллельно посещая занятия Горьковского художественного училища. Но ни о каком искусствоведении я тогда не думал — мечтал поступить в Московский архитектурный институт. Поскольку без блата меня туда по переводу не брали, я перевелся в Москву в Строительный институт, чтобы таким образом сократить дорогу к архитектурному. Сдал все экзамены, разницу в курсах, вступительный экзамен по рисунку, ходил уже на лекции, но меня все равно не взяли». В конце концов Борис Биргер, у которого Бажанов занимался живописью, посоветовал ему поступить в МГУ на искусствоведение. Университет он окончил в 1973 году, написав диплом по современному западному искусству. «Это был первый в истории искусствоведческого отделения университета диплом по современному искусству», — вспоминает Бажанов.
Ко времени окончания университета его благонадежность в глазах компетентных органов была уже под большим сомнением. Бажанов быстро вошел в круг андерграундных художников и интеллектуалов и уже успел поучаствовать в практиковавшихся в то время однодневных выставках как художник. Так что после университета он не мог поступить ни в вожделенную в советское время аспирантуру, ни на престижную службу — в НИИ или музей. В конце концов его взял к себе главный редактор ежегодных сборников «Советское искусствознание» издательства «Советский художник» Юрий Овсянников. Бажанов пошел в издательство на время, а проработал целых 11 лет. «Это была ниша, где можно было зарабатывать на жизнь, не попасть под статью за тунеядство и не делать какую-то дрянь». К тому же там не надо было бывать каждый день: «Я тогда бегал читать лекции про Флюксус, абстрактный экспрессионизм и поп-арт в Политехнический музей, по каким-то заводам, институтам и даже детским клиникам». Что не могло остаться без последствий: «Меня гэбэшники допрашивали в отделе кадров при запертой двери, били на улице, открытым текстом говоря, за что бьют».
1980-е. «Эрмитаж»
Ко времени перестройки Бажанов в московской арт-среде был уже человеком известным и лично знал многих художников. Наступил 1986 год. Идея создать новую художественную институцию, не зависящую от официальных структур, напрашивалась сама собой. И, естественно, с идеей создать что-то свое молодые фотографы и художники пришли именно к Бажанову — больше и не к кому тогда было. Пришли к нему Владислав Ефимов, Мария Серебрякова, Илья Пиганов и еще несколько ребят с просьбой помочь под крышей «любительского объединения» (была тогда такая форма для неофициальных организаций) открыть фотостудию в саду «Эрмитаж», где им вроде бы обещали небольшое помещение. «Я им тогда сказал, что ради какой-то фотостудии нечего и огород городить, а если что-то вроде Центра Помпиду — то стоит», — замечает Бажанов.
Так появилось объединение «Эрмитаж» — первая независимая институция современного искусства. Бажанов придумал, что она должна состоять из четырех секций — искусствознания и художественной критики, живописи, графики и сценографии, кино, фотографии и архитектуры. То есть охватить все виды искусства.
Помещение, на которое организаторы позарились в саду «Эрмитаж», — склад театральных реквизитов — им не дали, так что первые выставки проходили прямо под открытым небом на территории сада, а потом на Страстном бульваре. Туда, кстати, пришел даже Ельцин со своей охраной. «Тогда случилась забавная история, — рассказывает Бажанов. — Художник Сысоев схватил Ельцина за лацкан (охранники тут же бросились его оттаскивать), но Ельцин успокоил их, подозвал своего помощника и сказал: «Записывай». А Сысоев наговаривал, как надо помочь художникам и лично ему, Сысоеву. И в чем-то Ельцин, наверное, нам и помог, хотя потом от его имени у нас в 1992 году отняли первое здание ГЦСИ».
В конце концов «Эрмитаж» получил пустующее выставочное помещение в Беляеве, недалеко от того самого пустыря, где в 1974 году прошла «бульдозерная выставка». Жизнь там закипела буквально с первого дня: каждый вечер если не выставка, то показ экспериментального фильма, концерт или лекция о современном искусстве. Народу всегда тьма — ведь другой подобной отдушины не было. «Все держалось на чистом энтузиазме. Денег у нас не было, только помещение, но кто-то делал афиши, кто-то работал билетером, кто-то сторожем, кто-то убирал там, а сейчас все эти люди — звезды нашего современного искусства».
Но почти сразу начались проблемы: «Гэбэшники все время приходили, угрожали, чего-то пытались требовать, но я не собирался им подчиняться». Самые большие неприятности, стоившие «Эрмитажу» потери помещения, случились с выставкой «Ретроспекция творчества московских художников, 1957–1987». «В ней участвовали художники-эмигранты, и вроде бы нам это разрешили, но без Оскара Рабина, который был лишен советского гражданства. Мы не согласились, сказав, что устроим его закрытую персональную выставку для узкого круга специалистов. Тогда нам стали угрожать, что мероприятие запретят вообще, но как бы не по идеологическим соображениям, а из-за пожарной безопасности. Действительно, приехала пожарная машина в сопровождении гэбэшника. Я ему сказал: “Выставку вы, конечно, можете прикрыть, но куда собравшуюся на улице толпу девать?”» Бажанов тогда выстоял, но заключить новый договор аренды помещения власти отказались. С этого момента деятельность «Эрмитажа» начала сворачиваться, а в начале 1988 года объединение прекратило свое существование и юридически. Но дело было не только в том, что власти чинили препятствия. Во-первых, Бажанов к тому моменту сам ушел с поста председателя, и ему не нашлось замены. Во-вторых, как говорит он сам, «довольно быстро испарились и иллюзии, связанные с общественным энтузиазмом, — «возьмемся за руки и все сделаем». Люди попали в ситуацию капитализма — и каждый стал сам за себя. А мне стало понятно, что надо делать не такую вот организацию, а серьезную структуру».
Московское Сохо 1990-х
В 1988 году Бажанов организовал Центр современной художественной культуры, который просуществовал до 1990 года, а в следующем году, получив от новых властей города комплекс подлежащих реконструкции особняков на Якиманке, создал Центр современного искусства (ЦСИ). Это был уже не разношерстный, без эстетической платформы «Эрмитаж», а самая что ни на есть художественная институция — что-то вроде небольшого Центра Помпиду. По крайней мере так позиционировал ЦСИ сам Бажанов, предполагая представить там все существующие на тот момент тенденции нашего современного искусства. Одна за другой там стали открываться галереи — TV-галерея, «Школа», «1.0», Галерея М. Гельмана, «Дар», «Студия 20», «Лаборатория», «Архитектурная галерея». Выставочная жизнь, всяческие акции, встречи, обсуждения проходили каждый день, но очень быстро ситуация вышла за границы той стратегии, которая виделась Бажанову. «Те, кто был приглашен туда работать, разорвали все на части, на куски, каждый старался реализовать собственные амбиции, привлечь своих спонсоров, и поэтому все было обречено на превращение в коммерческие структуры». Через год Бажанов уходит с поста художественного директора ЦСИ в Министерство культуры России заведующим отделом ИЗО. Центр еще три года худо-бедно просуществовал, пока власти не отобрали помещения, так и не выкупленные центром, как его организаторы обещали при аренде.
Бажанов считает опыт ЦСИ неудачным, но полезным: «Тогдашние меценаты еще не были готовы к тому, чтобы поддержать такой институт. Не было ни экономического, ни организационного опыта, хотя возможности заключить договора с инвесторами и разные предложения были. Но ничего этого не сделали, не сумели». Положительным же он считает то, что там впервые стали осваиваться профессиональные формы работы с современным искусством.
Тогда оппоненты упрекали Бажанова, с одной стороны, в советской ментальности, в стремлении построить пирамидальную бюрократическую структуру, чуть ли не клон Союза художников в его левоофициальной мосховской версии. С другой — в неадекватном для российской зачаточной ситуации желании перенести на нашу почву западный опыт — того же Центра Помпиду, Института современного искусства в Лондоне (ICA), Центра современного искусства и новых технологий в Карлсруэ и т. д. Но Бажанов стоял на своем, считая, что искусство не может функционировать и позиционировать себя в обществе без создания устойчивых институций. И не надо придумывать что-то особенное, кивая на то, что у нас другая, чем на Западе, ситуация и что общество к этому не готово. «Моделей много, просто они должны быть приспособлены к российским реалиям».
Сейчас мало кто помнит, что идея проведения международной биеннале современного искусства в Москве тоже изначально принадлежала Бажанову. Это было опять же в начале 1990-х: «В этом не было никакого остроумия или оригинальности. Я сдал в Министерство культуры программу-проект проведения биеннале, но не знаю, рассматривался ли он вообще. Сначала там даже не знали, что такое биеннале, потом узнали, но не знали, как слово это пишется. Потом не было денег. И, наконец, уже Бакштейну дали деньги. А так — это были мечты. Россия — мощная культурная страна, где современное искусство пока существует в неразвитом виде. Нужны образцы и примеры для художников, студентов. За границу ездят единицы, остальные — на турецкие курорты». Все тогда от безумной биеннальской затеи Бажанова только отмахивались — за ним уже успела закрепиться репутация прожектера.
Министерство культуры
С предложением возглавить отдел изобразительного искусства Министерства культуры России Бажанову позвонил первый замминистра культуры Щербаков, курировавший тогда современное искусство. «Сначала я отреагировал на это предложение отрицательно: “За кого вы меня принимаете?” — рассказывает Бажанов. — На что Щербаков, который слыл приличным человеком, отпарировал: “Простите, а вы за кого меня принимаете?” К тому же в министерстве уже работала замминистра Татьяна Никитина, которая много помогала мне с созданием ЦСИ, Михаил Швыдкой, которого я неплохо знал. И подумав, я согласился, хотя до этого толком даже не представлял, где это учреждение находится». Пошел Бажанов в чиновники с одним условием — если ему дадут создать Центр современного искусства теперь уже под государственной крышей. Тогдашний министр Сидоров согласился и тут же подписал приказ о создании ГЦСИ. Художественная общественность от ухода Бажанова в министерство сначала оторопела, а затем стала ждать всяческого для себя профита: «Вот сейчас он будет нас продвигать и уж точно покупать за государственные деньги наши работы». Причем ждали и художники старшего поколения, которые теперь были обижены на новую власть, и неформалы. А поскольку ничего подобного не происходило, страшно обижались. Хотя Бажанов был тут ни причем: в закупочной комиссии он погоды не делал, да и цель у него была другая — ГЦСИ.
ГЦСИ сначала дали отреставрированную усадьбу на Ордынке, где в советское время предполагалось создать музей Пластова, и тут же отобрали. Приютил новоиспеченный бездомный центр журнал «Искусство», предоставив три крохотные комнатки на втором этаже ветхого особняка в Воротниковском переулке. Что из этого проекта, сразу же оказавшегося в положении бедного родственника, что-то может получиться, мало кто верил даже из тех, кто пошел тогда в ГЦСИ работать. «…Хотя в начале все отнеслись к моей затее доброжелательно, видимо, потому, что сумасшедшим идеалистам всегда симпатизируют. Соблазнился этой утопией только Михаил Миндлин, и то, наверное, в силу личных симпатий», — замечает Бажанов. Миндлин туда пришел директором в 1994 году, а Бажанов, уйдя из министерства, стал в 1997 году художественным руководителем.
Еще работая в министерстве, Бажанов взвалил на себя дополнительную головную боль — русский павильон на Венецианской биеннале. В 1993 году при номинальном комиссарстве Владимира Горяинова Бажанов пригласил живущего на Западе Илью Кабакова представлять новое русское искусство.
На следующей биеннале Бажанов был уже официально назначен комиссаром, а затем, как он сам говорит, «десять лет способствовал назначению комиссаров и кураторов». «Для того чтобы все работало, нужна прозрачность: должно быть известно, на какое время назначается комиссар, каковы его функции, кто гарантирует соблюдение договорных отношений. Должна проходить ротация кураторов, и чтобы их выбор зависел не от двух-трех чиновников, а от художественного сообщества и его экспертов», — полагает он. Так и не добившись в этом направлении ничего внятного, Бажанов в 2002 году отказался дальше заниматься павильоном России в Венеции. Это был шаг, на который мало кто пошел бы из его коллег, но и принципиальность самого этого решения мало кто тогда оценил по достоинству — «оно, к сожалению, было воспринято как мой каприз».
ГЦСИ
Почему Бажанов все-таки стал организатором большой институции, да еще под покровительством государства? «От безвыходности. Если бы кто-то другой этим занялся и делал бы, я был бы счастлив. Писал бы книжки, рисовал картинки. Конечно, государственная крыша — не единственная возможность, и если бы чуть-чуть по-другому сложилась ситуация, я бы с удовольствием занялся созданием негосударственного центра. И модель бы предпочел не французскую, а частные голландскую или британскую. Это в принципе было возможно, но не встретились люди, на которых можно было положиться. Сейчас это стало реально, но все равно очень шатко, зависит от каприза частного лица. Лучше зависеть от каприза государства, там хоть есть какая-то стабильность и вынужденная последовательность».
В те же 1990-е один за другим открылись филиалы ГЦСИ в Петербурге, Нижнем Новгороде, Калининграде и Екатеринбурге. В 2000 году ГЦСИ наконец переехал в «дом Поленова» на Зоологической, а еще через четыре года расширил свои пространства за счет реконструированного архитектором Михаилом Хазановым соседнего завода 1920-х годов. Здание это пусть небольшое (около 2000 кв. м), но многофункциональное — с депозитарием и медиатекой, выставочным залом и лекторием. А когда реконструируют и сам «дом Поленова», то получится целый квартал современного искусства.
Бажановский кабинет — на самой верхотуре надстроенного этажа, и в него можно попасть лишь с риском для жизни, взбираясь по крутой железной лестнице. Зато там наверху — вполне подходящий уровень парения для Бажанова-прожектера. Показывая в окно на пришедшие в негодность постройки внизу, Бажанов с уверенностью и каким-то упоением говорит: «Мы и все это освоим — нам все еще не хватает помещений». И в том, что это все будет освоено, теперь уже можно не сомневаться.
