Художественное объединение «ГУЙ»: «Процесс важнее результата»

Художественное объединение «ГУЙ» возникло в 2018 году в Екатеринбурге как результат идейного столкновения проектов Марии Плаксиной «Лепкотуса» и лаборатории практического востоковедения Егора Ефремова. Основным направлением их работы стали партиципаторные практики, в ходе которых художники организовывали открытые лаборатории и создавали скульптуры из глины. В 2020 году они представили свой первый крупный арт-объект «Ионизация» в рамках выставки «Немосква не за горами». Объединение привлекает внимание необычным сочетанием связи с локальным и обращенности к контексту китайской и японской культур, что отчасти объясняется образованием художников: Мария Плаксина — художник-керамист, Егор Ефремов — инженер, технолог и педагог. Авторы развивают не только совместный проект (в 2023 году в галерее «Триумф» состоялась их выставка «Несется»), но и личные: так, в 2022 году в Уральском филиале ГМИИ им. А.С. Пушкина прошла выставка Марии Плаксиной «Мамина папка». Мы поговорили с художниками об изменениях в их практике, об отношениях традиции и современности и о том, почему Тагил — место силы.

Мария Плаксина и Егор Ефремов. Courtesy ХО «ГУЙ»

Егана Джаббарова: В 2020 году вы связывали название группы с керамическим треножником дин, проводя параллель между функциями сосуда и художественного объединения и так отмечая сосуществование культур внутри своей практики^[1]. Можете ли вы сегодня что-то добавить к этому объяснению?

Маша Плаксина: Гуй — хлесткое, забавное слово. Я помню, как зациклено слушала песню группы «Вопли Видоплясова», где все повторялось: «Весна, весна, весна, гуй». Само по себе слово очень емкое и содержательное.

Егор Ефремов: Такой крик радости. Многие авторы пробуют это фонетическое соединение: топорик — начальная буква «г», а потом «вжих» — краткая «и». Даже в Иране есть «гуй» — шар-сфера. Это слово существует почти в каждом языке и обозначает разное. Когда Маша придумала название, оно мне сразу понравилось из-за связи с дальневосточными языками, где письменность сильно отличается от устной практики. Гуй, как и в китайском языке, где девятитоновое или четырехтоновое интонирование, может в зависимости от произношения обозначать разные явления. Например, один из важных иероглифов, связанный со звуком «гуй», — это черепаха, крайне значимый образ в дальневосточной культуре: на ней зиждется письменная культура государства Шан-Инь, оракулы гадали по черепаховым панцирям. Еще «гуй» по-китайски может быть прочитан как «родной дом» либо «драгоценный». Мы часто обращаемся к этому значению в контексте Тагила или Урала как родного дома или пристанища. Есть еще китайское слово, означающее «идти по старому пути», — это тоже «гуй». Оно раскрывает принцип нашей работы и отсылает к традиции как к методу. Получается, что название развивается вместе с нашими практиками.

Егана Джаббарова: Вы говорили о том, что каждая культура проходит некий фильтр и превращается вами во что-то новое. Как вы для себя проводите грань между уважительным взаимодействием с культурой и эксплуатацией?

Егор Ефремов: Если подойти к трем мужикам, строящим храм, и спросить, что они делают, все ответят по-разному. Один скажет, что зарабатывает деньги, второй — что кормит семью, третий ответит, что строит храм Божий. Хотя, по сути дела, все они кладут кирпичи. Но каждый человек сам для себя определяет значение. Неслучайно слова «культура» и «культивирование» связаны с землей. Возделывать землю — значит в каком-то смысле эксплуатировать и разрабатывать ее. Тут много зависит от отношения человека.

Маша Плаксина: В последние годы мы вообще боимся произносить слова «культура» и «традиция». И даже выдумали шуточную замену «парампара», заимствованную из санскрита и обозначающую «от одного к другому». Мы считаем себя любителями, а любители в чем-то свободнее профессионалов и позволяют себе чуть больше. Мне кажется, если твой проект претендует на серьезное культурологическое исследование, то можно обратиться к экспертам. Например, с той же японской чайной церемонией тя-но ю: когда мы делали проект «Была гора высокая — стала яма глубокая», предварительно погружались в традицию местной школы Урасэнке^[2]. Процесс подготовки для нас важнее результата.

Егана Джаббарова: Если я верно понимаю, то ключевым для вас становятся прежде всего ответственное отношение к теме и исследование?

Маша Плаксина: Когда мы устраиваем «японские средневековые игрища», всегда воображаем рядом с собой духи керамиста Раку Тёдзиро^[3] и мастера чайной церемонии Сэн-но Рикю^[4]: похвалили бы они нас или поругали? Мы пытаемся осмыслить традиционное в собственной форме. Например, ложечку тясяку^[5] сознательно сделали не из бамбука, а из кусочка тагильской шпалы. По своей анатомии это все еще ложечка для чайных церемоний — но уже пропитанная местной историей. Здесь важно не надругаться над формой, чтобы она осталась функциональной, и при этом внести свой контекст.

Егана Джаббарова: Вы рассказывали, что группа появилась по большей части из противостояния двух практик — Машиной работы с глиной и лаборатории практического востоковедения Егора. Сегодня это противостояние сохраняется?

Маша Плаксина: У нас скорее было противостояние взглядов, поскольку Егор считал, что все уже придумано, а я считаю иначе.

Егор Ефремов: Мне просто было непонятно и неприятно современное искусство. Я его не принимаю безусловно и доверительно. Каждое новое столкновение преодолеваю с большим трудом как нечто потенциально опасное и разрушительное.

Маша Плаксина: К тому времени я уже работала с глиной и попробовала разные техники, но мне не хватало навыка работы с теоретическими источниками, посвященными восточным культурам, которыми я интересовалась. В интернете столько шлака. А если изучаешь что-то, связанное с «парампарой», то есть с традицией, тебя обязательно вытолкнет на эзотерические сайты. В этой теме трудно ориентироваться, если ты не востоковед. Мы долго спорили про древность и современное искусство, пути развития, и в спорах зародился первый проект на площадке фонда «Культурный транзит»^[6]. С ребятами мы делали кучу разных упражнений с клинописью, музыкой и текстами. Но если Егор никогда не стремился подытожить практику в какой-то форме, то мне казалось, что без итогового формата все наработки потеряются. Так появилась выставка «Энума Элиш / Когда наверху». Хотя некое противостояние внутри группы сохраняется до сих пор, и мы ценим разницу взглядов.

Егор Ефремов: Есть такая фраза: «Вы занимаетесь либо поклонением пеплу, либо поддержанием огня». В определенный момент я поймал себя на мысли, что в нашем совместном творчестве Маша как раз разжигает и поддерживает огонь в отличие от меня. Мне важно наблюдение. Маша, напротив, вступает во взаимодействие с элементами. Наш конфликт — как трение друг об дружку.

Егана Джаббарова: Вы работаете с достаточно широким арсеналом медиумов и объектов: уличный арт-объект, ландшафтная скульптура, керамика. Какая форма приоритетнее и почему?

Маша Плаксина: Сейчас материал не так значим, как тема. Последние пару лет нас волнует тема пустоты и тагильской ямы. Тагил здесь условен: это скорее символическое место. Мы проводим там треть года, останавливаемся в садовом товариществе у папы, и всякий раз видим карьер, который затоплен и закидан шлаком. Образ использованной пустой ямы, израсходованного промышленниками ресурса вызывает ряд переживаний и необходимость переосмысления. Наши практики в какой-то степени направлены на преодоление этой условно-символической пустоты и поиск новых ресурсов. У нас даже есть мечта создать там востоковедческий летний лагерь или кружок любителей птиц.

Егана Джаббарова: Получается, что главным становится потребность наполнения пустоты?

Маша Плаксина: Ключевой символический компонент, наверное, даже не пустота, а земля. Работа с землей.

Егор Ефремов: Мы используем разные материалы, но они проникают друг в друга. Созданный арт-объект, скажем, маску, можем оставить в лесу, а керамические таблички превратить в хроноглиф и вмонтировать в монумент, такой как «Визмут».

Егана Джаббарова: Я вспоминаю ваши последние работы во дворе «Фабрики» — можно ли сказать, что мифические и сказочные существа для вас интереснее, чем люди? Они должны пугать или защищать?

Маша Плаксина: Я никогда не проводила черту между людьми и мифическими существами. Для нас будто бы все немножко звероподобные. Даже внутри нашего объединения, внутри наших семей у нас есть животные прозвища. Мы стараемся разглядеть в человеке что-то хищническое.

Егор Ефремов: Соединение человека с дикой сущностью нередко помогает нам обнаружить связь с мифологией, обогатить образы и расширить поле интерпретаций.

Егана Джаббарова: В некоторой степени все ваши работы — это перекресток традиционного и современного. Например, арт-объект «Визмут», состоящий из 365 глиняных «скриншотов» телефонов городских жителей. Зачем продолжать традицию? Насколько эффективны традиционные методы в разговоре о насущном?

Маша Плаксина: А зачем люди ходят на йогу или готовят? Мне кажется, с едой можно провести самую точную параллель: даже когда ты пытаешься придумать уникальный рецепт, в итоге получаешь еду, уже похожую на что-то.

Егор Ефремов: Творчески человек конечен, он обязательно стоит на чьих-то плечах. Даже у признанных поэтов, музыкантов, физиков, математиков есть пик формы. Если не культивировать пшеницу или рис, они вырождаются. Нужно постоянно убирать сорняки, удобрять почву, отбирать зерна для посева. То же самое человек делает с культурой.

Егана Джаббарова: А кого вы назвали бы в качестве наставников и учителей? Может, филологи и автор «Морфологии сказки» Владимир Пропп — один из них? В ваших практиках чувствуется фольклорный след.

Мария Плаксина: Слово «учитель» сразу рождает ассоциации со своенравным стариком, мастером боевых искусств Пэй Мэем из фильмов Тарантино. Учителей много, однако выделить кого-то очень сложно, потому что многолетнего «сидения ученика подле учителя» пока не было. Мы, безусловно, обращаемся к фольклору, но как любители, а не эксперты.

Егана Джаббарова: Можно ли считать вашу практику локальной и неразрывной с местом, в частности с Уралом?

Маша Плаксина: Я считаю себя тагилоцентристом — слово я позаимствовала у тагильского искусствоведа Ксении Баданиной. Для меня это своего рода форма зависимости: неприветливый снаружи город вместе со своей токсичностью и трудным наследием околдовывает и манит. В особенности его ландшафт. Я была поражена, когда узнала, что улица, где жила, до 1935 года называлась Плетеная (сейчас Быкова) и там селились демидовские крепостные, чья манера строить свои дома резко отличалась от местной. Вокруг лес в избытке — большинство изб бревенчатые, но выходцы с южных территорий делали дома, как привыкли — из глины и соломы, а заборы возводили из ивового прута, отчего и появилось название улицы. Это же практически описание нашей мастерской! Я здесь вижу не только совпадение, но и доказательство того, что технология, которую мы практикуем, уместна в специфическом уральском климате.

Егор Ефремов: Наше притяжение к Тагилу и Уралу в целом по-гречески можно назвать «автохтонность». Мы часть этой земли и возделываем ее культурологически. Развиваемся с оглядкой на горнозаводскую (и догорнозаводскую) мифологию, на особенности здешних ремесел и промыслов. Ищем, сопоставляем, соединяем и додумываем бажовские сказы и местные словечки, ткачество, художественное литье и ковку, камнерезное и ювелирное дело, лаковую роспись по металлу и, конечно, используем в работе разные типы глины, здесь же и накопанной.

Егана Джаббарова: В своем телеграм-канале вы пишете, что крупные хтонические скульптуры обычно передаете лесу на медленный и естественный распад. Эта ритуальность обусловлена художественным жестом или отказом разделять искусство и природу?

Маша Плаксина: Вообще, мы не задумывались о ритуальности, а исходили скорее из любопытства: как лес примет подобные формы, как они изменятся в лесу? То есть нечеловеческие агенты в качестве зрителей интересовали больше, но пришли люди и обозвали увиденное «идолами»^[7]. Работа в лесу развивает чуткость и осторожность.

Егор Ефремов: Сосновый лес, торфяные болота, берег реки у заводской стены — все это очень сложный и интересный контекст. Благодаря естественности наших материалов они легко вписываются в дикий уголок. Последняя скульптура — Визовско-аккадской русалки^[8] — оставлена осенью под старой ивой на берегу заводской реки.

Егана Джаббарова: Планируете ли работать с новыми для себя материалами? Часто вы используете подножные материалы — глину, солому, грязь, — выстраивая своеобразную дихотомию «земное/небесное». С чем вы работаете сейчас и что хочется привнести в практику?

Маша Плаксина: Мне кажется, давно пора сузить спектр материалов и оптимизировать процессы, уже на чем-то остановившись, но Егор так не думает. Пока я сижу и делаю что-то, для себя понятное и рутинное, например формы из гипса, он в соседней комнате плавит, вываривает, крошит и клеит, режет олений рог и прядет кошачью шерсть. И, как ни странно, часто эти шалости и наработки, над которыми я сначала подтруниваю, неожиданно пригождаются в проектах и лабораториях.

Егор Ефремов: В прошлом году понемногу начали резать, шлифовать, фритовать^[9] и плавить стекло для покрытия и инкрустации. Это очень интересный материал, традиционно близкий к керамике (в виде глазурей), но мы ищем что-то свое. Хорошо дается металл. Три года назад для нереализованного проекта сами варили каркасы из стали (часть работы укромно стоит у лесного озера на Старом Тагильском тракте). В больших проектах сотрудничаем с мастерскими, которые варят и кроят конструкции по нашим чертежам (например, каркас «Визмута» и телефонные будки-витрины для ЦТИ «Фабрика»). В работе «Островымя» для выставки «Архипелаг грез» впервые использовали алюминий для создания важного акцента. Но вообще мы ревниво относимся к тому, чтобы кому-то доверять часть своей работы, — хочется все уметь самим.

Егана Джаббарова: С чем вы работаете сейчас, и что хочется привнести в практику?

Маша Плаксина: Сейчас готовимся к лаборатории с подростками и к экспедиции. К сожалению, по ряду причин подвисла экспериментальная и важная для нас выставка, в рамках которой сотрудничаем с художницей из Ростова-на-Дону Лейли Аслановой и эксцентричным тагильским автором Александром Узду. Но мы не теряем надежды доработать этот проект!

Кроме «гуйских», у нас есть персональные практики. Я бы хотела воплотить давнюю идею и сделать выставку на основе сохранившихся поделок тагильских заключенных из семейного архива: мой отец в 90-е работал охранником в колонии, и периодически в доме появлялись самые разные предметы. Абсолютно не представляю, где это будет уместно показать, но, как и с «Маминой папкой», есть какое-то иррациональное желание закрыть для себя тему.