Неудобное прошлое и стратегии борьбы с памятниками

Борьба с памятниками, или «скульптурное иконоборчество» характеризует, как правило, переломные, кризисные моменты в истории государств. В прошлом году в связи с политическими событиями иконоборческая волна прокатилась по Восточной Европе. Жители городов, активисты и муниципалитеты стремились очистить публичные пространства от памятников, оставленных советской властью. По просьбе «Артгида» команда медиа о культуре регионов России «В ЛЕСАХ» рассказала о способах обращения с памятниками неудобного прошлого. Как показывает история, стратегии борьбы с неуместными монументами могут быть самыми разнообразными.

Памятник Александру III на площади Восстания окружен декорациями, подготовленными к празднованию дня Октябрьской революции. Ленинград, 1927. Фото: Семен Магазинер

Скульптурное иконоборчество в XX веке стало неотъемлемой частью монументальной политики многих стран. В этот период окончательно оформились основные пути борьбы с неуместными памятниками: снос, повторное использование постамента, музеефикация и новая жизнь вне публичных пространств, а также перформативное переосмысление монумента. Часть из них существовала и раньше: смена политического курса издревле сопровождалась усилением борьбы со знаками и символами отжившей или неугодной идеологии. Однако мы примем за точку отсчета 1918 год, когда через полгода после Октябрьской революции большевики всерьез взялись за мемориальную политику страны.

После революционных событий памятники государственным деятелям и полководцам прошлого начали стремительно исчезать с улиц и площадей, а на их месте возникли монументы героям новой эпохи. Ядром этого процесса стал Ленинский план монументальной пропаганды: 2 апреля 1918 года Совет народных комиссаров РСФСР издал декрет «О памятниках Республики», согласно которому «памятники, воздвигнутые в честь царей и их слуг и не представляющие интереса ни с исторической, ни с художественной стороны, подлежат снятию с площадей и улиц и частью перенесению в склады, частью использованию утилитарного характера». Именно это местами косноязычное предписание «использования утилитарного характера» и легло в основу самой масштабной и распространенной большевистской стратегии иконоборчества — после демонтажа памятника на старом постаменте почти всегда возникал кумир революционной поры.

Исключений было немного, и чаще всего они касались памятников, за которыми признавалась некая художественная ценность. В таком случае монумент не уничтожался, а «переезжал» на новое место, как это случилось, например, с памятником Минину и Пожарскому работы Александра Мартоса. В 1931 году его сместили из центра Красной площади в угол, тем самым лишив статуса символической доминанты, но сохранив жизнь как культурному объекту. Памятник Александру III авторства Паоло Трубецкого в Ленинграде ожидала похожая судьба: в 1937 году он «переехал» с площади Восстания во двор Мраморного дворца. Отчасти эти действия встраиваются в современное понятие музеефикации монументов через изменение их общественно-политического и культурного статуса. Кстати, на Александра III большевики обратили внимание задолго до переноса. Десятилетием ранее, в 1927 году, к юбилею Октябрьской революции монумент поместили в клетку. Рядом были размещены декорации, увенчанные серпом и молотом и литерами «СССР». Идея принадлежала классику советского авангарда Ивану Фомину: методом художественного переосмысления он придал памятнику новое толкование, позволив ему остаться на старом месте.

В 1990-е годы вышеперечисленные стратегии вновь актуализировались и в той или иной форме дошли до наших дней. Тем любопытнее взглянуть на них более пристально — в исторической перспективе.

Скульптурный «редизайн»: советская власть в борьбе с имперским прошлым

Чаще всего советская власть действовала довольно прямолинейно: неугодные монументы сносили или подвергали «редизайну», адаптируя пьедестал от старого памятника под новые нужды. Подобная стратегия, с одной стороны, объясняется экономической целесообразностью: страна, охваченная изматывающей гражданской войной, не могла позволить себе массовое производство новых монументов. С другой — появление нового памятника на старом месте было утверждением символического права на площадь и в конечном счете на город. Установка монумента сама по себе читалась как политическое высказывание, а использование старого пьедестала — как низвержение идеалов и ориентиров прошлых эпох. Так, в мае 1918 года был снесен памятник генералу Михаилу Скобелеву в Москве. На месте имперского полководца вскоре появился аллегорический Монумент советской конституции («Обелиск Конституции»). Причем его пришлось открывать дважды — в 1918 и 1919 годах: к первой годовщине Октябрьской революции женская фигура, олицетворяющая дарованную конституцией свободу, не была готова. Через несколько месяцев жертвой «монументальной пропаганды» пала стела в московском Александровском саду, возведенная к 300-летию правления дома Романовых: с нее исчез двуглавый орел, а на месте имен царей и императоров из рода Романовых появился список выдающихся революционеров.

Скоро скульптурное иконоборчество и «редизайн» монументов перекинулись на другие города РСФСР. В 1918 году в Казани с постамента была сброшена фигура Александра II, а 1 мая 1920 года на месте императора появилась композиция «Монумент Труда», или «Освобожденный труд» — гипсовая фигура рабочего-металлиста, вскоре, правда, рассыпавшаяся. Постамент же памятника Александру II в Екатеринбурге успел примерить на себя разные обличия: после Февральского восстания с постамента сняли скульптуру, затем, в мае 1918 года, пустующий пьедестал заняла статуя Свободы, а через несколько месяцев в город вошли отряды Чехословацкого корпуса, воевавшие против большевиков, и теперь уже Свобода не устояла на своем месте. Когда же в июле 1919 года красные снова заняли Екатеринбург, на постамент водрузили голову Карла Маркса. Позже, в 1920 году, и ее перенесли в другое место, а многострадальный пьедестал принял на себя статую обнаженного мужчины — «Освобожденного человека» Степана Эрьзи. В народе памятник шутливо прозвали «Ванька-голый» или «Голый человек». В 1926 году скульптуру сняли, распилили на куски и бросили в городской пруд. А через четыре года разобрали и сам постамент.

Ожидаемо среди героев новой эпохи важное место досталось Карлу Марксу. Первый памятник автору «Капитала» был воздвигнут в Пензе в 1918 году. В тот же период Маркс занял место Александра II в Екатеринбурге и чуть позже в Новой Ладоге. Спустя два года он сместил Александра III в Кушве (сейчас Свердловская область). За Марксом в рейтинге популярности следовал Ленин. Памятники вождю мирового пролетариата начали стремительно покрывать карту страны после его смерти в 1924 году: фигура Ленина возвысилась на месте памятника Екатерине II в Ирбите (Свердловская область), а в Костроме — на постаменте памятника 300-летию дома Романовых. В 1927 году Ильич заменил Александра III в Самаре, а в 1938-м — графа Петра Шувалова в Лысьве (Пермский край) и генерал-губернатора Муравьева-Амурского в Хабаровске. Список этот можно длить почти бесконечно…

Важной особенностью скульптурного редизайна также была его обратимость. После распада СССР теперь уже над памятниками социалистической эпохи нависли грозовые облака: в XXI веке под лозунгом восстановления «исторической справедливости» на место советских статуй вновь вернули монументы героям имперской поры. Например, в Иркутске в 2003 году памятник первопроходцам Сибири сменил Александр III, стоявший на этом месте до 1920 года. В Ирбите был заново отлит памятник Екатерине II (2013), в Лысьве воссоздан Шувалов (2009). Остается только гадать, кто еще окажется на этих постаментах.

Художественное переосмысление: современное искусство на страже монументов

Девяностые годы актуализировали и другую раннесоветскую стратегию взаимодействия с памятниками — перформативное переосмысление. Она включает в себя как реальные художественные акции и перформансы, так и практики, не претендующие на статус художественного высказывания, но близкие к нему. Такие акции — как, например, упомянутое выше заточение памятника Александру III в клетку — задают новую оптику восприятия героев прошлого и заставляют их «говорить» на языке современности. Особенно актуальным этот аспект стал после распада СССР, когда советские монументы утратили свой сакральный статус.

«Что нам делать с монументальной пропагандой?» — таким вопросом в 1992 году задались художники Виталий Комар и Александр Меламид. Они предложили не сносить памятники советским вождям, а творчески их переосмыслять, превращая в «уроки истории». Идею поддержали почти полторы сотни художников, в своих проектах расправившихся с советской пропагандой в постмодернистском ключе. В конце 1998 года групповая выставка с аналогичным названием была показана в московской галерее Марата Гельмана (признан иностранным агентом) в качестве актуального комментария на постановление Госдумы, которая безуспешно попыталась принудить мэрию столицы вернуть на Лубянскую площадь памятник Феликсу Дзержинскому. Ольга Чернышева предложила воспроизвести Феликса в виде маленького мальчика, таким образом отреагировав на заявления думцев, особо подчеркивавших стремление Дзержинского покончить с детской беспризорностью. Архитектор Вячеслав Глазычев решил поместить фигуру основателя ВЧК внутрь двухуровневого павильона. Александр Косолапов показал один из своих самых знаменитых идеологический гибридов «Микки-Ленин», а группа «Деньги» собиралась установить «античные» статуи вождей, обнажив советскую мифологизацию власти. В любом случае изменение привычной дистанции с памятником провоцировало обсуждение — не только художественной ценности советской монументальной продукции, но и мемориальных практик в целом^[1].

Все эти проекты объединяет стремление к десакрализации монументов, причем не обязательно насмешливой или агрессивной. Когда Анатолий Осмоловский (признан иноагентом министерством юстиции РФ) в 1993 году забрался на памятник Владимиру Маяковскому в Москве и закурил сигару, он едва ли хотел пошатнуть авторитет поэта. Скорее речь шла о смене положения художника (и зрителя) относительно фигуры Маяковского в городе и истории. Подобным образом сделан, например, цикл Владимира Потапова «Памятник» (2015). Художник собрал в фотоальбом в «хронологическом порядке» рисунки скульптур Ленина. Перелистывая страницы, зритель может познакомиться с историей взлетов и падений кумира: маленький Володя Ульянов взрослеет, становится популярным, переживает «ленинопад», возвращается на постамент. Такой семейный фотоальбом заставляет сочувствовать монументу. Из забронзовевшего авторитета или героя далекого прошлого он превращается в того, чьи поступки можно и нужно обсуждать.

Инициатива снизу. Художники или вандалы?

Многие действия, которые обычно называют вандализмом, тоже вписываются в стратегию перформативного переосмысления памятников. Например, в 1997 году на фестивале пива в Лужниках памятник Ленину «привязали» к койке в «Дурдоме имени 80-летия Октября». В этой палате вождь чудесно проводил время вместе с другими партийными деятелями — такими же пациентами — и ночным горшком с надписью «ВЦИК», куда складывались все важные решения. Таким образом, сакральный статус потерял не только памятник, но и его герой.

Часто новое звучание монументы приобретали благодаря появлению нового текста на своем «теле». После 1991 года на постаментах лидерам коммунизма появилось множество граффити, выражающих недовольство ушедшим политическим режимом. При этом, нанося надпись на пьедестал памятника, человек не столько совершал акт вандализма, сколько снова делал скульптуру заметной для общества и актуализировал ее в публичном пространстве. Например, во время августовского путча на постаменте памятника Якову Свердлову появились надписи «палач» и «цареубийца», после чего монумент демонтировали.

Еще один яркий эпизод политической борьбы с памятниками пришелся на 1997 год, когда в излучине Москвы-реки открыли знаменитого Петра I работы Зураба Церетели («В ознаменование 300-летия Российского флота»). Критик Григорий Ревзин убедительно трактует начатую против исполина кампанию как спланированную акцию против тогдашнего мэра Юрия Лужкова. Самым громким ее событием стало неудавшееся покушение на памятник участников Реввоенсовета (радикальной организации рубежа тысячелетий): взрывчатка уже была заложена, но по звонку анонима саперы ФСБ предотвратили теракт. Столь мощный отклик еще раз показал, какой властью и силой воздействия обладает монументальный образ. В 2007 году архитектор Борис Бернаскони предложил более компромиссный вариант решения «петровского вопроса» — в духе описанного выше художественного переосмысления. Он спроектировал «Музей современного искусства имени Церетели» — стеклянную оболочку, куда можно было бы поместить памятник Петру и другие работы Церетели для рассмотрения вблизи.

Музеефикация. Отколотый нос как ценность

Наконец, наиболее мирной стратегией переосмысления советских памятников стала их музеефикация в качестве объектов искусства. Новые формы работы с монументами возникли в 1990-е годы во время «ленинопада», причем не только на территории современной России, но и в других странах. Придавая памятнику статус музейного объекта, мы фиксируем исторический контекст его появления и вступаем в диалог с прошлым — нередко болезненным и травматичным. Пожалуй, самый известный пример такой работы — скульптурная коллекция парка искусств «Музеон» в Москве. Она появилась почти стихийным образом из демонтированных памятников советским деятелям, которые были свезены сюда со всей страны и хаотично уложены на лужайках. Уже через год этот «склад» советского монументального искусства был официально объявлен музейным пространством под открытым небом. В тех случаях, где дефекты не были критичными с точки зрения сохранности работы, от реставрации решили отказаться: деформации и сколы на скульптурах были названы таким же «памятником» эпохи. В результате монумент Феликсу Дзержинскому долгое время — до финальной реставрации 2015 года, вернувшей ему «пристойный» вид, — сохранял на постаменте следы вылитой краски, а также многочисленные надписи «палач», «подлежит сносу» и «фашизм не пройдет». А памятник Сталину работы Сергея Меркурова — одного из главных создателей сталинских монументов — до сих пор экспонируется с повреждениями: без носа и с отколотыми ступнями.

Этот опыт наводит на вопрос о том, можно ли избавиться от «неудобного» прошлого? За последние двадцать лет в России установили более ста памятников Сталину. Отчасти это происходит потому, что старые постаменты не были должным образом переосмыслены: затертые лики вождя вынуждены говорить сами за себя в отсутствие табличек, внятно объясняющих причину ниспровержения сталинского культа. Тем не менее уничтожение памятника в современном мире не приводит к забвению. Отсутствующее наследие нередко оказывается красноречивее новых монументов, как это случилось, например, с фигурами Ленина и Сталина, стоявшими у входа в канал имени Москвы друг напротив друга. В 1962 году памятник Сталину снесли, но огромный постамент, оставшийся от него, до сих пор притягивает туристов больше, чем сохранившийся Ленин с противоположной стороны. Ходят легенды, что голова поверженного изваяния до сих пор лежит на дне канала…