Ирина Затуловская: «Традиция — это то, что живет и развивается»
Отношения между художниками, работающими с религиозной образностью, и православной церковью всегда были непростыми. Новый конфликт разгорелся в связи с фресками художницы Ирины Затуловской в храме при Морозовской детской больнице, построенном благодаря поддержке благотворителей Ольги и Андрея Филатовых. РПЦ решила закрасить работы, потому что сочла их неканоническими. На защиту художницы встало музейное сообщество и многие религиозные деятели. Галерист, куратор и историк искусства Сергей Попов встретился с Ириной Затуловской в Венеции и обсудил ее видение традиции религиозной живописи.
Ирина Затуловская. Фото: Дмитрий Пошвин
Сергей Попов: Ирина, расскажите о самом проекте: о заказе, росписи, о том, что это за храм.
Ирина Затуловская: Все получилось случайно. Летом 2020 года ко мне в мастерскую пришла Ольга Филатова, коллекционер, хотела купить работы. Она рассказала, что строит храм при детской Морозовской больнице, а я в детстве лежала там, поэтому очень обрадовалась, что у больницы будет новый храм. Мы с Ольгой договорились, что я попробую что-то для него сделать. Сам храм посвящен Покрову Божией Матери, он небольшой, но высокий — с шатром. У меня возникла идея создать ансамбль вроде прекрасной часовни Матисса в Вансе, для которого художник сделал росписи, витражи, керамику, а также облачения для священников. Я тоже нарисовала проект, где все было связано: хорос и облачения, придумала сервиз, даже вышила две пелены, которые должны быть в иконостасе. Заказчице понравилось. Но настоятелю, епископу Пантелеймону, который заведует всеми больничными храмами, не очень понравились эти эскизы, о чем он сразу сказал. Я ответила, что если ему не нравится, то, конечно, делать не будем, но заказчица решила воплотить нашу мечту о едином ансамбле храма, чего не делалось со времен модерна, — и витраж, и иконостас, и фрески.
Сергей Попов: Большая была площадь росписи?
Ирина Затуловская: Нет, небольшая. Я успела сделать только фрески в алтаре и больше ничего. Работы были остановлены, потому что настоятель не изменил своего мнения — ему все это не нравилось.
Сергей Попов: В чем причина конфликта, как вы считаете? Что именно не понравилось?
Ирина Затуловская: Мне трудно понять его позицию. Конечно, есть определенные требования, продиктованные каноном, но я тоже опираюсь на канон. Просто мне ближе более древняя традиция — традиция раннехристианских катакомб и Каппадокии. А традиция и канон, к которым апеллирует настоятель, — более поздние. Такое вот временнóе различие.
Сергей Попов: Что вообще подразумевается сегодня под церковным каноном? Нужно писать точные копии образцов, которые задает епископ? И в чем ваше отступление?
Ирина Затуловская: У меня нет никакого отступления. У меня все очень даже канонично, и комиссия это подтвердила. Просто я уверена в том, что традиция — это то, что живет и развивается. Она не застыла в каком-то конкретном времени, как муха в янтаре.
Сергей Попов: У меня как у искусствоведа ваши фрески ассоциируются с древней новгородской и псковской фресковой живописью. В них тоже есть определенная наивность в передаче ликов святых, но в то же время ощущается точно просчитанный эффект, подталкивающий человека к сопереживанию. Причем этот эффект ощущается и сегодня. В качестве примера приведу фрески церкви Симеона Богоприимца в Зверин-Покровском монастыре Великого Новгорода. Вы наверняка их помните — маленькими погрудными изображениями святых расписан весь храм. Как и в вашем случае, средневековый художник использовал лишь нескольких основных цветов.
Ирина Затуловская: У меня в голове не было конкретного образца. Но мне кажется, люди, которые придут в наш храм, должны видеть живую традицию, должны видеть, что роспись сделана в наши дни.
Сергей Попов: Как вам кажется, нужно ли сегодня церковному искусству обновление? Ведь получается, что вы сейчас одна против всех принятых в православной церкви правил, которым должна соответствовать живопись в храме.
Ирина Затуловская: Мне так не кажется. Прежде всего, меня очень поддерживают художники, что стало неожиданностью. У меня появились даже приверженцы в церковной среде: например, Александр Солдатов, иконописец и преподаватель в Лавре, горячо вступился за меня. Сказал, что это то, к чему бы он стремился, если бы у него было больше внутренней свободы. Мне вообще непонятно, что в моей росписи может вызвать недоумение: все сделано очень просто, непосредственно, без желания кого-то поразить, огорошить.
Сергей Попов: Выходит, вы непреднамеренно оказались в ряду русских художников, у которых возникали конфликты с церковью или властью. При том, что многие из них занимались поиском современного языка для христианских образов — например, Николай Ге, Наталия Гончарова, Кузьма Петров-Водкин со своими коллегами Петром Уткиным и Павлом Кузнецовым. Фрески последних, как известно, были сбиты. Проблемы Ге и Гончаровой тоже хорошо известны.
Ирина Затуловская: Для меня это слишком высокое сравнение, я не могу себя рядом с ними ставить.
Сергей Попов: Почему? Вы выставлены в одних и тех же музеях с этими художниками.
Ирина Затуловская: Я о себе так не думаю. Я всегда сомневаюсь и сильно переживаю, что не все получается, как задумано. Есть два способа измерения своих заслуг: от нуля — и тогда все кажется хорошим и плодотворным, или от бесконечности — и тогда то, что делаешь, кажется мизерным и никудышным. Мне близок второй путь.
Сергей Попов: А кто для вас образцовый художник с точки зрения бесконечности? Есть ли вообще такие фигуры в истории искусства?
Ирина Затуловская: Знаете, в Ватикане среди прочих музеев есть музей современного религиозного искусства. Больше всего меня поразило, что качество работ там в основном довольно слабое, и это очень грустно. С одной стороны, задача собрать такого рода коллекцию очень трудна. С другой, хочется видеть что-то более выразительное, мощное. Так вот, единственным художником, чье искусство соответствует задаче и названию музея, как ни странно, был Джорджо Моранди, который напрямую ничего религиозного не делал: он всю жизнь писал натюрморты. Думаю, внутри традиции трудно создать что-то свое, поскольку она настолько велика, что преграждает путь художнику.
Сергей Попов: Мне кажется, эта проблема актуальна для всех: молодой художник тоже подавлен историей искусства и потому не представляет, что можно сделать нового. Далеко не все находят себя…
Ирина Затуловская: Мне кажется, надо мечтать. У меня есть такая работа: маленький камень, на котором написано: «Мечты о фреске». Видите, прежде у меня никогда не было стен, но я писала маленькие фрески на камнях. Каждый человек неповторим и способен выразить свою неповторимость, несмотря на наличие истории искусств за плечами.
Сергей Попов: Мы с вами разговариваем в Венеции. Здесь все более или менее привыкли к тому, что в храмах проходят выставки современного искусства. Сейчас, во время биеннале, можно обнаружить несколько таких проектов. Кроме того, сами храмы всегда служили пристанищами именно современного — на момент его создания — искусства: не боялись нового (если брать тот же период, о котором мы говорим — с XIV по XVIII век), не боялись экспериментировать, не боялись свободы в религиозном восприятии и в искусстве. Может, и нам стоит с большей легкостью относиться к росписям храмов и к тому, что в них показывают?
Ирина Затуловская: Я вижу, что это необходимо людям, особенно молодым. Мне часто говорят, что нам недостает места, где мы могли бы молиться о сегодняшнем дне. Я уже не говорю о детях, которым язык искусства официальной Византии кажется, мягко говоря, тяжеловатым. Нам всем не хватает любви и понимания. В шатре у меня должен быть знаменитый гимн любви апостола Павла. Но получается, что любви недостает именно в той среде, где она вроде бы самоочевидна — в среде иконописцев. Вот это меня удивляет.
Сергей Попов: Какого разрешения этой ситуации вам хотелось бы? Все-таки она сразу приобрела этическое измерение: теперь это драма для обеих сторон.
Ирина Затуловская: Я не вижу особенной драмы. Пусть разрешится по воле Божьей.
