Антон Батагов: «Ничто не мешает нам попробовать настроиться на гармонию»
Антон Батагов — композитор и пианист, работающий в постминималистическом направлении. В 2021 году он представил музыкальное произведение, ставшее частью выставки «Покой и Радость» в петербургском Манеже. Сам проект обещает идиллическое повествование об искусстве, которое пока не затронуто процессами глубинной трансформации: это касается как художественного языка представленных авторов, так и отражения ими социальных и исторических перемен. В интервью «Артгиду» Антон Батагов рассказал о пересечениях между музыкой и визуальным искусством и своем восприятии темы выставки.
Антон Батагов. 2017. Фото: Ира Полярная. Courtesy Антон Батагов
Татьяна Сохарева: Как вы оказались в проекте «Покой и Радость»? Кто кого пригласил? Насколько этот опыт кажется вам близким и любопытным?
Антон Батагов: Все началось очень просто. С этой идеей ко мне обратился Павел Пригара, и она сразу мне понравилась, не вызвав раздумий и сомнений. Буквально через пару дней я встретился с Семеном Михайловским, после чего сел и написал музыку. Она длится больше часа и непрерывно звучит в Манеже. В день открытия выставки вышел альбом с этой музыкой, а через несколько дней я сыграл ее живьем в Москве — так что ее можно слушать как фортепианную сюиту.
Что мне сразу показалось очень родным и близким, так это то, как организована выставка. Поясню. Когда я выступаю в роли исполнителя, а не композитора, и обращаюсь к музыке, написанной несколько веков тому назад, мне не очень интересно просто отыграть программу, состоящую, допустим, из бетховенских фортепианных сонат. Я выстраиваю концерт или альбом таким образом, чтобы сложился некий маршрут, объединенный общей идеей. Иногда этот маршрут ведет сквозь сочинения одного автора, но чаще — через музыку разных авторов разных времен. А когда я сочиняю музыку, то, как и большинство композиторов, пользуюсь строительными материалами, позаимствованными из музыки разных эпох и стилей. И эта выставка представляет собой то же самое, только в живописи. Куратор здесь выступает в роли гида, который придумывает такого рода навигацию. Мне это показалось очень близким — и я сочинил звуковой «маршрут». И еще мне понравилась идея, вынесенная в заглавие проекта. Слова «покой и радость» в нашей сегодняшней жизни звучат, мягко говоря, странно. Хотя, знаете, если мы почитаем письма Пушкина и вспомним, что происходило в XIX веке, то окажется, что все это тоже очень далеко от покоя и радости. Тем не менее художники пытались изобразить эти явления хотя бы в качестве ориентира — того, что они хотели бы видеть и сохранить на память. Наверное, в той жизни все же было больше гармонии, больше радости, чем сейчас, но ничто не мешает нам тоже попробовать настроиться на гармонию. Вот это я и попытался сделать в моей работе. Но на самом деле я каждый раз, когда пишу что-то новое, так или иначе пытаюсь дотянуться до гармонии покоя, до такой вот неповерхностной радости.
Татьяна Сохарева: В этой работе вы ориентировались на какие-то образцы музыки того же XIX века? Может, было что-то созвучное представленной на выставке живописи?
Антон Батагов: Обычно это происходит само собой, даже не нужно на что-то специально ориентироваться, потому что вся классика и так давно сидит на нашем «хард-диске» и мы так или иначе находимся с ней в диалоге. Но в данном случае были, пожалуй, две вещи из такой классики-классики, которые сразу «примагнитились». Я не использовал ни одной цитаты, и уж тем более было бы странно пытаться подражать этой музыке в 2021 году, но они послужили своего рода моделью в моей работе. Это, во-первых, «Картинки с выставки» Мусоргского — по вполне понятным причинам. Оттуда я позаимствовал даже не форму, а скорее идею — «прогулку», которая проходит пунктиром сквозь произведение и меняется в зависимости от того, что мы видим в настоящий момент. Для меня таким пунктирным элементом стала «тема Италии». Ведь художники, композиторы, писатели в XIX веке всеми возможными способами старались «свалить» в Италию и подольше там задержаться. Иногда и остаться навсегда. И эта «идея Италии» — одна из важных тем в «навигации» Семена Михайловского. И я написал тему… Если ее сыграть, а лучше — спеть чуть быстрее и в технике бельканто с соответствующей оркестровкой, — она будет опознаваться как «итальянская ария», то есть именно тот тип музыки, который в первую очередь возникает в памяти классического музыканта при мысли о том, что такое Италия. А в моем постпостминималистском сознании эта тема как раз и сыграла роль той самой прогулки, как в «Картинках с выставки». Она звучит во всех нечетных пьесах (а всего у меня получилось семь частей). В самом начале она появляется в виде тихих колокольных отзвуков, потом осторожно заявляет о себе, затем проходит через разные этапы трансформации — и в самом конце последней части уходит во тьму, которая нарисовалась в начале XX века. Три четные пьесы — это два условных пейзажа и один условный портрет. Это не так, как у Мусоргского: у него каждая пьеса — музыкальное впечатление от конкретной картины. А тут — собирательные образы.
Второй мой ориентир тоже вполне очевиден — «Детский альбом» Чайковского. Знаете, только когда взрослеешь, начинаешь понимать, до какой же степени эта музыка на самом деле взрослая и, может быть, даже более взрослая, чем некоторые его «блокбастеры» — Первый концерт, Шестая симфония и так далее. Вроде бы она специально написана таким упрощенным языком, который должен быть понятен детям, чтобы они могли ее сыграть — но при этом насколько глубокая и пронзительная вещь! Она показывает нам то, что так манит нас в детстве: волшебно выглядящая жизнь, путешествия, разные страны… Это и есть «покой и радость» — гармония с природой, домашний быт с его уютом, играми и праздниками. Но Чайковский смотрит на это не просто как зрелый человек, а как будто он уже прошел через смерть. Последняя пьеса в «Детском альбоме» — заупокойное пение и прощальные колокола. Это взгляд на жизнь из другой системы координат, а весь этот мир с его бытовыми ориентирами и вечной игрой в солдатики уже позади. Этот цикл Чайковского — не просто гениальная музыка, но и одно из высших проявлений человеческой мудрости. Вот такие музыкальные и внемузыкальные ассоциации у меня были. Но, повторяю, хоть это и абсолютно очевидные вещи — очевиднее некуда, — в XXI веке они уже воспринимаются по-другому.
Татьяна Сохарева: Были ли на выставке картины или художники, которые натолкнули вас на самостоятельную музыкальную тему или привлекли ваше внимание больше других?
Антон Батагов: В основном меня привлекали вещи, которые даже для знатоков живописи являются довольно неожиданными. Если взглянуть на список имен — а он сам по себе огромный, — то окажется, что мы не знаем и половины этих художников. Может быть, эти авторы не достигли такого уровня мастерства, как «великие», а может, были не намного слабее, но просто почему-то не остались в истории. На выставке все это представлено очень тонко, очень живо. Был, например, некий Соколов, который в 1811 году нарисовал мальчика, будящего перышком уснувшего товарища. Или возьмем Левитана. Да, конечно, он один из признанных «столпов», но ведь его мастерство — это совершенно необъяснимая штука. Например: просто дорога. Казалось бы, что в ней такого уж привлекательного? Это не итальянские красоты, не море, не горы. Ничего особенного в ней нет. Но при этом она производит совершенно магическое впечатление. Думаю, любой из нас в детстве ходил по таким дорогам где-нибудь на даче, поэтому образ сразу с вами резонирует, несмотря на кажущуюся простоту.
Татьяна Сохарева: Вам близка идея Семена Михайловского, что эта выставка — такой оазис или пир во время чумы, который должен отвлечь нас от сиюминутных тревог?
Антон Батагов: Понимаете, все, что сейчас делают люди искусства, — это не пир во время чумы, это попытка найти выход из сгустившегося мрака, из чувства безысходности, безнадежности. Часто люди пишут в Фейсбуке вопросы в пустоту: мол, народ, чем вы себя приводите в более-менее приемлемое состояние? Вот такие вещи, как природа, или все, что связано с простыми домашними делами, нужны именно для этого. Интересно, что когда вся эта ковидная история началась, мы стали гораздо больше бывать друг с другом дома. Изменилась конфигурация всей жизни. И это тоже отсылает нас к идее выставки. При этом она совершенно не умиротворяющая и не убаюкивающая. Нет. Перед нами именно приглашение почувствовать глубину и красоту простых явлений, простых эмоций и состояний — и почувствовать их преходящесть и ценность. И это совсем не «уколоться и забыться» — и пускай там снаружи что угодно происходит. Здесь, по-моему, все гораздо тоньше устроено.
Татьяна Сохарева: А насколько, на ваш взгляд, альянс современной музыки с классическим искусством необычен? Все же на территории современного искусства мы чаще сталкиваемся с какими-то перформативными практиками, начиная с Кейджа.
Антон Батагов: Как ни странно, наверное, это и правда довольно необычно. Альянс современного изобразительного искусства и современной музыки, когда одно от другого практически неотделимо, возник лет эдак семьдесят назад, когда Джон Кейдж с Робертом Раушенбергом устраивали свои первые хеппенинги. Тогда это явление действительно было чем-то революционным. С тех пор оно, конечно, сильно видоизменилось и превратилось в то, что сейчас называется аудиовизуальными проектами. Там визуальные компоненты делаются с помощью компьютерных технологий да и музыка тоже сочиняется немножко другая. Спрашивается: что такое современное искусство и что такое современная музыка? Ответ может быть каким угодно, потому что очень много всего существует в этой сфере, и есть много стереотипов, как и в любой другой области.
Мне показался интересным этот жест, приглашающий посмотреть нашими современными глазами на старые картины, в том числе с помощью музыки. Музыки новой, но как бы и «старой». Вот это, пожалуй, действительно не очень обычно. Просто развесить по залам классическую живопись и включить запись классической музыки — все равно что сыграть Бетховена так, как его полагается играть, чтобы поставили пятерку в консерватории. У нас получился весьма неожиданный вариант сотворчества музыканта и куратора. Конечно, этот вид сотрудничества может показаться «старомодным», но, к счастью, ту стадию, когда все воспринимается либо как «а что в этом новаторского?», либо как постмодернистский стеб, я и Семен давно благополучно проехали. Мы предлагаем пережить этот материал современным сознанием, которое прошло полный круг от «Черного квадрата» до Бэнкси и тому подобных вещей — и позволить себе обнулиться. Позволить себе просто увидеть и просто услышать — и побыть в этом состоянии, не ставя себе барьеры в виде каких-то ожиданий и представлений о том, что такое аудиовизуальный проект.
Татьяна Сохарева: Вы интересуетесь тем, что происходит в пространстве саунд-арта и музыкального перформанса? Заходите на эту территорию?
Антон Батагов: Сам я этим не занимаюсь, но, конечно, более или менее знаю, что в ней происходит. Там, как и везде, все зависит от таланта. И хотя мне многое из этого совсем не близко, я понимаю, что и на этой территории происходят прекрасные вещи, а иногда возникают и шедевры. Просто я сам несколько по-другому устроен. Навороченный изобразительный ряд в сопровождении не менее навороченных звуковых эффектов — меня как зрителя/слушателя это не интересует.
Татьяна Сохарева: Однажды вы говорили, что академическая музыка — это умершая реальность. А что вы думаете про академическую живопись, которая представлена в том числе на этой выставке?
Антон Батагов: Понимаете, музыка отличается от живописи типом существования. Чтобы мы услышали музыку, которая была написана сотни лет назад или даже недавно, нужен кто-то, кто ее сыграет. Мы можем послушать в записи, как Рахманинов играет свои вещи «без посредников», но вот записи игры Шуберта или Баха мы послушать не можем. А живопись предстает перед нами в том виде, в каком ее создал художник. Так что сравнивать ее с музыкой не очень корректно. Если полотно сохранилось и дожило до наших дней, нам не требуется никто, чтобы увидеть его. С музыкой все сложнее. Исполнитель имеет дело только с нотами, которые кто-то когда-то написал на бумаге. Поэтому я говорил не о самой классической музыке, а о том, что с ней сейчас происходит: она неминуемо оказывается заложницей нашего с вами сознания и современного потребительского конвейера, который и есть продукт этого сознания. Но не я первый и не я последний, кто не в восторге от того, как современные, особенно молодые исполнители играют Баха или Рахманинова — да и любую классику, на самом деле. Так что музыка, к сожалению, находится в более уязвимом положении, чем живопись.
Татьяна Сохарева: Все равно живопись XIX века, как правило, отсылает нас к довольно консервативному контексту Академии художеств, с которым приходилось считаться.
Антон Батагов: А вот в этом смысле с музыкой происходит все то же самое. Если смотреть в ноты и анализировать, как она писалась, то мы видим, что все это подчинялось определенным правилам, которые постепенно менялись — менялись медленно. В совсем далеком прошлом требовались сотни лет для того, чтобы произошло хотя бы маленькое изменение в представлениях людей о том, что можно, а чего нельзя делать в музыке. Потом изменения стали происходить всё быстрее и быстрее. Те же самые процессы были и есть в изобразительном искусстве. Если человек выставляет искореженную банку от пива или изуродованное крыло самолета, он тоже подчиняется определенным правилам. Просто они теперь другие. Или взять человека, который катается по полу и объявляет это перформансом. Этот жанр тоже оформился очень давно, и там есть сложившаяся система правил. И люди, делающие искусство по этим правилам, с большим презрением относятся к тем, кто пишет музыку в мажоре или в миноре или, не дай бог, картины маслом рисует.
Татьяна Сохарева: Есть ли художники, которые были бы вам так же близки, как, например, Пушкин или Хармс, появляющиеся в ваших музыкальных произведениях?
Антон Батагов: Я неизменно люблю Магритта. На мой взгляд, он, как и Хармс, которого вы упомянули, понял все про условность нашего существования и про оптический обман, в котором мы живем. Хотя это тоже вроде бы довольно традиционное искусство. Он просто писал картины и не делал ничего, выходящего за рамки живописи. Тем сильнее воспринимается его message.
Татьяна Сохарева: Как вы обычно работаете с материалом — в данном случае с живописью? Было ли вам важно узнать какие-то биографические подробности из жизни художников?
Антон Батагов: Подробности жизни художников — нет, они меня в данном случае не интересовали или почти не интересовали. Репродукции картин, вошедших в экспозицию, мне присылали на почту, и я медленно изучал их, гуляя по этой виртуальной выставке. По большому счету мне было даже не очень важно, кто автор той или иной картины. Скорее я воспринимал их как такое немое кино. Это на самом деле удивительный опыт. Как делается музыка к фильмам? На экране что-то происходит, и музыка становится частью действия. А здесь, наоборот, двигаемся мы сами, то есть мы входим в эти изображения, мы в голове рисуем кино, складывающееся из множества картин. Я хотел передать это состояние — когда нарисованная жизнь превращается в живое дышащее пространство.
