Международная дисколатынь
В 2012 году в издательстве Triple Canopy вышло эссе Аликс Рул и Дэвида Левина «Международный художественный английский». Этот текст с резкой критикой семантики глобализированного языка современного искусства стал поводом для широкого обсуждения характерных для такого языка преувеличений и неточных рекламных формулировок. Через год художница, писательница и режиссер Хито Штейерль ответила на эссе Рул и Левина в журнале e-flux, показав, насколько «международный художественный английский» на самом деле отражает общественные и классовые противоречия между метрополиями и провинциями contemporary art. А почти через десять лет «Международный художественный английский» был наконец переведен на русский язык и вышел в вебзине о современном искусстве и философии Spectate, а это значит, что и текст Штейерль тоже должен быть прочитан не только на английском.
Баби Бадалов. Из проекта «Когда я um.ru, ко мне доступа не будет». 2017. Iragui Gallery, Москва
Начнем издалека. Слышали ли вы об «Английских любителях диско» (English Disco Lovers, EDL)? Это отличный онлайн-проект, который пытается переиграть (или, скорее, перелюбить) другую затею с такой же аббревиатурой — расистскую «Лигу английской обороны» (English Defence League, EDL) в Фейсбуке и Твиттере. Для этого предложен двуязычный слоган: «Unus Mundus, Una Gens, Unus Disco» («Один мир, одна раса, одно диско»). Название «Английских любителей диско» представляет собой намеренно искаженное прочтение оригинала, удачно неудачную копию, возникшую благодаря переводу.
Аналогичная картина наблюдается в пресс-релизах массы выставок — во всяком случае, так в популярном эссе «Международный художественный английский» утверждают Аликс Рул и Дэвид Левин[1]. Международным художественным английским, или МХА, они называют полуграмотный язык, который используется в пресс-релизах о современном искусстве. Рул и Левин исследуют МХА на основе статистического анализа таких текстов, распространяемых e-flux[2], и приходят к выводу, что релизы написаны на исковерканном английском, пересыпанном претенциозными и пустыми жаргонизмами, зачастую бездумно позаимствованными из некорректных переводов континентальной философии.
Допустим. Но что именно становится предметом анализа? В негласной иерархии издательских проектов пресс-релизы едва дотягивают даже до последнего места. Век их недолог, как у плодовой мушки, а перспектив у них не больше, чем у списка покупок. Целые армии этих наспех слепленных, наскоро разосланных и криво сформулированных посланий постоянно сражаются за наше внимание в переполненных почтовых ящиках. Как правило, во всем мире их сочиняют перегруженные работой и обиженные зарплатой ассистенты и стажеры, и высокопарный стиль пресс-релизов резко контрастирует с низким статусом их авторов. В мире искусства пресс-релизы приравниваются к компьютерному спаму: они сыплют именами и предаются разглагольствованиям с уклоном в деконструкцию, состязаясь с рекламой увеличения членов. Пусть и составляя львиную долю текстов по искусству, они все равно остаются самым презренным их классом — как по форме, так и по содержанию. В связи с этим весьма любопытно, что именно они рассматриваются как образец художественного жаргона, ведь такой пример вряд ли можно считать показательным. Между тем авторитетные тексты по искусству почтительно оставлены в стороне — они по-прежнему изрекают догматы за пейволлом MIT Press[3].
Но что же за язык используется в выборке, проанализированной Рул и Левиным? Как неоспоримо доказывают авторы, это неграмотный английский. Их главный аргумент — статистическое сравнение пресс-релизов с Британским национальным корпусом (BNC), где собраны данные о словоупотреблении в британском английском. Неудивительно, что такое сравнение обнажает извращенную природу МХА, которая, как утверждают авторы, объясняется многочисленными иностранными — главным образом латинскими — заимствованиями, почерпнутыми из накопившихся за десятки лет неточных переводов континентальной теории искусств. В результате получается исковерканный язык, который Рул и Левин сравнивают с порнографией: «Мы узнаем его с первого взгляда». Итак, с одной стороны стоит словоупотребление из BNC, или нормальный, литературный английский. С другой — извращенный, порнографичный, а заодно и отчуждающий МХА.
Но кто здесь на самом деле по доброй воле сочиняет порнографию? По Рул и Левину, на МХА изъясняются — или могут изъясняться — неизвестная студентка художественной школы из Скопье, сотрудники Proyecto de Arte Contemporáneo Murcia (институция в городе Мурсии, задачей которой является освещение работы нескольких международных художников, отобранных Николя Буррио. — Артгид) в Испании, Таня Бругера и стажеры китайского министерства культуры[4]. Но почему, спрашивается, студентка художественной школы из Скопье — да и кто угодно еще — должна говорить в соответствии с Британским национальным корпусом? Почему вообще английские слова положено использовать с той же частотой словоупотребления и статистическим распределением, что и в BNC? Ответ может быть только один: авторы считают BNC негласным мерилом качества английского языка — это языковой стандарт, норма, которую необходимо решительно отстаивать по всему миру.
Как давным-давно отметил Младен Стилинович, художник, не говорящий по-английски, — не художник[5]. Теперь правило распространилось на стажеров, работающих в галереях, студентов кураторских программ и копирайтеров. И даже внутри старого, доброго и, казалось бы, глобального мира искусства орудует «Лига обороны стандартов английского языка», для которой негласным ориентиром служит BNC. Его норма определяется не только правилами орфографии и пунктуации, но и чрезвычайно узким представлением о «неграмотном английском». Как точно подметила Эйлин Дериг, одна из лучших переводчиц современной политической теории, «неграмотный английский» — это все, что «не сформулировано с помощью самых простых, самых поверхностных понятий, и читающий его человек не желает даже пытаться понять хоть что-то, чего еще не знает»[6].
По моему опыту, «правильным» английским слогом называется предельно простое и утилитарное письмо — и, как ни парадоксально, оно считается не скучным, а полным достоинств. Вершиной «правильного» английского в художественном мире признается стандартная рецензия на современное искусство, автор которой слишком боится сказать хоть что-нибудь и часто ограничивается переписыванием пресс-релизов в соответствии с нормами BNC. Однако, опираясь на собственный, пусть и несистематический, статистический анализ, я вижу, что главное правило англоязычного искусствоведческого текста, написанного в соответствии со стандартом, — не обижать никого, кто влиятельнее тебя. Это правило неукоснительно соблюдается и в статье об МХА, где высмеивается вымышленная балканская студентка художественной школы, неумело склеивающая обрывки жаргонизмов в надежде привлечь внимание кураторов. Такое, вероятно, и правда случается сплошь и рядом. Но получается очень уж дешевый прием.
Я вовсе не хочу сказать, что не следует регулярно смеяться над миром современного искусства с его экстравагантными преференциями, претенциозным жаргоном и подчеркнутым хипстеризмом. В мире искусства (если он вообще существует) имеется давняя и прекрасная традиция убийственного и своекорыстного сарказма. Но сатира как один из традиционных инструментов просвещения не сводится к высмеиванию. Она подпитывается теми, кто становится объектом для насмешек.
Впрочем, вольтерьянская сатира чаще всего слишком рискованна. Нам очень не хватает авторов, которые могли бы — на любом языке — раскритиковать или хотя бы внятно описать постдемократические махинации мира искусства, где жаргоном маскируется отмывание денег. Немногие отваживаются говорить о движимом джентрификацией расцвете искусства после массовых убийств в таких, например, странах, как Турция и Шри-Ланка. Я бы точно не отказалась ознакомиться со статистическим анализом этих событий, написанном хоть на МХА, хоть на курдском и выдержанном хоть в сатирическом, хоть в серьезном ключе.
Но Рул и Левина это не волнует. Зато они демонстрируют вне всяких статистических сомнений, что МХА — извращенный язык. Допустим. И что с того? Вдобавок не получается ли, что, вынося такой вердикт, они недооценивают первобытные страсти, бушующие при создании новых языков? Алекс Альберро убедительно показал, что реклама и продвижение товаров стали важнейшим контекстом для значительной части раннего концептуального искусства 1960-х[7]. Сегодня массив распространяемых в цифровом виде данных замечательным образом находит отражение во многих практиках так называемого постинтернета, которые лихо сочетают инструменты онлайн-коммерции и кочующие по сетям изображения, используя (порой без меры) базовые навыки уничтожения работ в InDesign и обеспечивая феерические столкновения данных, летящих на полной скорости по причудливым орбитам циркуляции. Однако Рул и Левина не интересуют тонкости, бесспорные ошибки и радости цифрового распространения и распределения информации. Политика перевода и языка от них далека. Их цель — выявить отклонения от литературной нормы в английском (или снисходительно похвалить их, назвав невольной поэзией). И все же не стоит недооценивать их анализ, видя в нем лишь шовинистическое презрение к иностранцам, недостаточно хорошо владеющим языком.
Мостафа Хеддайя в своей замечательной статье неопровержимо доказал, что арт-жаргон способствует политическому угнетению в многополярном художественном мире, где современное искусство превратилось в непременный атрибут тиранов и олигархов[8]. Подчеркивая, что МХА используется в качестве завесы для массовой эксплуатации — например, в таких неоднозначных проектах, как строительство филиалов Нью-Йоркского университета и Музея Гуггенхайма на острове Саадият в Абу-Даби, — Хеддайя вносит существенный вклад в дискуссию[9]. Все, что приходит в мир благодаря глобальному производству и распространению современного искусства, источает кровь и грязь из всех своих пор, с головы до пят, выражаясь словами Карла Маркса, еще одного предшественника МХА[10]. Несомненно, сюда же относится и множество примеров МХА, чье распространение подпитывается неофеодальными, ультраконсервативными и авторитарными аферистами от современного искусства, хоть у них и нет монопольных прав на арт-жаргон. МХА — не только язык стажеров и иностранцев, выучивших английский. Это еще и побочный эффект первоначального накопления капиталов, заново идущего по всему миру с помощью искусства. МХА точно отражает общественные и классовые противоречия вокруг языка и распространения информации в современном мире искусства и на современных рынках, ставших зоной конфликта, борьбы, конкуренции и зачастую — невидимого и гендерно-дифференцированного труда. Тем самым МХА поддерживает угнетение и эксплуатацию. Он узаконивает использование современного искусства одним процентом общества. Однако, как и сам капитализм, он еще и создает условия для классовой и географической мобильности, а его носители зачастую резко отвергают существующие ограничения. Он вырабатывает цифровой «лингва франка» и своими сбоями очерчивает контуры будущих аудиторий, которые не ограничиваются заранее предопределенными географическими и классовыми шаблонами. Кроме того, МХА можно задействовать, чтобы привлечь внимание публики за пределами (не всегда доброжелательно настроенных) национальных сообществ к наиболее возмутительным случаям применения в мире искусства сомнительных финансовых схем. Ведь МХА, помимо прочего, — еще и язык диссидентов, мигрантов и нонконформистов.
Но и это не интересует Рул и Левина. Пусть так. Вряд ли политическая экономия занимает важное место в BNC. Однако в своей статье они вскрывают оборотную сторону рассуждений Хеддайи. Поскольку, как верно отмечают Рул и Левин, МХА уже настолько распространился, что перестал вызывать трепет, в будущем нас ждет возвращение к традиционному интеллектуальному английскому. И будущее это нельзя назвать отдаленным — ведь о его наступлении свидетельствует масштабная и продолжающая расти научная индустрия, которая монетизирует и монополизирует допустимые варианты использования английского языка. Британские и американские корпоративные научные институты имеют одно большое преимущество перед международным рынком образования: они предлагают (и контролируют) грамотную английскую речь.
Ни галерея в Салвадор-де-Баия, ни экспериментальная площадка в Каире, ни институция в Загребе не могут отказаться от английского. Язык был и остается орудием империи. Носителю языка английский служит ресурсом, гарантией равного доступа на рынок труда практически в любой точке земного шара. Художественные институции, университеты, колледжи, фестивали, биеннале, издания и галереи обычно держат в штате носителей американского и британского английского. Очевидно, что здесь, как и в случае с любым другим ресурсом, доступ необходимо ограничивать, чтобы сохранить преимущество навсегда. Стажерам и ассистентам на другом конце света нужно говорить, что доступного им — чаще всего государственного — образования просто недостаточно. Единственный способ сбросить с себя оковы ненавистного иностранного происхождения — это поступить в Колумбийский или Корнеллский университет, где можно научиться безупречно говорить по-английски и избавиться от любого намека на иностранный акцент и некорректный синтаксис. И после пары магистерских программ ценой по 34 740 долларов в год у тебя, возможно, появится шанс устроиться на очередную стажировку[11].
Но главное: велика вероятность, что образование придется получать на острове Саадият, где свой кампус обустраивает Нью-Йоркский университет, привлекающий готовых раскошелиться студентов как раз тем, что в нем иностранцам преподается сертифицированный английский. Возвращаясь к доводам Хеддайи: крепость Фрэнка Гери будет оплачена не только эксплуатацией азиатских рабочих, но и продажей навыков «правильного» письменного английского.
За такое образование можно заплатить и в Берлине, где британские и американские образовательные франшизы, берущие со студентов по 17 тысяч долларов в год за обучение грамотному английскому, постепенно начинают конкурировать с бесплатными местными художественными школами — надо признать, паршивыми, неполноценными и провинциальными[12]. Можно заплатить за него и во множестве франшиз, расплодившихся в Китае, где совсем скоро языком деспотичного искусства станет безупречный BNC-английский. Прежние имперские привилегии находят себе приют за деконструктивными олигархическими фасадами, а контроль за «правильным» английским становится обратной стороной неофеодализма, поддерживаемого МХА. Такое образование оставляет человека в долгах, поскольку, если он решит не закладывать и не ставить на кон свое будущее ради приобретения языковых навыков, его с позором выгонят с рынка неоплачиваемых стажировок — просто потому, что он усвоил критическую теорию в неверном переводе, выполненном не знающими иностранных языков американскими профессорами десятки лет назад. Для студентки художественной школы из Скопье принципом является уже не «публикуй, или проиграешь», а «плати, или проиграешь»!
Именно поэтому мне плевать на то, как люди «разворачивают свои идеи», «ставят под вопрос» и «собирают модели современных реальностей». Не у всех хватает возможностей — и средств — на многолетний курс в частном университете. Каким бы витиеватым ни был язык пресс-релизов, их появление свидетельствует об искренних и часто мучительных попытках доморощенных кандидатов в хищники одолеть тираннозавра. Как отметила Ана Тейшейра Пинто, ничего поистине важного нельзя сказать, не сокрушив грамматики.
Безусловно, у МХА в его нынешнем виде редко хватает на это смелости — он ни в чем не доходит до сути. Одна из причин, вероятно, в том, что он слишком серьезен в своем копировании из латыни (как и из других языков). Цепляясь за надуманные претензии на эрудицию, МХА вселял трепет во многие поколения студентов художественных школ, которые загоняли себя на семинары по критической теории и клевали там носом. Однако на самом деле его гораздо интереснее рассматривать в качестве массива спама[13]. Возможно, нам — анонимной толпе (включающей и меня), которая поддерживает этот язык и живет им, — стоило бы отмежеваться от него, счесть полностью чуждым и решительно обрубить всякие связи с любым воображаемым оригиналом.
Если МХА хочет и дальше развиваться, ему придется как следует исказить свои латинские корни. За примером далеко ходить не нужно: достаточно взглянуть на передранный EDL слоган «Unus Mundus, Una Gens, Unus Disco» («Один мир, одна раса, одно диско»). Давайте на минутку забудем, что слово «дискотека» может показаться настолько чужеродным, что Рул и Левин вполне обоснованно заменили бы его на «помещение, где играют пластинки». Дело в том, что в слогане EDL вообще не используется классическая латынь. Скорее он составлен на МДЛ — международной дисколатыни. Это эксцентричная латынь, полученная путем присвоения мутировавших грамматических родов вымышленным существительным. Это язык, который отдает себе отчет в своей цифровой среде, своих принципах построения слов и своих приемах.
Вот зачатки языка, на котором я хотела бы общаться, — языка, который не контролируется ни бывшими имперскими, а ныне глобальными корпорациями, ни национальной статистикой; языка, который осознает проблемы распространения, труда и привилегий и разбирается с ними (или хотя бы говорит о них вслух); языка, который не является ни предметом роскоши, ни правом по рождению, а бывает и дареным, и краденым, и излишком, и мусором, производимым повсюду, от Скопье до Сайгона, стажерами и заезжими иностранцами, стучащими по клавиатурам с эмодзи. Выбирая международную дисколатынь, мы выбираем и другую форму обучения: ведь слово disco на латыни значит «я учусь», «я учусь понимать», «я знакомлюсь с чем-то» — желательно под музыку и с разными акцентами. И бесплатно. На этом языке я всегда предпочту анус бонусу, оральный — моральному, дыню — латыни, а интрижку — коврижке. Называйте его как хотите: порнографическим, дискографическим, отчуждающим, да хоть просто странным и чужим. Но я призываю: давайте, мать вашу, поучим английский язык!
Примечания
- ^ Alix Rule and David Levine, “International Art English”, Triple Canopy 16 (2012).
- ^ В прошлом я немало писала для журнала e-flux и потому не имею никаких притязаний на нейтральность и объективность в этих дебатах и без колебаний называю себя в полной мере сознательным производителем спама на МХА.
- ^ См. Taylor & Francis и других полумонополистов, которые подло наживаются на научных текстах, создаваемых с привлечением государственного финансирования.
- ^ Согласно Рул и Левину, преступление Тани Бругеры против статистически правильного английского заключается в злоупотреблении словом «реальность». Я удивлена, что «реальность» недостаточно часто встречается в BNC, ведь в последние несколько десятилетий Великобритания одержима «реальностью». И все же надо постараться, чтобы всерьез назвать «реальность» ключевым понятием предположительно порнографического языка.
- ^ Младен Стилинович, «Художник, который не говорит по-английски, — не художник», 1992. Вышивка на транспаранте.
- ^ В личной беседе.
- ^ Alexander Alberro, Conceptual Art and the Politics of Publicity (Cambridge, MA: MIT Press, 2003). Забегая вперед, расскажу о любопытном гранте, позволяющем исследовать перевод в контексте глобализации. С некоторыми выводами можно ознакомиться по ссылке. Среди исследователей и ученых, работающих с сайтом в рамках этого гранта, — Гаятри Спивак, Джон Соломон, Борис Буден, Рози Брайдотти, Антонелла Корсани и Стефан Новотны, а также многие другие выдающиеся мыслители. Они исследуют власть, язык и неолиберальную глобализацию, часто анализируя конкретные ситуации, например проблемы беженцев и специфические аспекты исторической деколонизации. Грантовые исследования проливают свет на роль малых, зарождающихся и скрытых языков в современной политической реальности. Ой-ой-ой! Опять это слово на букву «Р». Эта сноска — только для взрослых!
- ^ Mostafa Heddaya, “When Artspeak Masks Oppression”, hyperallergic.com, March 6, 2013.
- ^ См. публичное заявление GulfLabor (https://gulflabor.wordpress.com/2013/01/07/update/) и ответ Музея Гуггенхайма (https://www.guggenheim.org/news/guggenheim-responds-to-proposed-artist-boycott), дата обращения 13.09.2021.
- ^ Имеется в виду «Капитал», глава 24, ч. 6. — Прим. пер.
- ^ См., например: https://www.artandeducation.net/announcements/108849/art-criticism-amp-writing-mfa-now-accepting-applications-for-fall-2013, дата обращения 13.09.2021.
- ^ И вина здесь моя, прошу прощения! Работа в этой системе также позволяет мне в какой-то мере пренебрегать правилами «корректного» письменного английского, с которыми, вероятно, приходится мириться фрилансерам, желающим остаться в профессии.
- ^ Спасибо Джошуа Дектеру, Ричарду Фрейтеру, Янусу Хому, Мартину Рейнольдсу, Кристофу Шеферу, Зорану Терзичу и всем остальным, кто немало обсуждал со мной этот вопрос в личных беседах. Нина Пауэр предложила переименовать язык мира искусства и отныне называть его «чушью», с чем я полностью согласна, и потому спешу представить вам «Международную дискочушь».
