Павел Альтхамер: «Я чувствую себя лучше, будучи частью целого»
До 30 сентября на Площади искусств рядом с музеем «Гараж» открыта инсталляция польского художника Павла Альтхамера «Тишина», которая представляет собой сад для медитаций. Посетить сад можно просто так, а можно, записавшись заранее, попасть на сеанс медитации, адаптированной для глухих и слабослышащих (вибромедитация) или слабовидящих и слепых (тифломедитация) посетителей. Частью проекта Альтхамера стала скульптура, изображающая куратора проекта Андрея Мизиано, для создания которой были использованы старая телега, синтетическая смола, а также пыль, скопившаяся на книгах из библиотеки «Гаража». С художником, приехавшим в Москву на открытие скульптуры, встретился арт-критик Валерий Леденёв.
Павел Альтхамер. Фото: Егор Слизяк. © Музей современного искусства «Гараж»
Валерий Леденёв: В 1988–1993 годах ты учился в варшавской Академии изящных искусства в мастерской скульптора Гжегожа Ковальского. Твоими сокурсниками были Яцек Адамас, Катажина Козыра, Яцек Маркевич и другие художники, ставшие впоследствии знаменитыми. Как был устроен ваш учебный процесс?
Павел Альтхамер: Выбрать мастерскую Ковальского меня сподвиг мой кузен — старший брат моей тогдашней жены, который был скульптором и тоже учился у Ковальского. Он привет меня в «кузницу» (пол. Kowalnia, сокр. от фамилии Ковальского. — В.Л.), я проникся ее атмосферой и решил там учиться, хотя до конца не знал, что мне ожидает.
Мне понравились работы, которые я увидел. Вроде бы фигуративные вещи, но непохожие на привычную скульптуру. Кузен слепил рельефный пейзаж из глины, в котором, если присмотреться, угадывались фигуры, занимающиеся сексом. До этого я учился у профессора Казимежа Густава Землы, монументалиста, известного своими памятниками, представителя старой школы, на чьих занятиях мы копировали натуру, лепили головы и прочее. К тому, что ожидало меня у Ковальского, я не был готов. Он сам рассказывал мне годы спустя, что не представлял тогда, что хотел получить на выходе.
Мы отличались от других курсов академии. Многие из нас бросили обучение по другой специальности и пошли в его класс. Козыра до этого изучала германистику, Адамас — на курсе самый старший из нас — был плотником и в 36 лет все бросил ради искусства. Кто-то в прошлом занимался математикой. Пестрая мешанина, в которой было приятно вращаться, и сборище умников, с которыми интересно поговорить.
Гжегож как-то сказал мне, что считал нас особенным выпуском, не похожим на остальные. Мы работали слаженно. На первом году обучения вместе поехали в Ленинград. Остановились в рабочей гостинице, на наши скромные средства закупились водкой и икрой, которой питались с утра до вечера, наняли машину ездили на ней с личным гидом. Я тогда посетил Кунсткамеру, и увиденное там на долгие годы определило для меня, что считать современным искусством. Например, предметы одежды из мочевых пузырей животных — расшитые куртки, похожие на космические скафандры. Впоследствии тема астронавтов станет для меня одной из центральных.
Валерий Леденёв: Твои первые работы — «Исследование натуры» (1991), «Стоячая фигура» (1991) и многие другие — представляли собой автопортреты, которые ты делаешь и по сей день. Часть твоих ранних проектов, например «Время, пространство, вода» (1991) (художник сидел в пластиковом мешке, заполняемом водой. — В.Л.) основывалась на сенсорной депривации и была посвящена исследованию границ собственного тела и возможностей. Почему ты начал делать подобные вещи?
Павел Альтхамер: На это опять же повлиял Ковальский. Он не учил, но направлял нас. Даже оценки не ставил, а просто комментировал работы. Позволял делиться сомнениями и старался эти сомнения в нас зародить — чтобы проверить тебя и серьезность твоих намерений, поколебать излишнюю уверенность и сбить с проторенного пути. Я пережил тогда чудовищный кризис, обозлился на мир. Чувствовал себя таким королевичем, хотевшим, чтобы ему льстили, и не получавшим желаемого. Именно благодаря этому мне удалось лучше понять и исследовать свои желания и возможности. Из непонимания себя, преследовавшего меня в те годы, и родились автопортреты: способ самопознания и интроспекции через искусство.
Валерий Леденёв: Ты не присутствовал на защите собственного диплома в Академии в 1991 году, представив комиссии вместо себя скульптуру из сухой травы, изображающую тебя самого. Удалось ли тогда защитить работу?
Павел Альтхамер: Когда пришло время защиты диплома, я решил, что не поеду в Академию и вместо этого приму участие в выставке в Голландии, которая касалась очень интересовавшей меня темы взаимодействия человека и природы. Я попросил мою тогдашнюю жену Монику зачитать вместо меня текст о причинах моего отсутствия и представил скульптуру и фильм, в котором прощался с Академией и уезжал в лес, следуя зову природы. Сам я в это время монтировал инсталляцию в нидерландском парке. Ковальский отреагировал хорошо и был доволен. Его поддержка сгладила консерватизм дипломной комиссии, с которой не возникло проблем.
Валерий Леденёв: Уже тогда, в начале 1990-х годов, стали появляться твои проекты, основанные на взаимодействии с другими людьми. Как ты перешел к этим работам от автопортретов?
Павел Альтхамер: Ковальский предлагал нам следующее упражнение: общаться исключительно жестами — перформативными, скульптурными, живописными — и делать так всю неделю; только в какой-нибудь один день можно было перейти на обычную речь. Упражнение называлось «Общее/личное пространство». Оно не было обязательным — будто игра из детства. И я ощутил, что насколько бы комфортно мне ни было наедине с собой, я чувствую себя лучше, будучи частью целого. Сотрудничать с людьми — естественный процесс жизни. Бывают моменты, когда хочешь уйти в пустыню и остаться один, но даже тогда необходимо общество, от которого отгораживаешься. Одним из моих первых проектов, отражавших желание уединения и взаимодействия, стала палатка наподобие индейского вигвама, что я видел в ленинградской Кунсткамере.
Валерий Леденёв: Ты осуществил множество проектов, основанных на длительном и глубинном взаимодействии с другими людьми. Одним из таких проектов стала выставка французских студентов, прошедшая в 2006 году в Центре Помпиду.
Павел Альтхамер: В случае со студентами мне было важно мотивировать их на совместную работу: многие из них получили отличное образование, мечтали о карьере и хотели представить на выставке свои отдельные проекты. А я предложил сделать нечто простое, но объединяющее наши усилия. Например, театр теней, который по-настоящему всех удивит и будет выражением нашего отношения друг к другу: мне интересно работать с вами, а вам — со мной, поэтому мы играем в одном театре, рассказываем о себе через жесты и тени. И это удалось реализовать.
Валерий Леденёв: С начала 2000-х годов ты сотрудничаешь с жителями района Брудно в Варшаве, в котором сам живешь много лет. В 2000 году ты уговорил их зажечь свет в окнах домов, чтобы сложить число 2000, а потом пригласил в совместные путешествия в Мали, Бразилию и Бельгию. Для тебя этот проект — продолжение партиципаторных практик, но что он означал для людей, летавших с тобой в специально арендованном самолете в эксцентричных золотых костюмах?
Павел Альтхамер: Проект «Общее дело» приносит радость и удовольствие нам всем. Это совместная игра, но с открытыми правилами и органичная для всех участников, позволяющая каждому реализовать нечто, давно задуманное.
Поехать в Мали в 2009 году мы решили в порядке исследования: я ездил на Юго-Восток страны около двадцати лет назад, в регион, где живут догоны, и мне хотелось снова посетить этот край. В Бразилию мы полетели по приглашению моей подруги, с которой я познакомился, когда делал памятник фильму Романа Поланского в Сопоте (2011). У нее были связи по линии министерства, и она, зная о моем проекте, предложила нам в 2009 году поехать в Бразилию, а затем в Брюссель. Сама она принадлежит к тайному обществу, миссия которого — оздоровление нашего мира. Не хочу раскрывать имен и названий. Это узкий круг лиц, работающих над тем, чтобы все в мире познали счастье и любовь. Они поддерживают мир своими молитвами и практиками, подобно тому как художники поддерживают культуру произведениями.
Валерий Леденёв: Что эти поездки значили для твоих соседей? Была ли от них обратная связь?
Павел Альтхамер: Я чувствовал мистический фидбэк, излучение спокойствия и радости, метафизику опыта, связь всех со всеми и с миром вокруг. Нас это объединяло и мотивировало. Дружба и человеческие взаимоотношения — именно из них родились многие мои проекты. Даже в этот раз я приезжал в Москву со своими друзьями Юзефом Галонзкой и Рафалем «Жвирком» Журеком, которых невероятно ценю и сотрудничество с которыми очень для меня важно.
Валерий Леденёв: В 2009 году на окраине Варшавы, в районе Брудно, открылся скульптурный парк с работами современных художников. Он все еще существует?
Павел Альтхамер: Существует, и я этому рад. Парк стал средоточием сил, каким была мастерская Ковальского, и повлиял на энергию пространства, в котором мы живем. Такие места проектируются ландшафтными дизайнерами для отдыха и уединения, а я пригласил с этой целью художников. Парк пополняется каждый год. Там появляются перманентные скульптуры и эфемерные вещи, основанные на идее общения и взаимодействия.
Валерий Леденёв: С 1995 года ты сотрудничаешь с группой «Новолипие» для людей с рассеянным склерозом. Как устроено ваше взаимодействие?
Павел Альтхамер: Все началось с того, что однажды мне позвонила женщина и предложила работать вместе. Ее звали Иоанна, и у нее был диагноз «рассеянный склероз». Тогда она только вернулась из одной скандинавской страны, где прошла курсы по работе с людьми с инвалидностью, и хотела распространить освоенные методы в Польше, создать группу, подобную той, что она видела за рубежом. В тот момент я преподавал в городском доме культуры — готовил абитуриентов к поступлению в художественные вузы. Я согласился сотрудничать с группой и впоследствии работал исключительно с ней, уже не брал других учеников. Старался не пропускать занятия, несмотря на плотный график поездок.
Группа стала мне как семья. Мы общались, словно близкие родственники, и получали удовольствие от совместной работы. Для многих участников это был едва ли не единственный шанс заниматься чем-либо вне дома. Через несколько лет Иоанна впала в состояние глубокого отчуждения от собственного тела и едва могла пошевелить руками. Мы очень переживали — ухудшение здоровья каждого мы воспринимали болезненно. Каково было наше удивление, когда через три года состояние Иоанны кардинально улучшилось и она приняла решение уйти в монастырь. Более двадцати лет жила в полном заточении, делясь духовными силами со своими сестрами, впоследствии став настоятельницей монастыря. Это было благословением для нашей группы, сумевшей пережить тот кризис.
После Иоанны были другие люди, поддерживавшие группу. Я сам продаю работы в ее пользу. В сентябре мы планируем совместное путешествие и хотим сделать это регулярной практикой. С группой мы сотрудничаем более 25 лет. Раз в неделю встречаемся, пьем чай, рисуем, делаем скульптуры. Иногда работы продаются на городских ярмарках, пару раз они фигурировали на рынке искусства. Некоторые попали в частные коллекции: собрание Ингвильд Гетц в Мюнхене и Гражины Кульчик в Варшаве, в Тейт Модерн тоже есть наши вещи. Мы сотрудничали с художниками вроде Артура Жмиевского и другими.
Признаюсь, этот проект тешит мое самолюбие. В некоторой степени я выступаю проводником для его участников, но сам он — прямая и непосредственная заслуга участников группы. Их удаленность от мира искусства позволила мне полнее пережить то, чем я занимаюсь как художник. Я смотрю на нашу работу с позиции дилетанта, любителя, долговременного участники этого процесса.
Валерий Леденёв: Расскажи о своем проекте «Класс Эйнштейна» (2005), в котором участвовали подростки.
Павел Альтхамер: Он родился из моих размышлений о школе. Математика, физика и химия всегда казались мне таинственным знанием, которое нам чудовищно скучно преподносили на уроках. Не хотел бы критиковать работу учителей — некоторых из них я до сих пор вспоминаю как феноменальных личностей. Но мне всегда хотелось залатать прорехи в преподавании, исправить ошибки, не дававшие покоя. Хотелось создать класс для внешкольных занятий, в котором ценные знания можно было бы передать сложным и неподатливым ученикам и слушателям.
Для создания такого класса я привлек социальных работников, взаимодействующих с трудными подростками — детьми улиц, которые с детства познали насилие, преступность и наркозависимость. Класс мы назвали в честь Эйнштейна не потому, что работа имела отношение к теории относительности, но в силу сотрудничества с учителями — миссионерами своего дела. В реальности проект стал для меня столкновением с призраками моего прошлого: я был трудным ребенком, и насилие не было мне чуждо.
Программа продлилась несколько месяцев. Мы встречались в разных местах и проводили уроки — стремились занять их свободное время чем-либо продуктивным. Под конец сняли фильм о классе Эйнштейна, показ которого организовали в Берлине, и с классом поехали на премьеру. Подростки чуть было не разнесли поезд и едва не попадали за борт в плавучем отеле, который мы забронировали. Я следил за судьбой некоторых ребят. C одним мы хорошо подружились. Себастьян, 12-летний блондин, впечатлительный и, как мне показалось, способный парень. Он рассказывал истории, в которые я поверить не мог. Например, как он сломал руку директору школы: дрался с одноклассником и не хотел, чтобы им мешали. Сложно представить, что ему довелось пережить. К сожалению, через несколько лет он оказался в тюрьме. Наша программа, увы, была лишь маленькой частью работы, которая в реальности требовалась этим ребятам.
Валерий Леденёв: В 2011 году в рамках выставки «Невозможное сообщество» куратора Виктора Мизиано вы с группой волонтеров занимались благоустройством улиц Москвы. Ваше искусство приносило реальную пользу обществу и было неотличимо от повседневных социальных практик в городе.
Павел Альтхамер: В этом элемент игры, шутки и одновременно — попытка поставить под вопрос саму систему искусства. Мне симпатичны некоторые практики времен коммунизма. Например, привитие молодым людям уважения к публичному пространству и работа на благо общества. Такие вещи отталкивали своей обязательностью и коррупцией власти, которая их навязывала. Но если вынести это обстоятельство за скобки, то идея убирать мусор и содержать двор дома в порядке весьма неплоха. Как и походы на майские демонстрации, которые я любил и на которых с удовольствием маршировал.
Я знал, что проект «Невидимая рука» будет выглядеть странным, но понятным в государстве, пережившем коммунизм и перестройку. Я нашел добровольцев, и мы присоединились к группе дворников на Арбате. Без проблем с властью не обошлось. Человек, заведовавший инвентарем, не доверял нам и запрещал фотографировать, посчитав нас шпионами. Грозился отнять телефоны и не давал общаться с дворниками. Нам пришлось самим покупать спецовку, метлы и лопаты. Однажды, поработав, мы прямо в рабочей одежде и с инвентарем в руках пошли в Третьяковку, и нас туда не пустили. Сказали идти обратно подметать улицы. А ведь мы хотели исполнить мечту Ленина! Рабочие после продуктивного дня, когда труд стал настоящим творчеством, идут познакомиться с творчеством представителей художественного труда. Это было настоящее общее дело, которое мы хотели осуществить в Москве.
