Торг повсеместен
Первый сезон «ГЭС-2» носит название «“Санта-Барбара”. Как не поддаться колонизации?». Нам предлагают оглянуться в прошлое, в 90-е годы, и еще раз посмотреть на эпоху рождения современной России. Какие из появившихся тогда образов, ценностей и идей остаются с нами и воздействуют на нас сегодняшних? Где искать следы 90-х? Первая связанная с этой эпохой ассоциация — торг повсеместен. После подписания указа «О свободе торговли» Москву (как и всю страну) заполонили ларьки, уличные торговцы и стихийные рынки. Последние быстро превратились в новые общественные пространства, где можно было найти заграничные джинсы наравне с бюстами Ленина. Сейчас от этих пространств остались лишь фотографии, а их место заняли монструозные торговые центры. Архитектурный журналист и выпускающий редактор V–A–C Наталья Мурадова рассказывает, как появилась и исчезла стихийная торговля в Москве.
Фото: Юрий Абрамочкин. Courtesy РИА Новости
Проезжая часть и станции метро. Только там запрещал торговлю указ о ее свободе, который Борис Ельцин подписал в начале 1992 года. Повсюду на тротуарах зашуршала бумагой и зазвенела бутылками вольная народная коммерция. Строго говоря, было еще ограничение: территория вблизи зданий органов власти, — но на него смотрели сквозь пальцы. Проезжая по Лубянке, Егор Гайдар — один из демиургов того российского экономического чуда, которое не произошло, — был ошарашен тем, сколько людей внезапно вышли торговать. Воспоминания современников об этом приводит Мариэтта Чудакова в книге «Егор. Биографический роман».
Продавцы и покупатели наводнили улицы, превратив бывшие советские города в фантасмагорическое пространство. На площади Революции около десяти женщин стояли с помадой, свитерами и духами. Между Большим и Малым театрами ряды торговцев становились плотнее — под шутки балагуров, будто репетируя шествие, они притоптывали на морозе. В Столешниковом переулке уже разливалось целое людское море. Каждый улов в нем обещал чудо — от видеомагнитофона до банки сгущенного молока. Море шумело, выдыхало пар, впадало в панику от слухов и каждый вечер оставляло после себя следы, а следовательно, было живым.
Торгующая толпа была отчасти толпой карнавальной. В ней царила анонимность: никто не оставлял чеков и не требовал паспортов, а под маской продавца мог скрываться и вор, и учитель. Здесь не было сторонних наблюдателей — каждый или что-то продавал, или выискивал, или покупал. Но главное: стихийные рынки демонстративно и безжалостно ниспровергали прежний порядок. Рядом с сигаретами и порножурналами сбывали с рук «святыни» прежней жизни: знамена, бюсты Ленина, гербы и другие сакральные символы, обилием которых Советский Союз компенсировал отсутствие материальных благ. Слово «спекуляция» пока не вышло из лексикона, но его негативная коннотация стремительно выцветала, как вываренная с хлоркой джинса. Тем, за что раньше давали от двух до семи лет с конфискацией имущества, теперь можно было заниматься спокойно, прилюдно и где заблагорассудится.
Свобода нарушать табу была послевкусием. Причина, по которой все вокруг превратилось в торжище, крылась в другом. На Западе «общество дисциплины» с золотыми монетами, каким его описывал Жиль Делез, переживало долгую и плавную трансформацию. В России оно рухнуло в одночасье. Едва с рублевых банкнот исчезла надпись о том, что они обеспечиваются драгоценными металлами, страна начала тревожно качаться в волнах свободно конвертируемой валюты.
Город часто воспринимают как территорию, на которой стоят дома, музеи и магазины. Урбанисты Алексей Гутнов и Вячеслав Глазычев давно доказали: город — это не здания, а арена отношений, отражающая социальную структуру. Сразу после указа о свободной торговле города изменились, но архитектура не поспевала за изменениями. Большие универмаги советских микрорайонов смотрели на новую жизнь пустыми глазницами кадавров, а улицы заместили собой несуществующую инфраструктуру частной торговли.
В начале 1990-х Москва, по сути, продолжала жить по «сталинскому» генеральному плану реконструкции и развития. Принятый после нэпа, он градостроительными мерами регламентировал образ жизни. Ансамблевая застройка с площадями и широкие проспекты не оставляли шанса подспудным личным инициативам, и все городское пространство было подчинено логике командной экономики. Так исчез Ново-Сухаревский рынок, в свое время ставший заменой старейшему московскому месту свободной торговли на Сухаревской площади. Рынок создал Константин Мельников в середине 1920-х — с той же остроумностью решений, что и павильон СССР для Всемирной выставки в Париже. Прославленный архитектор спроектировал блоки из двух киосков, обращенных витринами в противоположные стороны, и придумал расставить их в форме зубцов пилы, чтобы покупателям сразу открывался весь ассортимент ряда, а перед прилавком возникла удобная выделенная зона. Еще он разработал внешний вид вывесок и расположение указателей — то, что сегодня назвали бы «дизайн-кодом» и «навигацией». В 1930 году рынок закрыли, позже снесли. Уцелело только здание конторы, которое изменилось до неузнаваемости.
«Ярмарочные» гуляния
Самые яркие метафоры создают не писатели, а жизнь. В начале 1990-х, когда очередной проект генерального плана Москвы везли из чертежной мастерской, большой рулон выпал из багажника — его мгновенно присвоили торговцы с Тишинки (Тишинская площадь. — Артгид), приняв за линолеум. Обживая по новым правилам старое пространство, горожане завладели его планировкой. Лотки, коммерческие магазины, рынки и киоски появлялись внезапно и везде — от зданий поликлиник до проходных НИИ. В этой повсеместности было что-то средневековое, хотя в Средневековье торговля велась и на кладбищах. В XIII веке монах доминиканского ордена Гумберт Романский негодовал, что такие рынки, возникшие как альтернатива законным купеческим ярмаркам, подрывают не только устои нравственности, но и казну.
Первой организованной «ярмаркой» в Москве стали Лужники. Ее появление объясняется так просто, как было возможно только в 1990-е. Мэрия отказалась финансировать реконструкцию стадиона, а Юрий Лужков предложил его директору Владимиру Алёшину открыть на территории спорткомплекса вещевой рынок. Идея казалась на первый взгляд невероятной, однако Лужков, едва ли подозревая об этом, руководствовался почти бонапартовой логикой. Наполеон I считал, что хорошее место торговли способно заменить собой многие зрелища, и в 1808 году решил превратить парижский рынок Ле-Аль в Louvre du peuple — народный Лувр. Впрочем, наполеоновским планам не суждено было сбыться. К слову, тот самый старый Сухаревский рынок возник в 1812 году — на нем, помимо прочего, сбывали с рук доставшиеся от французов «трофеи».
Дикая торговля, по сути, всегда повторяет либо судьбу Сухаревского рынка, либо путь рынка Ле-Аль, за который всерьез взялся уже барон Осман. Он полностью расчистил площадь и установил десять павильонов, спроектированных архитектором Виктором Бальтаром по революционным технологиям — с использованием литого чугуна. Знаменитый Ле-Аль занял прочное место в городской мифологии и культуре — от романа Золя, окрестившего его «чревом Парижа», до меланхоличных кадров черно-белого французского кинематографа. Казавшийся непоколебимым, как Париж, Центральный рынок уничтожили в 1970-х годах, чтобы построить подземный торговый центр — рано или поздно любая уличная стихия должна или подчиниться жесткой структуре управления, или исчезнуть.
В Москве первый торговый центр тоже был подземным — своего рода попытка изгнать торговцев из «храма» города. Изначально очень амбициозный проект семиуровневого ТЦ в процессе ужался до четырех этажей, сменив в качестве автора архитектора Бориса Улькина на вездесущего зодчего лужковской эпохи Михаила Посохина в компании с Зурабом Церетели. В 1997 году под залитой желчью городского фольклора Манежной площадью открылся «Охотный ряд». Вслед за ним выросли «Наутилус», «Атриум» и «Европейский», а в лексиконе россиян обосновалось презрительное «как с рынка», выражающее недовольство дурным вкусом в одежде и провинциальностью в манерах. Позже торговля перешагнула через границы Садового кольца. На трассах и в микрорайонах один за другим появлялись ТЦ, которые уже никто не пытался выдавать за дворцы: изысканностью своих фасадов они могли соперничать только с гигантскими обувными коробками. Последний оплот первобытной торговли, «город в городе» Черкизовский, с улицами, организованными почти по гипподамовой сетке (названная по имени древнегреческого архитектора и градостроителя Гипподама система планирования городов, основанная на прямоугольной сетке улиц и планомерной застройке кварталов. — Артгид), закрыли в 2011 году. Власти долго решали, что же построить вместо него, собирались разбить парк, но в итоге отдали участок под жилье.
Торговые центры, спроектированные по принципу казино — без окон и часов, чтобы потеряться во времени, и с намеренно сложной системой выходов, чтобы пришлось обойти как можно больше магазинов, — почти полтора десятилетия служили местами досуга миллионам российских семей. Теперь, когда торговля решительно погружается в онлайн, ТЦ становятся все менее востребованными. Их пытаются трансформировать в комьюнити-центры, где можно общаться, работать в коворкинге, покупать фермерские продукты. Кажется, история рынка как места объединения людей вышла на новый виток спирали, но торжища девяностых — манифестация свободы и потерянности — навсегда остались в прошлом.
