Василий Церетели: «После окончания выставки “Блуждающие звезды” мы проведем собственную экспертизу работы Чашника»
В конце марта портал «Артгид» опубликовал статью историка искусства и специалиста по провенансу Константина Акинши, который, изучив представленные на сайте Госкаталога работы из собрания Московского музея современного искусства, выразил сомнения в подлинности некоторых из них. Мы решили продолжить эту тему и обратились за комментариями к исполнительному директору ММСИ Василию Церетели. Он рассказал шеф-редактору «Артгида» Марии Кравцовой об источниках сложения собрания, экспертах и экспертизах, а также о том, почему с конца 2000-х музей не приобретает авангард.
Заместитель директора по научной деятельности ММСИ Людмила Андреева, архитектор Александр Мирианашвили, художник и директор ММСИ Зураб Церетели, Алена Долецкая, исполнительный директор ММСИ Василий Церетели на открытии юбилейной выставки «ММОМА 99/19». 2019. Courtesy Московский музей современного искусства
Мария Кравцова: Я бы хотела поговорить о коллекции музея, но не вообще, а в связи с последними событиями — выставкой «Блуждающие звезды. Советское еврейство в довоенном искусстве» в галерее «На Шаболовке» и статьей специалиста по провенансу Константина Акинши. Акинша с критических позиций подошел к вашему собранию авангарда. Как складывалась ваша коллекция, учитывая что музей был основан в 1999 году? Например, руководители другой основанной в 1990-е институции — ГЦСИ — говорили мне, что формировали коллекцию центра с учетом того, что большая часть искусства XX века недоступна: лучшие вещи уже в музеях или стоят неподъемно дорого, поэтому нужно сосредоточиться на каких-то других вещах — например, на творчестве живущих художников.
Василий Церетели: Концепция ГЦСИ все-таки изначально ориентирована на актуальный художественный процесс, тогда как наша, сформулированная еще Зурабом Константиновичем, скорее ориентировалась на концепцию Центра Помпиду, Музея современного искусства в Нью-Йорке и Музея Соломона Р. Гуггенхайма. В 2003 году вышла книга историка искусства Валерия Турчина «XX век в зеркале Московского музея современного искусства», которую многие знают, но мало кто открывал. В этой книге изложена история формирования нашего собрания и дано видение дальнейшего развития музея — от авангарда начала XX века до сегодняшнего дня.
Мария Кравцова: Я не в первый раз от представителя отечественной институции слышу о том, что идеальной институциональной моделью для России является Центр Помпиду. На модель Помпиду ориентировался и создатель ГЦСИ Леонид Бажанов; Андрей Ерофеев, когда говорил о музеефикации своего собрания, тоже апеллировал к Помпиду. Но одновременно с Помпиду вы упомянули Гуггенхайм и MoMA, а ведь это очень разные институциональные модели: например, Музей Гуггенхайма — частная коллекция, которая в какой-то момент стала музеем.
Василий Церетели: Ничего не появляется сразу. Даже нью-йоркский МоМА открылся сперва в небольшом частном особняке, а уже потом переехал в большое здание, а если внимательно посмотреть на коллекцию Музея Уитни, окажется, что она начиналась в том числе с гербариев. Институции складываются в процессе трансформации. ММСИ образца 2001–2002 годов и ММСИ образца 2021 года — разные музеи.
Как рождался наш музей? Его основатель Зураб Церетели в 1990-е передал в дар Москве здание и собственную коллекцию произведений искусства, которая легла в основу нашего собрания. Город, в свою очередь, взял на себя финансирование музея в плане зарплат, коммунальных расходов и так далее. К моменту создания музея Зураб Константинович собирал коллекцию уже достаточно давно. Он общался и дружил со многими художниками-шестидесятниками — например, с Анатолием Зверевым, у него было собрание произведений грузинских художников, работы Пиросмани и его учителя Василия Шухаева. В его коллекции был и авангард, в том числе портрет первой любви Шагала, написанный еще в Витебске. Эта работа была куплена Зурабом Константиновичем еще в 1960-е у директора одного завода. Позже, в 1970-е, ее показали Шагалу в присутствии Зои Борисовны Богуславской, жены поэта Андрея Вознесенского и посла СССР во Франции… И Шагал признал картину! Мы включили этот портрет в состав самой первой экспозиции музея, и к ней, да и ко всему музею в целом в тот момент со стороны культурного сообщества было много вопросов. Действительно, ни с того ни с сего некий деятель культуры и искусства открывает целый музей…
Мария Кравцова: Это было необычно для того времени — тем более что это не был музей творчества одного художника, как в случае с портретистом Александром Шиловым.
Василий Церетели: Да, это было необычно. К тому же это был художник не из Москвы, не из тусовки, а из Грузии. То, что Зураб Константинович с 1960-х годов жил в Нью-Йорке, дружил с Ником Ильиным, Томасом Кренцем и многими западными художниками, никого не волновало. Когда музей открылся, было много вопросов, откуда все это и почему. Эти вопросы касались в том числе и отдельных работ, которые Церетели покупал на открытом рынке за те деньги, которые они тогда стоили, и передавал в музей. Позже музей начал покупать сам — например, часть вещей мы приобрели в 2002 году на аукционных распродажах коллекции «Инкомбанка». Хотели еще их «Черный квадрат» купить, но не смогли — в нашей коллекции сейчас представлена фототипия с него.
Мария Кравцова: Как я понимаю, к вещам из коллекции «Инкомбанка», в том числе и к работам Малевича из этого собрания, у специалистов нет претензий.
Василий Церетели: Да, претензий нет! Но я хочу сказать вот что — наша коллекция сложилась из очень разных вещей, однако у каждой работы имеется провенанс и весь пакет исследований и экспертиз. В нашем музее работали такие специалисты, как Андрей Толстой и Валерий Турчин; приобретая работы в коллекцию, мы постоянно консультировались с Анатолием Стригалёвым и другими экспертами, которым мы доверяли на тот момент и доверяем до сих пор. Например, ретроспективу Александры Экстер мы делали с Георгием Федоровичем Коваленко. Картина Чашника, которая вызвала — не знаю почему — столько вопросов, множество раз выставлялась в разных местах. В нашей экспозиции она с 2006 года.
Мария Кравцова: Давайте поговорим об этой работе. Какой у нее провенанс? Откуда она? Как она попала в коллекцию?
Василий Церетели: Она покупалась у некоего европейского коллекционера. Искусствоведы знают это собрание. У нее есть экспертиза Русского музея. Ни разу у нас не было такого, чтобы кто-то что-то нарисовал в подвале и потом повесил на стену выставочного зала.
Мария Кравцова: Вы можете показать мне документы, провенансы и экспертизу, Чашника и, например, «Велосипедиста» Гончаровой?
Василий Церетели: Да, все это есть у наших хранителей[1].
Мария Кравцова: Тем не менее известны спорные моменты, связанные с экспертизами, в том числе известных музеев. Зельфира Исмаиловна Трегулова, придя в Третьяковскую галерею, уволила нескольких сотрудников отдела научной экспертизы (сам отдел был закрыт, вместо него в галерее появился отдел комплексных исследований. — Артгид), у которых, мягко говоря, была неидеальная репутация, и все об этом знали.
Василий Церетиели: Зельфира Исмаилова вообще поменяла подход Третьяковской галереи ко многим вещам и начала делать прекрасные выставки. Но ее отношение к экспертизе я не могу комментировать, я не эксперт и вообще больше доверяю химической экспертизе.
Мария Кравцова: То есть технико-технологической?
Василий Церетели: Да, и поэтому сегодня на базе нашего музея работает одна из самых уважаемых лабораторий в Москве. Она была создана Зурабом Константиновичем именно для того, чтобы не пропускать фальшивки. Специалисты этой лаборатории работают с нашей коллекцией, хотя могу сказать, что работа Чашника, которую мы обсуждаем, не исследовалась в нашей лаборатории, поскольку у нее уже имелась экспертиза Русского музея. Но после окончания выставки «Блуждающие звезды» в галерее «На Шаболовке» мы проведем собственную экспертизу. Но здесь важно добавить, что судьба той или иной работы должна решаться коллегиально, с привлечением разных экспертов. В качестве примера — во второй половине 2000-х японцы предложили нам сделать выставку авангарда из нашей коллекции. Они отобрали работы, мы придумали название «Весна русского авангарда», выставка открылась в Токио, а потом отправилась в тур еще по трем японским музеям. И тут возникли вопросы к работам Шагала. Ни к каким другим работам не возникли, а к Шагалу — да. Почему? Во время подготовки выставки мы объясняли японской стороне, что не имеем права давать им разрешение на производство сувениров, все права на изображения и их репродукцию принадлежат Комитету Шагала. А они взяли и произвели сувенирную линейку. А в Комитет Шагала послали письмо уже постфактум.
Мария Кравцова: Комитет Шагала к таким вещам очень нервно относится.
Василий Церетели: Мы вынуждены были тогда снять эти работы с выставки. Спустя какое-то время я посетил Комитет Шагала, встретился там с приятными людьми, в частности с внучкой художника (Мерет Мейер — создательница, совместно с Дэвид Макнилом, и управляющая Комитетом Марка Шагала. — Артгид). Они посмотрели на фотографии работ и ответили, что не могут точно сказать, фальшивые они или подлинные: «Мы должны провести исследования». Спрашиваю: «Какие? Химический анализ?» «Нет, мы в него не верим, — ответили они. — Мы берем 20–50 работ исследуемого периода, ставим рядом вашу работу и… Вы сами все увидите и поймете… Но до тех пор, пока это не сделано, мы не можем на 100% точно сказать, подлинник это или нет». Но представители Комитета бывали в Москве, в нашем музее и до скандала в Японии, они видели эти вещи в нашей экспозиции, и никто ничего не говорил. Но как только вещи покинули пределы России, они вдруг стали «подозрительными». Поэтому я ответил: «Ждем вас в гости, будем вместе смотреть вещи». Я повторю еще раз — мы выступаем за открытый диалог и оглашение результатов любых исследований, мы готовы к любым обсуждениям с экспертным сообществом и работаем над тем, чтобы эти обсуждения состоялись. Это и есть научный процесс. Если возникают какие-то вопросы, надо искать на них ответы. Сейчас в нашей экспозиции выставлены работы, в которых мы на 100% уверены, у нас есть все экспертизы и документы, подтверждающие в том числе их провенанс. Мы покупали работы для нашего собрания в разных уголках мира — у коллекционеров из Израиля, Франции, России. Да, это происходило в 1990-е, в эпоху, у которой была своя специфика. Помню, на одной из конференций ICOM, кажется в Катаре, подходит ко мне дядечка. Предлагает мне купить работу Малевича. Такая, говорит, отличная вещь, было бы здорово увидеть ее в вашем музее, и показывает мне бумажку, где с ошибками написана фамилия «Церетели». Мол, подлинность этой работы подтверждена великим экспертом по авангарду Зурабом Церетели. Я с ним жестко потом поговорил. Какое-то время спустя к нам с этой же работой приходили какие-то люди из Грузии. Они мамой клялись, что картина висела на стене у них дома много десятилетий… Аналогичные истории были с Пиросмани. Нам приносят его якобы портрет и бумаги с подписями уважаемых людей из Грузии, из России, из разных музеев. Целая папка. Зураб Константинович смотрит на работу и говорит: «Это не Пиросмани». Я говорю: «Как не Пиросмани? Тут же столько бумаг! Ты точно не ошибаешься?» Он говорит: «Идите в лабораторию, проверяйте». Проверяем. Современная клеенка в основе… Сказали продавцам, что не будем покупать, потому что это не настоящая работа, сделали соответствующее заключение. Думаете, их это остановило? Работу все-таки продали через аукцион, а человек, который ее купил, потом судился с аукционным домом, и благодаря именно нашей экспертизе добился возврата денег. Вопрос экспертизы всегда очень важен. Мы не понаслышке знаем, сколько мифов связано с авангардом и сколько людей пытаются нагреть руки на нем или на фальшивках «под авангард».
Мария Кравцова: Вы, вероятно, знаете, что в ноябре прошлого года в Кельне Музей Людвига организовал симпозиум, посвященный авангарду и его подделкам в музейных коллекциях по всему миру — от Амстердама до Нью-Йорка. На этом симпозиуме сотрудники самых уважаемых музеев признавали, что в ходе последних исследований почти во всех собраниях были выявлены фальшивки. Многие отмечали, что эти работы в собрания попадали через вполне уважаемые галереи или коллекционеров, которые сами заблуждались насчет подлинности — в 1970-е и 1980-е уровень изученности авангарда на Западе и возможности экспертизы уступали нашим современным знаниям и возможностям. Или история с Ростовским кремлем. С точки зрения провенанса все идеально, работы поступили в собрание еще в 1920-е и никогда его не покидали, но технико-технологическая экспертиза показывает: Малевич и Попова — фальшивки. Научные сотрудники проводят расследование и приходят к выводу, что подлинники заменили копиями еще в 1950-е. Я не очень верю в знаточескую экспертизу, когда эксперт смотрит на работу и говорит, Малевич это или нет. Но я верю в комплексную, когда технико-технологические выводы дополняются, например, исследованиями провенанса…
Василий Церетели: Я тоже доверяю только комплексной экспертизе: связующие, химический анализ пигментов, рентген — есть много современных способов. И эти современные способы должны дополняться визуальным сравнением с подлинниками.
Мария Кравцова: Я скорее веду к тому, что запущенный Ростовским кремлем и Музеем Людвига процесс должен сподвигнуть музеи, в том числе в России, к критическому анализу своих коллекций. Они должны пойти на это, даже имея «все документы и экспертизы», ведь те же провенансы активно подделывают. И опыт Ростова и Кельна, которые не просто признали наличие фальшаков в своей коллекции, но и выставили эти работы в их уже новом статусе неоригинала, доказывает, что в признании правды нет ничего страшного, репутация институции от этого не страдает, а наоборот, только выигрывает. А вы готовы перепроверить не только Чашника, но и другие работы, которые упоминает в своей статье Константин Акинша? Начать большой проект по изучению коллекции?
Василий Церетели: Конечно, готовы. Мы этим и занимаемся. Например, «Велосипедист» Гончаровой был внесен в книгу поступлений основного фонда музея в 2002 году. Мы исследовали эту работу в нашей лаборатории, и могу сказать, что пигменты и многое другое соответствуют началу прошлого века.
Мария Кравцова: Вы не видите некой проблемы, что исследования работ из коллекции музея проводятся в лаборатории музея, а не в неаффилированной лаборатории, например в ГосНИИРе?
Василий Церетели: Я не вижу в этом никакой проблемы, зачем самого себя обманывать? Я дорожу своей репутацией и репутацией музея, я делаю все, чтобы нам не было стыдно завтра или послезавтра. В нашу научно-исследовательскую лабораторию, которую начинал в нашем музее Валерий Платонович Голиков, обращается огромное количество людей, они доверяют результатам нашей экспертизы. Мы постоянно совершенствуем процесс, стараемся не допускать ошибок.
Мария Кравцова: Кто сейчас стоит во главе экспертного отдела?
Василий Церетели: Серги Нугзариевич Шагулашвили, в лаборатории работает Виталий Васильевич Семикин. Наша лаборатория — одна из немногих в России, где проводится полный спектр химических исследований, в том числе исследование связующих. Мы сталкивались с ситуациями, когда работа изначально приписывается одному художнику, но по результатам исследований переатрибутируется другому. Например, в ходе подготовки выставки Василия Шухаева в Магадане куратор Елена Каменская и наши эксперты переатрибутировали некоторые произведения его супруге. Также мы смогли реконструировать множество названий работ, прояснили личности некоторых персонажей. Всем музеям-партнерам мы отправили письма с результатами наших изысканий, но не все они поменяли атрибуции. Так тоже бывает. Мы всегда открыты диалогу, за годы работы в нашем музее сложилась прекрасная команда хранителей, реставраторов и научных сотрудников, которые работают с этим материалом и всегда готовы помочь коллегам из других музеев своей экспертизой.
Мария Кравцова: За время работы лаборатории бывали случаи, когда при исследовании произведения из собрания музея оно из условного «Пиросмани» или «Малевича» превращалось в «неизвестного автора»?
Василий Церетели: Нет. Какое-то время назад у нас были вопросы к трем «шагалам» из нашей коллекции. Среди них была работа, которую подтвердил сам художник. Я рассказал его внучке про эту историю, на что она ответила: «Вы знаете, это было за два года до смерти дедушки, у него уже зрение было плохое… Возможно, он ошибся, поэтому давайте посмотрим еще раз на эту работу. Но если были свидетели того, что Шагал подтвердил работу, есть подпись, то провенанс, в общем-то, подтверждается». Про другую работу они сказали, что никогда не видели ее, но знают дилера, который в 1990-е в Париже продал Зурабу Константиновичу это полотно, и им странно, что он никогда не обращался в Комитет за подтверждением аутентичности этого произведения. В результате мы эту работу больше не выставляем.
Мария Кравцова: Подождите, вы больше не выставляете эту работу, но она является частью собрания и представлена в Госкаталоге?
Василий Церетели: Нет, это была работа из личной коллекции Зураба Константиновича. Все отраженные в Госкаталоге работы из музейной коллекции имеют экспертизы Третьяковской галереи, Русского музея и так далее.
Мария Кравцова: Чуть раньше мы уже говорили о том, что экспертиза Третьяковки в какой-то момент была дискредитирована. Это уже сигнал, чтобы провести повторную экспертизу.
Василий Церетели: Мы готовы это сделать. Я благодарен Константину Акинше, что он поднял эту тему. Но тут есть и еще один важный момент — такие работы, попав в музейное собрание, навсегда уходят с рынка. К тому же с 2007 года мы не покупаем работы этого периода: за последние двадцать лет цены на авангард поднялись безумно, да и истории с подделками заставляют задуматься.
Мария Кравцова: И вот в 2007 году вы меняете собирательскую концепцию…
Василий Церетели: Мы не меняем, концепция осталась прежней, просто с определенного момента мы больше сфокусировались на комплектовании нашего собрания работами ныне живущих художников. В нашей коллекции есть пробелы. Например, мне бы хотелось пополнить коллекцию произведениями московской концептуальной школы, работами художников из Санкт-Петербурга и так далее… У нас довольно долго не было закупок — есть работы, которые мы мечтаем приобрести, есть работы, которые десятки лет лежат на закупке и не проходят через закупочную комиссию… Вернее, комиссии, потому что музейная закупка — это многоступенчатый процесс. Вообще, музей должен комплектоваться постоянно, это важнейшая вещь для его развития.
Мария Кравцова: Я смутно помню, но пару лет назад мэр столицы Сергей Собянин обещал музею деньги именно на пополнение коллекции.
Василий Церетели: Это был фантастический подарок Московскому музею современного искусства на юбилей и к открытию Образовательного центра. Специальным грантом Сергея Семеновича были выделены средства на закупку молодых художников.
Мария Кравцова: Я правильно поняла — у вас сейчас нет бюджета на закупки?
Василий Церетели: Да, но до 2014 года этот бюджет был. Мы активно пополняли коллекцию. Изначально мы существовали отдельно от Департамента культуры города Москвы, у нас был собственный бюджет, музей имел возможность как делать выставки, так и покупать работы. Потом мы перешли в подчинение, и с этого момента все закупки осуществляются только при условии его согласования закупочной комиссией. Как это происходит: в музее есть закупочный совет, он формирует список работ для приобретения. Этот список рассматривается закупочной комиссией при Депкульте. Эта процедура закреплена законодательно. В комиссию при Департаменте в одно время входили специалисты по современному искусству, например, Леонид Бажанов, но в основном в комиссии люди с экспертизой в других областях культуры. Именно они решают, что важнее купить: гравюру XVII века или работу «Чемпионов мира». В последний раз мы покупали, как раз в этом году, три работы — Яна Тоомика, Александра Повзнера и прекрасный набор литографий разных художников, который делала галерея Shaltai Editions (она четыре года ждала, когда мы сможем приобрести этот набор).
Мария Кравцова: Есть другие возможности комплектования музея?
Василий Церетели: Да, дары и так далее — мы работаем над этим.
Примечания
- ^ Московский музей современного искусства предоставил «Артгиду» «Комплексное технологическое исследование материалов и основы живописи картины “Композиция” автор И. Г. Чашник. 1902–1929 гг. Размеры 79 × 70 см» за подписью старшего научного сотрудника отдела химико-биологических исследований Государственного Русского музея Саватеевой Е. М. и старшего научного сотрудника отдела научно-технической экспертизы Государственного Эрмитажа Сушкова А. А., но не дал разрешения на воспроизведение этого документа в качестве приложения к тексту интервью.
