Якоб Лена Кнебль: «Уверенность в себе важнее гендера»

В рамках образовательной программы к проекту «V-A-C Live: Тино Сегал» в Москву приехала австрийская художница Якоб Лена Кнебль. Ее перформансы, фотографии и дизайнерские работы построены на отрицании привычных отношений между телом и гендером, материалом и заложенным в нем смыслом, автором и зрителем, искусством и дизайном. Травестирование и карнавализация идут в ее произведениях рука об руку с внимательным изучением массовой культуры, моды и дизайна. «Артгид» обсудил с художницей проблему построения идентичности через постоянную трансформацию, образ женщины в истории искусства и роль юмора в ее практиках.

Якоб Лена Кнебль. 2013. Фото: Георг Петермихль

Татьяна Сохарева: Какими были ваши первые работы? С чего вы начинали?

Якоб Лена Кнебль: На меня в свое время очень сильно повлияла Синди Шерман — она до сих пор меня вдохновляет. Кроме того, я изучала дизайн в индустрии моды и скульптуру, поскольку они интересны мне в связи с вопросом поиска идентичности. Потом я начала работать с фотографией, изучала основы композиции, — мне хотелось разобраться, как люди презентуют себя с помощью фотографии, что передают через изображение.

Т.С.: Вы рассматриваете свои произведения как критику образа женщины, сформированного рекламой и массовой культурой?

Я.Л.К.: Мне не нравится термин «критика». Над ним трясутся у нас в Вене, он очень волнует вас в Москве, но я решила поменять свой метод работы — теперь я не критикую, а приглашаю людей мыслить альтернативно, помогаю им научиться воспринимать альтернативную визуальность. Вы можете использовать слово «критика», но я хочу, чтобы мою работу воспринимали именно как «приглашение». Реакция публики сильнее, когда ты приглашаешь ее к диалогу — буквально берешь за руку и говоришь: «Я хочу вам кое-что показать». Это работает как соблазнение. Поэтому я больше не критикую массмедиа, а создаю иную картинку, показываю, что человек может быть таким, каким ему хочется быть. Визуальность — это же про разнообразие.

Т.С.: Ваш художественный опыт основан на постоянной трансформации. Какую роль в ваших практиках играет ваша собственная личность?

Я.Л.К.: Мое «я» — это, конечно, смысловой центр всего, что я делаю. Но тут важно прояснить, что все мы постоянно преображаемся, просто я делаю этот процесс видимым. Так устроена жизнь: люди, которых мы встречаем, книги, которые мы читаем, — все это меняет нас. Я сфокусировалась на проблеме трансформации, потому что такой опыт самонаблюдения дает шанс в конце жизни сказать: «М-м-м… Было интересно!» Этому тоже нужно учиться. Нельзя же всю жизнь оставаться в одном месте и в одном образе — это скучно, пусто.

Т.С.: Расскажите о своем проекте Oh… в венском музее MUMOK.

Я.Л.К.: Когда меня пригласили сделать проект на основе коллекции музея, я сначала подумала: «Какой кошмар! — А потом: — Надо попробовать!». Поставив проблему тела и телесности во главу угла, я просмотрела более 40 тысяч работ из собрания и сконструировала из них несколько комнат таким образом, чтобы зритель не понимал — искусство перед ним или декор. Мне нравится ситуация, когда смотришь на произведение и не можешь подвести его ни под одну строго определенную категорию. Это очень захватывающий момент. У Борхеса есть рассказ, который называется «Есть многое на свете…». Главный герой рассказывает историю дома, о котором ходят ужасные слухи. Заходя внутрь, он обнаруживает удивительные вещи: стул, который имеет форму человеческого тела, стол, напоминающий картинную раму. Ему очень страшно, но даже в тот момент, когда он слышит, как некое существо заходит в дом и топает на первом этаже, он превозмогает страх ради любопытства. По-моему, зритель в музее должен испытывать схожие ощущения: оставаться, чтобы посмотреть, что же будет дальше, даже если он растерян или напуган.

Т.С.: MUMOK ассоциируется с венским акционизмом и сопутствующими ему кровавыми ужасами. Вы вписались в этот контекст? Чувствуете связь с этим течением?

Я.Л.К.: Да, но только потому, что я из Австрии. У меня была работа, которая называлась «Австрийский психопат». Частенько, когда люди узнают, что я из Австрии (да что уж там, постоянно!), они первым делом спрашивают про венских акционистов. Для своего проекта я, например, взяла одну работу Рудольфа Шварцкоглера, потому что вижу в нем очень редкий тип хрупкой маскулинности. Он сам по себе такой милый, маленький мужчина, я его очень ценю за это, но не могу сказать, что он был моей главной целью. Это единственная акционистская работа в моем проекте.

Т.С.: Body art имеет дело с телом без идентичности. Для вас перевоплощение — это акт освобождения?

Я.Л.К.: Да, но все же это в большей степени история про «расширение» тела, добавление к нему новых смыслов и образов. Например, для проекта в MUMOK я отобрала работы, которые как раз работают на «продолжение» тела. С их помощью я демонстрирую, как менялась я. Мне хочется быть максимально чуткой по отношению к моему телу, к моей идентичности, когда я работаю с произведениями других людей. Моя работа — это реакция на то, что я нашла в коллекции музея. Честно говоря, я не использую какие-то специальные термины, чтобы описывать свои практики. Многие называют меня перформансисткой, но я себя таковой не считаю. Наверное, исчерпывающего определения не существует.

Т.С.: Можете описать «собирательный образ» своей героини — кто она?

Я.Л.К.: Арлекин. Это субверсивная личность, пришедшая к нам из итальянской комедии дель арте. Она существует в разных культурах — в Италии, в России, в Японии. Это очень разносторонний персонаж: он может быть хорошим, может быть плохим. С одной стороны, он целитель, с другой — трикстер. Многие великие актеры по-своему преображали этот образ, присваивали его. Меня волнует, что мы сегодня можем сделать с образом, который столько лет мигрировал из культуры в культуру. Мне он очень близок, очень нравится. Арлекин — это еще и шут при короле, то есть единственный человек, которому дозволялось говорить правду.

Кроме того, в декабре на фестивале перформанса в Цюрихе я представлю работу под названием System coach. Коучинг, наставничество очень занимает меня как явление. Я хотела бы изучить процесс, как человек превращается в дизайнера своей личности. В этом перформансе я как раз постараюсь стать таким коучем и затронуть в разговоре со зрителями ряд серьезных вопросов. Есть, например, теория о том, что внутри нас живет ребенок, с которым нужно сохранять связь. Возможно, я еще сделаю выставку под эту историю — покажу портреты самой себя в окружении разных людей.

Т.С.: В статье «Боль и радость рождения заново» Люси Липпард писала о том, что телесные практики в искусстве нередко закрепляют гендерные стереотипы, а не опровергают их. Удается ли вам этого избежать?

Я.Л.К.: Не могу сказать, что у меня получается избежать этого. Но мне интересно искать альтернативы, даже когда речь идет о стереотипах. Своих студентов, например, я всегда стараюсь подтолкнуть к тому, чтобы они становились более уверенными и независимыми — от пола в том числе. Уверенность в себе важнее гендера. Когда мы уверены в себе, мы становимся хозяевами своей личности.

Т.С.: Почему вы решили обратиться к индустрии моды? Ведь то, что вы делаете, диаметрально противоположно ее канонам: ваши героини необычны, смешны, часто уродливы?

Я.Л.К.: Я начала заниматься искусством в период, когда работала с австрийским модным брендом House of the very island’s. Два года мы занимались дизайном в Париже, но для меня индустрия моды — это было слишком, я решила стать художницей. Мне вообще нравится ощущение, когда мы сближаемся с вещами, которые изначально находим слишком сложными для себя. Все-таки меня гораздо больше волновало, что нам говорит материал, а не как он выглядит. У Генри Мура, например, великолепное чувство материала, я бы хотела работать с его произведениями.

Т.С.: Мода и дизайн всегда работали на нейтрализацию радикального заряда в искусстве. При этом в ваших работах он все-таки ощущается. Как вам это удается?

Я.Л.К.: Мне интересны очень разные направления — стиль арт-энд-крафт, например, и в то же время конструктивизм. Очень мне нравится Соня Делоне — ей удалось спаять дизайн и искусство так, что одно стало неотличимо от другого. Мой юмор тоже по-своему радикален. Возможно, дело в том, что я слишком часто сталкивалась с утратой. Этот опыт меня радикализировал. Очень сложно сказать себе, что это всего лишь жизнь, и что бы ни случилось, ты должен продолжать заниматься своим делом. Но именно в такие моменты страх уходит.

Т.С.: Как вы относитесь к массовой культуре?

Я.Л.К.: Я ребенок 1980-х, конечно, мне все это интересно. The Beatles были для меня одним из самых важных явлений в культуре. Это было очень сильно! Ты слушаешь песню Джона Леннона и не веришь, что это было часть массовой культуры. В иные периоды массовая культура была очень интересной: битлы, панки, глэм — тогда происходило очень много захватывающих вещей. Сейчас, кажется, Леди Гага — это все, что нам осталось.

Т.С.: Женское тело в истории живописи долгое время существовало лишь на правах объекта, который изображали художники-мужчины. Что вам дало воспроизведение классических полотен Пикассо, Малевича и прочих, на собственном теле?

Я.Л.К.: Во-первых, я очень ценю эти произведения. Не вина Пикассо, что судьбы женщин-художниц сложились так, как сложились. Я не думаю, что мы теперь должны кричать: «Никакого Пикассо на выставках, он же мужчина». Это ерунда. Для меня все равно очень важны его работы. Но в первую очередь я, конечно, хотела обратить внимание на женщин-художниц, хотела вернуть их в историю искусства. Самое главное в этой работах не то, что я наносила эти изображения на собственное тело, а их названия — Пабло, Казимир, Джеймс, Пит… Есть, например, байопик, посвященный Фриде Кало, он называется просто «Фрида». Чувствуете? Фрида, но Поллок. В некотором смысле этот проект позволил мне поиграть с мужским телом и с мужским искусством. Но я все равно люблю Малевича, и Пикассо, по-моему, невероятен! В его живописи столько силы. Так что мой проект — это просто иной модус критики. Я никогда в жизни не сказала бы, что теперь нужно избегать или как-то иначе относиться к художникам-мужчинам, раз общественные нормы изменились. Не нужно рубить искусство на куски в зависимости от пола художника.

Т.С.: Одна из ваших магистральных стратегий — это юмор. Какую роль комическое играет в вашем творчестве?

Я.Л.К.: Для меня юмор очень важен, это правда. Если вы видели мои старые фотографии, где изображены гротескные, ненормальные тела, то вы понимаете, что такие вещи можно воспринимать только с юмором. Комическое сильно упрощает работу — зрителю всегда будет проще воспринять что-то смешное, нежели серьезное. Благодаря юмору он теряет страх. Так что это опять же способ пригласить его к диалогу. Смех — это очень сильная эмоция. Если ты врубился в работу, она тебя уже не отпустит. Да и в целом юмор — это, пожалуй, единственный способ жить. Ведь если у человека нет чувства юмора, он способен только бороться и страдать.