Луи-Филипп Демер и Билл Ворн: «Технологии — ложная надежда»
Луи-Филипп Демер и Билл Ворн — классики технологического искусства, работающие в этой области уже более 20 лет. В рамках фестиваля «Политех», который состоится 27–28 мая в Парке Горького, будет показан их новый совместный робототехнический перформанс Inferno. В этом проекте зрителям предлагается выйти на сцену, облачившись в специальные костюмы-экзоскелеты, и принять участие в роботизированной прогулке по загробному миру. Концепция ада в этом произведении — ключевая тема, вокруг которой собраны все известные нам гипотезы и мифы. В мировой культуре часто встречаются изображения преисподней и населяющих ее существ (от кругов ада у Данте до тематического парка Haw Par Villa в Сингапуре). Эти существа (а по сути — воплощение неких сил), фигурирующие в многочисленных описаниях преисподней, обладают властью над душами и возможностью наказывать грешников. Во время перформанса Inferno зрители окажутся во власти этих сил. Дмитрий Булатов поговорил с авторами Inferno о том, чего ждать публике от «адского турпохода», о роли новейших технологий в современном адоустройстве, а также о природе власти и контроля.
Луи-Филипп Демер (справа) и Билл Ворн. Фото: © Tom Mesic
Дмитрий Булатов: Вы привозите в Москву свое новое произведение — робототехнический перформанс под названием Inferno. Как возникла идея этого проекта, и какие задачи вы ставили перед собой при его реализации?
Билл Ворн: Это далеко не первый наш перформанс с «эффектом присутствия». Но даже когда наши работы производили сильное впечатление на публику, нас не покидало ощущение, что между зрителем и роботизированным устройством сохранялась большая дистанция. Особенно это чувствовалось в наших сценических постановках. Поэтому мы задались целью заставить зрителя пережить предельно индивидуальный эмоциональный опыт. В то время нам как раз хотелось поработать с экзоскелетами. Но конечно, в этом проекте поднимаются и другие темы, например, вопросы контроля, добровольного подчинения, массовой манипуляции и так далее.
Д.Б.: Ваше произведение — прямая отсылка к первой части «Божественной комедии» Данте, в том числе к истории, связанной с «Адом» (ит. Inferno). Чем вас вдохновляют образы ада, и отличаются ли они сегодня от тех, что в свое время описывал Данте?
Луи-Филипп Демер: Нас вдохновляли не столько образы, сколько сам процесс, а точнее — мысль о том, что ад состоит из уровней, кругов, каждый из которых соответствует конкретному наказанию за конкретный грех, совершенный тобой при жизни. Это очень похоже на буддистское представление об аде. Однако для нас было важнее отыскать структуру нашего перформанса, нежели воссоздать ад Данте. Строгая «структура» ада делает его идеальной моделью, по которой можно выстроить перформанс определенной длительности. Но главное, в чем мы отходим от Данте и от буддизма, это то, что людей не наказывают: ими манипулируют. А это уже совсем не то, что встречается в традиционных представлениях о преисподней.
Д.Б.: Да, в сущности это универсальная формула власти. В «Божественной комедии» Вергилий приглашает Данте совершить путешествие в загробный мир. Вообще, когда мертвец приглашает вас посетить загробный мир, это несколько настораживает. На что должен настроиться зритель, чтобы адекватно воспринять ваш перформанс?
Б.В.: Мы много играем с ожиданиями зрителей. Большинство людей никогда не примеряло экзоскелет, поэтому не знает, чего ожидать. Будет ли больно? Как себя вести в этой ситуации? Это те же ощущения, что перед любым экспериментом подобного рода. Более того: мы играем со зрительскими ожиданиями и усиливаем эффект, потому что манипулируемый оказывается в среде таких же манипулируемых. Переживать полезно — волнение обостряет твои чувства и готовит к предстоящему приключению. Но впечатления меняются быстро: как только твое тело привыкает к тому, что им управляют, приходят новые непредсказуемые ощущения.
Д.Б.: Если ад и существует, то он очевидно «располагается» внутри нас, в человеческом сознании — то есть лежит в основе познавательной деятельности человека. Традиционное искусство — тоже из этого истока, оно всегда антропоцентрично. Можно ли сказать, что робоарт, несмотря на интерес к новейшим технологиям, — продолжение той же традиции, где в центре внимания оказывается человек, его судьба и его будущее?
Л.-Ф. Д.: Да, конечно. Если бы роботы не были проекцией рефлексирующего человека, робототехнического искусства бы не существовало. Именно поэтому нам так интересно, что говорят люди после перформанса. Все воспринимают пережитое по-своему и по-своему называют ту систему, которая ими управляла. Появляется множество интерпретаций, связанных, как правило, с сильными личными переживаниями. В Inferno совершенно не обязательно понимать, как все устроено технически, или разгадывать какую-то хитрую концепцию. Нужно всего лишь отпустить себя и позволить себе стать частью системы. В робоарте машины — это всего лишь средство, медиум, при помощи которого рассказываются все те же человеческие истории.
Д.Б.: Технологии сегодня изменяют не только окружающий мир, но и самого человека. Это наделяет его невиданной властью, однако вряд ли делает более совершенным в морально-этическом плане. Реагируете ли вы в своих работах на эту проблематику — и если да, то каким образом?
Л.-Ф. Д.: Косвенно — да, как многие научно-фантастические романы. Приравнять технический прогресс к аду — это само по себе довольно сильное заявление. А в Inferno мы приравниваем повседневную рутину (в исполнении нас и машин) к вечным мукам ада. И мы заметили, что это дает участникам парадоксальное, ложное ощущение свободы, навеянное трансом, в который их вводят повторяющиеся движения, саундтрек и атмосфера. Мне кажется, в этом и есть суть нашего отношения к новым технологиям — ложная надежда, замешанная на выдуманных обещаниях… И все мы с готовностью становимся на этот путь.
Д.Б.: В конце концов, процесс технологизации человека — это обещание его бессмертия, поскольку чем менее ты естественно жив, тем более долговечен. Какое отношение к этим тенденциям складывается у вас персонально: принятие, оправдание, критика, сопротивление?
Б.В.: Конечно, Inferno — это наше высказывание по поводу превращения человечества в киборгов, однако мы очень скептически относимся к идеям постгуманизма и им подобным. Да, техника работает, а может также глючить, зависать, не справляться с задачей, выходить из строя. Сложно представить, каким образом все это приведет нас к бессмертию. Роботы сегодня — это наше отражение, а не наоборот. Наверное, поэтому много лет назад мы стали делать машины, которые являются полной противоположностью идеальному роботу (промышленному или бытовому). Так, в проекте La Cour des Miracles («Двор чудес», 1997) мы ввели понятие «отверженных машин», создавали роботов с физическими недостатками, от которых они, казалось, страдали. Проект DSM-VI (2012) был о роботах с психическими отклонениями. Всем этим мы хотим сказать, что всегда существует обратная сторона медали, и нам интереснее показывать роботов, которые становятся человечнее благодаря своим недостаткам, а не совершенству.
Д.Б.: Сегодня порой бывает непросто отличить научно-технологическое исследование от художественного проекта. В каких случаях мы имеем дело с художниками, а в каких — с представителями науки? Почему вы считаете свои проекты произведениями искусства?
Л.-Ф. Д.: Наши работы однозначно из области искусства, а не науки. Если вы используете какую-то технологию, это совсем не значит, что вы занимаетесь наукой или что вы занимаетесь искусством. Цели, которые преследуют наука и искусство, сильно отличаются друг от друга, хотя теоретически могут и пересекаться. Важно отличать цели от процесса занятия наукой или искусством. Хотя и эти процессы могут в какие-то моменты пересекаться. Мы не чувствуем необходимости в том, чтобы примыкать к тренду art & science, который сейчас, похоже, достиг пика популярности. Да, так сложилось, что мы используем роботов в своих произведениях, но только как метафоры человеческих состояний, а не как формат в русле sci-art. Порой мы можем совмещать научные методы и творческие подходы, однако наши работы — это прежде всего опыт как переживание, а не как эксперимент.
Д.Б.: Я неоднократно слышал от ученых, что искусство вряд ли способно внести свой вклад в науку. А могут ли, на ваш взгляд, художники способствовать развитию научно-технологических исследований? Или перед ними стоит другая задача?
Б.В.: Конечно, задачи у них разные, но это не значит, что они не могут время от времени совпадать. В любом случае ученые, очевидно, вносят больший вклад в искусство, чем художники — в науку. Наверное, есть и такие художники, которые мечтают продвинуть науку, но лично мы таких задач не ставим. Мы пользуемся новыми технологиями, чтобы создать нечто любопытное для зрителя, только и всего. Чтобы получилось произведение искусства, которое затронет чувства зрителей, перенесет их в какой-то новый мир. Где только можно, мы стараемся использовать научные концепты и технологии не по их прямому назначению. Это не значит, что сделанное нами не вносит вклада в науку или что это нельзя назвать исследованием. Однако по большей части наши проекты работают на совершенно ином уровне, нежели накопление или структурирование знаний.
Д.Б.: И последний вопрос. Раньше считалось, что время и пространство не властны над шедевром. Сегодня это уходит в прошлое: в технически воспроизводимых произведениях искусства исчезает «аура», а медиа стремительно устаревают. Возможны ли в такой ситуации «бессмертные» шедевры искусства высоких технологий?
Б.В.: Мы не верим в шедевры. Это продукты эволюции истории искусств и частных мнений. Кстати, мы стремимся к одушевлению наших роботов, делаем их как бы живыми, способными переживать. Принято считать, что душа — понятие, связанное исключительно с человеком, и дать душу машине — значит идти против общепринятого. В этом случае произведение, вероятно, способно отразить момент вне времени, сознавая всю глубину этого противоречия. И тогда это шедевр? Понятия не имею! А вот перформанс и человеческие переживания эфемерны по своей сути, их невозможно полностью охватить и выразить. Они неуловимы, их нельзя зафиксировать во времени и пространстве, в отличие от того, что смогло увековечить традиционное искусство в камне и на холсте.
