Коллекционер трагедий

Кардиохирург Михаил Алшибая курит одну сигарету за другой и говорит, что люди умирают не только от табака. Он знает об этом не понаслышке — и как врач, и как коллекционер богатого на личные трагедии периода в истории русского искусства, 1960-х годов. В собрании Алшибая каждая картина сопровождается историей. В отличие от многих ценителей, он с большей охотой говорит не о шедеврах, а о «персонажах». Слово «собиратель» применительно к Алшибая можно трактовать двояко: и коллекционер, и тот, кто благодаря невероятному энтузиазму и увлеченности собирает из разрозненных кусочков целостную, полную картину советского искусства времен оттепели и дальше. «Артгид» благодарит автора Валентина Дьяконова и фотографа Сергея Шахиджаняна за возможность републикации этого текста, впервые опубликованного в журнале «Артхроника» (№ 12, 2009). Также «Артгид» благодарит Юлию Лебедеву, куратора и хранителя музея «Другое искусство» Музейного центра Российского государственного гуманитарного университета, где экспонируется часть коллекции Михаила Алшибая.

Михаил Алшибая. Фото: Сергей Шахиджанян

Из советской Ниццы

Михаил Алшибая родился в грузинском городе Батуми в 1958 году. В отличие от многих москвичей, старающихся поскорее забыть о провинции, Алшибая относится к своей малой родине со смесью трепета и исследовательского интереса. «Батуми вообще райское место, божественное. Когда хорошая погода, то с ним ничто не сравнится. И в то же время это богом забытый уголок, и так было всегда. Батуми оставался в стороне от исторического процесса. Даже когда в 1919 году британцы оккупировали Батуми и полтора года он был территорией Британской империи. До революции он стал своеобразным porto franco. “Батуми — наша Ницца!” — говорили патриоты и пеняли “денежным мешкам” на то, что они тратят деньги за границей. Конечно, это не Ницца, хотя бы потому, что в Батуми, например, свирепствовала малярия и пришлось осушать болота. С одной стороны, экзотика, с другой — климат не для отдыха. Ливни могут идти неделями». В советское время Батуми превратился в классический провинциальный город со смесью национальностей и языков, но без особого колорита, характерного для некоторых приморских городов вроде Одессы.

Поскольку и дед, и родители Алшибая были врачами, вопрос выбора профессии перед будущим коллекционером не стоял. Учиться в Батуми было негде: с образовательной точки зрения город мог похвастаться только пединститутом. Поэтому в 1974 году Алшибая переезжает в Москву и поступает во Второй медицинский университет имени Пирогова (ныне РГМУ, в просторечии — «второй мед»). Что интересно, общежитие университета располагалось на пересечении улиц Островитянова и Волгина, напротив пустыря, на котором в сентябре 1974 года состоялась знаменитая впоследствии «Бульдозерная выставка». Но Алшибая узнал об этом мероприятии и его значении в истории неофициального искусства гораздо позже: во-первых, он не жил в общежитии, а снимал квартиру, во-вторых, еще мало интересовался искусством. В студенческие годы Алшибая, как и многие культурные люди того времени, ходил на выставки Горкома графиков в залы на Малой Грузинской. Но всерьез он погрузился в искусство уже после окончания института. «Я был некоторое время знаком с коллекционером Яковом Рубинштейном. Известная фигура, они с Георгием Костаки действовали параллельно. Я встретился с ним случайно, у него были медицинские проблемы. И я побывал в его квартире, видел изумительную коллекцию. Рубинштейн полушутя говорил: “Я начал собирать картины в ознаменование смерти Сталина, в 1953 году”. А я начал собирать в связи со смертью Анатолия Зверева в 1986-м». С работами одного из самых популярных художников андерграунда Алшибая познакомился у коллеги и друга Давида Иоселиани, тоже врача, ныне главного кардиолога Москвы. Будущий коллекционер даже хотел купить работу Зверева из коллекции Иоселиани, но тот не согласился и посоветовал поговорить с самим художником. Алшибая, как говорилось выше, познакомиться со Зверевым не успел, зато по наводке Иоселиани попал к другому авторитетному нонконфомисту — Владимиру Немухину. Именно в мастерской бывшего лианозовца начала складываться одна из самых подробных и разнообразных коллекций искусства советских шестидесятников. 

Юрий Злотников. Из серии «Сигналы». 1958. Бумага, гуашь, темпера. Собрание Михаила Алшибая. Courtesy Музей «Другое искусство» РГГУ

Против исключения

В том, чтобы собирать искусство 1960–1980-х годов, нет ничего особенного. За последние годы мы видели немало выставок, посвященных как известным коллекционерам, покупавшим андерграунд в качестве одного из направлений собрания (Валерий Дудаков), так и более-менее «монологическим» собирателям (Игорь Метелицын, Иосиф Бадалов). Михаил Алшибая коллекционирует искусство как набор историй, стоящих за каждым (ну или почти за каждым) произведением. «Понимаете, для меня 1960-е годы — это явление ренессансного масштаба. Конечно, у меня есть 10–15 главных имен эпохи, но в те годы появилось намного больше интересных художников». В поиске произведений для коллекции собиратель предпочитает обращаться к родственникам художников. С дилерами он почти никогда не работает. По словам одного из галеристов, попросившего не называть его имени, если Алшибая и покупает что-то у дилеров, то всегда страшно торгуется.

Иногда необходимые контакты появляются по профессиональной линии. Так, например, в коллекции появилась поздняя работа ученицы Филонова Алисы Порет, небольшой холст, напоминающий не великого учителя, а скорее Наталью Нестерову. Картину Порет подарила Алшибая одна из пациенток.

На вопрос, почему Алшибая выбрал в качестве основного фокуса коллекции именно этот период, коллекционер отвечает так: «Я чувствовал внутреннее сходство с тем, как художники этой эпохи открывали для себя настоящее искусство. Но влияние Немухина тоже сыграло свою роль. Тогда, в середине 1960-х, была уже сформирована некая обойма “главных” художников, но и они стоили копейки. А некоторые вещи, вполне значительные, я в прямом смысле слова доставал из помоек». Поэтому собрание Алшибая больше всего напоминает музей «Другое искусство», в основу которого легла коллекция известного ценителя и тусовщика Леонида Талочкина. Трудно найти более непохожих друг на друга людей. Талочкин, умерший в 2001 году, выглядел как системный хиппи, знал лично всех художников, которых собирал. Алшибая же вступил на сложный путь коллекционирования не изнутри, а снаружи. Коллекционер считает это достоинством: «С одной стороны, мне жаль, что я не знал Зверева лично. По рассказам, это был выдающийся человек. С другой стороны, мне хочется думать, что я более объективен, не связан личными ассоциациями с этими художниками». Тем не менее и Талочкин, и Алшибая собирали «другое искусство» как явление, стиль жизни, а не набор вещей музейного статуса. «Меня всегда интересовали забытые и недооцененные художники. Бывало так: я прихожу к родственникам такого художника. Его никто уже не знает, но когда-то он был вписан в общий контекст андерграунда. И родственники дают мне папку, а в ней — рисунки Шварцмана, рисунки Бахчаняна и так далее». Одна из выставок коллекции Алшибая называлась «Круги» (ММСИ, 2006), и это название одновременно служит основным принципом отбора вещей. «Меня интересует среда 1960-х целиком, во всем своем многообразии. Конечно, на той выставке было множество имен, неизвестных зрителям, но люди, погруженные в контекст эпохи, подходили ко мне и с удивлением спрашивали: “А где ты взял работы такого-то?”». 

Владимир Немухин. Ломберный стол. 1999. Оргалит, масло, коллаж. Собрание Михаила Алшибая. Courtesy Музей «Другое искусство» РГГУ

Коллекционера печалит тот факт, что нонконформистов почти нет в западных музеях современного искусства. Он считает, что такое интересное явление, как шестидесятники, достойно быть представленным наравне с европейскими современниками. «Когда я в очередной раз был в Вене, я зашел в Альбертинум, чтобы посмотреть выставку Дюрера. Там было 10–15 холстов из музеев со всего мира и сотни рисунков, к которым выстраивалась очередь. Мне кажется, что наш андерграунд надо показывать точно так же: какие-то главные вещи плюс максимальное количество рисуночков и почеркушек от всех возможных художников».

Алшибая, с другой стороны, не в обиде на тех исследователей, которые считают шестидесятников всего лишь малозначительным эпизодом в истории советского искусства. «Когда я прочел монографию Екатерины Деготь “Русское искусство ХХ века”, я сделал на компьютере таблицу, по типу рисунков Кабакова. Там были пункты “Где Краснопевцев?”, “Где Вейсберг?” и так далее, всего имен двенадцать. И в конце, как у Кабакова, слова “Их нет”. Катя увидела эту вещь в галерее у Михаила Крокина, и ей она, кажется, понравилась». Алшибая, в отличие от многих художников той эпохи, Кабакова очень любит за понимание эстетики и социологии коммуналки, из которой, как из шинели, вышли и шестидесятники.

Несмотря на то, что коллекционер знает очень и очень много про тот период, которым занимается, Алшибая не считает себя экспертом. Зато он не без основания гордится тем, что владелица аукционного дома MacDougall’s Екатерина Макдугал впервые узнала о нонконфомистах именно от него. Но ее предложение стать экспертом MacDougall’s Алшибая вежливо отклонил. «Если уж я в чем и эксперт, — улыбается коллекционер, — так это в почтовых марках Батуми времен британской оккупации». Тем не менее иногда атрибуции Алшибая оказываются вернее, чем у других специалистов по периоду. Он со смехом рассказывает, как на одном из антикварных салонов увидел замечательную акварель легендарного петербуржца Александра Арефьева. Владельцы стенда продавали ее как Зверева и даже продемонстрировали атрибуцию признанного эксперта. 

Валентина Кропивницкая. Зверь одноглавый и зверь двуголовый. 1959. Бумага, угольный карандаш. Собрание Михаила Алшибая. Courtesy Музей «Другое искусство» РГГУ

Художники за рамками

Любимые герои Алшибая — аутсайдеры, органические нонконформисты, если можно так выразиться. Особое место и в коллекции, и в картине мира Алшибая занимает Владимир Пятницкий, еще мало изученный художник, в картинах которого «бубнововалетский» примитив сочетается с сюрреализмом и вполне зрелой экспрессией. У Пятницкого был официальный диагноз — шизофрения и судьба под стать: он умер в 40 лет от передозировки наркотиками. Трагические истории скрываются и за работами, ничем не примечательными с точки зрения общепринятых представлений о качестве. Довольно обыкновенный портрет некоей жены посла, например, написала художница из Горкома графиков Тамара Глытнева, отличавшаяся необычайной красотой. «Мне рассказывали, что на Малую Грузинскую ходили не на картины смотреть, а на нее любоваться. Но вот судьба у нее страшная. Просто как-то раз пошла зимой в лес и удавилась».

Велико искушение объяснить такую мотивацию для собирательства профессией Михаила Алшибая. Возможно, он смотрит на художника как на пациента, а на работы — как на историю болезни. Искусство шестидесятников напрашивается на биографические трактовки. С точки зрения бесстрастного анализа оно выглядит вторичным и слишком камерным, особенно по сравнению с поколением московских концептуалистов. Но прелесть «другого» искусства заключается в том, что за каждым выбором художника просматривается романтический подтекст. Шестидесятник всегда одинок. Обращение к абстракции — стилистический выбор — можно интерпретировать и как протест против фиксации официального искусства на понятных сюжетах, и как претензию на исключительность, создание частного пространства в коллективе, психологически недалеко ушедшем от коммуналок. Сюжеты из жизни «простых людей» кажутся социальной критикой в окружении героев труда и четких моральных установок. Истории сумасшедших «со справкой» оказываются предельным вариантом шестидесятнической романтики. Их привлекательность заключается в том, что шизофреники действовали инстинктивно, не занимались вопросами репутации и были настолько свободными от социальных условностей, что даже и не думали о том, чтобы сделать эксперимент единственной целью своего творчества. 

Гаяна Каждан. Автопортрет с гитарой. 1968. Оргалит, масло. Собрание Михаила Алшибая. Courtesy Музей «Другое искусство» РГГУ

Куратор музея «Другое искусство» Юлия Лебедева в 2003 году сделала первую выставку вещей из коллекции Алшибая. «Я помню, как мы ехали в такси, — рассказывает Лебедева, — и Миша по телефону рассказывал, как делать операцию на сердце своим сменщикам, ругая их на чем свет стоит. Я тогда подумала, что его энтузиазм поразителен: кажется, что у врачей такого уровня не может быть времени на искусство». Человеку, который имеет дело со страданиями себе подобных, пристало бы расслабляться в окружении более консервативных предметов искусства. Позиция Алшибая более сложна: «Медицина сродни военной службе. Ты обязан вставать в шесть утра и ехать в клинику. Никого не интересует, что у тебя произошло в личной жизни. Художник может выкинуть неудачный рисунок в помойку. Ошибки врачей оказываются в морге. И потом, в современной кардиохирургии положительный исход встречается в большинстве случаев». Если рассматривать искусство как средство отвлечения от реальности, то для Алшибая главным плюсом нонконформистов оказывается как раз их независимость от жизненных обстоятельств. Однако и тут важен не только контраст между человеком служащим и человеком богемным. «Для художника точность важна не менее, чем для хирурга. Просто цена ошибки иная».

Одна из любимых картин Алшибая — «Федя» Алексея Паустовского, сына знаменитого советского писателя. Судьба Паустовского-младшего вполне вписывается в стереотипные представления о «золотых» детях. Он много пил, экспериментировал с наркотиками и умер от передозировки. «Федя» Паустовского — интерьер восточной мазанки, в котором на куцем матрасе лежит человек в трусах со следами наркотического истощения на лице. «Когда я принес эту картину, жена устроила скандал, — с юмором рассказывает Алшибая. — Она с трудом смогла ее принять». Осматривая коллекцию Алшибая, в какой-то момент уже несколько опасаешься спрашивать, какая биография стоит за работой того или иного малоизвестного художника. И с облегчением вздыхаешь, когда самым страшным оказывается всего лишь отход от профессиональной деятельности. 

Александр Жданов. Кукла. 1973. Дерево, масло, металл, пластмасса. Собрание Михаила Алшибая. Courtesy Музей «Другое искусство» РГГУ

Другие времена

Алшибая интересуют не только 1960-е. Тут и там на стенах висят художники более современные, и в этом, пожалуй, главное отличие коллекции Алшибая от собрания Талочкина, который не заходил дальше 1980-х. На завешанных с пола до потолка стенах квартиры Алшибая можно обнаружить вещи совершенно неожиданные. Три абстрактные картины оказываются ранними работами Татьяны Хэнгстлер, известной как автор сложных и остроумных инсталляций. Женщина-рыба в духе арбатского салона — работа Андрея Бартенева. Вдруг замечаешь знакомые тела: на стене висит небольшая фотография Спенсера Туника, купленная коллекционером на благотворительном аукционе. Есть у Алшибая и живопись Ольги Чернышевой, художницы, открывшей в коллекционере художника. «Оля случайно увидела схемы операций, которые я рисую, и загорелась идеей сделать совместную выставку. И действительно, мы висели рядом в одной амстердамской галерее: мои схемы и ее акварели».

Особо теплое отношение к маргиналам Алшибая распространяет и на 1980-е. «Я же начал покупать работы в 1986 году. Тогда на Арбате только-только стали собираться художники. Первым вышел некий Сережа Арто. Он рисовал портреты за три рубля, его забирали в милицию, это была такая игра. Постепенно художников становилось все больше. Появился вернисаж в Измайлово. Причем там стояли художники, которые потом стали настоящими знаменитостями. Я прекрасно помню Валерия Кошлякова на Арбате, например. Авдей Тер-Оганьян стоял с живописью на кусках жести, снятых со старой крыши. Он просил меня: “Купи хоть за три рубля!” Я дал ему больше. Это же был шедевр». Алшбая стал первым покупателем лидера «Товарищества “Искусство или смерть”», поддержал он Тер-Оганьяна и позже, когда художнику грозила тюрьма за знаменитую акцию по рубке икон в Манеже. «Мне позвонил Толик Осмоловский и сказал, что Авдею нужен адвокат: “Купи у него что-нибудь за 500 долларов”». Мы поехали в мастерскую к Виноградову и Дубоссарскому, где прятался Авдей. Я отдал деньги, а он мне подарил холст из серии «Картины для музея» и написал на обороте: «Михаилу Алшибая в благодарность за помощь в борьбе с православным клерикализмом».

Сам Алшибая ощущает себя вне конфессий и чрезвычайно негативно относится к нынешней политической ситуации. И характер коллекционера, и характер собрания далек от государственности. Алшибая ценит в искусстве только личное усилие, жизнь вне правил и социальных условностей. 

Специальная фотосъемка: Роман Суслов. В оформлении материала использовано фото Михаила Алшибая, сделанное Сергеем Шахиджаняном

 

Читайте также


Rambler's Top100