Андрей Россомахин: «Сокращается количество людей, умеющих читать»
Европейский университет в Санкт-Петербурге — уникальное образовательное учреждение, в котором высочайший уровень преподавания гуманитарных дисциплин сочетается с интенсивной научной работой и редкой по уровню качества издательской программой. К сожалению, в последнее время вокруг университета много нежелательной шумихи: в конце прошлого года Рособрнадзор объявил о намерении лишить университет аккредитации; а сейчас появились сообщения о том, что университет может лишиться арендуемого им здания — бывшего дворца Кушелева-Безбородко в центре Петербурга. «Артгид» искренне надеется, что ЕУ преодолеет все трудности. В нашей рубрике «Книги» уже много раз появлялись новинки издательства Европейского университета в Санкт-Петербурге: комментированные издания Василия Каменского и главного теоретика украинского авангарда Михайля Семенко, искусствоведческие исследования Корнелии Ичин и Аркадия Ипполитова и многое, многое другое. В серии Avant-Garde издательство делает акцент как на исследованиях русского авангарда, так и на факсимильных изданиях самих книг авангардистов. Анна Матвеева поговорила с научным редактором серии Avant-Garde Андреем Россомахиным о прошлом, настоящем и будущем серии и издательства в целом.
Андрей Россомахин. Фото из личного архива
Анна Матвеева: Вы — издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге. Издательская деятельность, понятно, не является приоритетной для университета как образовательного учреждения. Зачем и почему вы возникли?
Андрей Россомахин: Да, издательство возникло в университете не сразу, но сейчас ему уже 17 лет. Первоначально оно занимало нишу изданий преимущественно по социологии, политологии и истории. Со временем диапазон расширялся. В 2013 году появилась серия Avant-Garde и еще ряд тяготеющих к ней внесерийных изданий: например, сборник по материалам Женевской конференции, приуроченной к 100-летию важнейшего 1913 года — когда футуризм был уже во всех умах и во всех газетах, заразив все виды искусства, когда общественный вкус получил впечатляющую пощечину и открылись совершенно новые пути в искусстве. Кстати, организатором Женевской конференции был Жан-Филипп Жаккар — входящий в редколлегию нашей серии Avant-Garde.
А.М.: А кто входит в редколлегию?
А.Р.: Редколлегия — экспертный и представительский орган, в него сейчас входят десять человек: исследователи авангарда из Петербурга, Москвы, Новосибирска и из стран Европы. Перечислю по алфавиту. Сергей Бирюков — филолог, профессор в Университете Мартина Лютера (Галле) и вместе с тем мастер сонорной поэзии и перформер. Жан-Филипп Жаккар — профессор и заведующий славистической кафедрой Женевского университета, член редакционного комитета журнала Slavica Helvetica. Корнелия Ичин — профессор-славист Белградского университета, главный редактор академического журнала «Зборник Матице српске за славистику». Михаил Карасик — знаток типографики, автор нескольких фундаментальных томов об искусстве книги и сам художник книги (член Общества Гуттенберга). Дмитрий Карпов — заместитель директора по науке Государственного музея Маяковского, хранитель музейного фонда редкой книги. Андрей Крусанов — автор беспрецедентной многотомной летописи-хроники русского авангарда («Русский авангард. В 3 томах». — Артгид), без которой уже невозможно представить работу исследователя той эпохи. Игорь Лощилов — новосибирский филолог, крупнейший специалист по творчеству Заболоцкого. Арсен Мирзаев, исследователь авангарда, поэт, знаток современной поэзии. Владимир Фещенко — лингвист, переводчик, член редколлегии журнала «Критика и семиотика», сотрудник Института языкознания РАН.
А.М.: Судя по такому филологическому составу, в вашей издательской политике упор изначально делался на литературный авангард, словесность, а не на визуальное искусство? И все же изданные вами книги представляют первостепенный интерес и для искусствоведов.
А.Р.: В эпоху визуальности было бы странно игнорировать визуальное. Не менее странно, что визуальный поворот, произошедший в западной науке более 30 назад, до России еще не вполне докатился. У нас большинство исследователей привыкло работать с текстами, а не с изображениями. И, например, не каждый российский историк согласится с тем, что визуальный артефакт может являться более информативным историческим документом, нежели привычный историку словесный текст. Когда же визуальный материал привлекается, то зачастую игнорируются очевиднейшие вопросы: датировка, авторство, визуальный контекст, скрытые метафоры и подтексты и т. д. Журналы (в том числе научные) переполнены ошибками и некритичными заимствованиями ошибочной визуальной информации.
Возвращаясь к авангарду, важно подчеркнуть, что целый ряд авангардистских произведений имеет смысл издавать только факсимильно: речь в первую очередь идет о ранних литографированных изданиях футуристов, о «самописных» книжках Алексея Кручёных, о насыщенных типографикой и/или фотомонтажом конструктивистских шедеврах… То есть о тех знаковых изданиях эпохи, которые «взорвали» книжный организм и определили дальнейшие пути развития поэзии, дизайна, архитектуры, полиграфии и искусства книги, предвосхитив также появление целого ряда позднейших визуальных искусств, реди-мейда, визуальной поэзии, акционизма, перформанса и других.
Стремясь погрузить читателя в атмосферу времени, мы делаем ставку на точное воспроизведение памятников: это не репринты, я бы использовал слово «факсимиле». Мы конечно не можем использовать ту же бумагу, что была сто лет назад, но стараемся ее имитировать или подобрать некий близкий аналог. Я бы это назвал «факсимильное и комментированное издание памятника», и это принципиально важно, потому что никакое современное переиздание, например, того же Маяковского, чьи тексты широко известны и вошли в школьную/вузовскую программу, не способно передать того, что было фактом эпохи, того, что держали в руках сам автор и его современники. Это, помимо оригинальных шрифтовых гарнитур, типографики и прочих исходных элементов оформления, еще и жизнетворческие игровые жесты (иногда закодированные прямо на обложках), это и опечатки, и цензурные изъятия (которые, например, в первом издании поэмы «Флейта-позвоночник» Маяковского занимают более 15% от общего объема текста — мне приходилось видеть библиофилов, которые эти плашки и пробелы в оригинальных изданиях расценивали как дизайн, не догадываясь, что это вмешательство цензуры!).
А.М.: Вы сосредоточены на русском авангарде, или выходите за национальные рамки?
А.Р.: Русский авангард — один из главных брендов страны на мировой арене (как и ядерные боеголовки. Балет и водка — уже под вопросом). Общепринятого терминологического определения авангарда не существует — внутри искусствоведения, литературоведения и философии бытуют различные трактовки. Речь, как правило, идет о так называемом историческом авангарде (используется также оксюморон «классический авангард»), охватывающем период первой трети ХХ века. Однако большое количество авангардистских артефактов до сих пор либо не издано, либо совершенно забыто. Многие творцы авангардной эпохи известны лишь очень узкому кругу специалистов. Проектов, которыми можно заняться, — десятки, а то и сотни. К примеру, даже если взять изученного (казалось бы) вдоль и поперек Маяковского, можно реконструировать не менее трех его неизданных книг. Одну его уникальную книгу 1924 года мы, кстати, уже издали («Фотомонтажный цикл Юрия Рожкова к поэме Владимира Маяковского “Рабочим Курска, добывшим первую руду…”: Реконструкция неизданной книги 1924 года». — Артгид).
В серии Avant-Garde мы уделяем особое внимание отечественным творцам, но не только: например, у нас готовятся книги о Маринетти и о трансатлантическом авангарде. Ранее нами были выпущены первое в мире научное издание Михайля Семенко — «отца» украинского авангарда, а также первая в России книга об американском авангардисте Э. Э. Каммингсе (одновременно это и первое в мире комментированное издание его романа-шифра о путешествии «в советскую Марксландию» в 1931 году).
А.М.: Не для протокола, но именно роман Каммингса был единственным вашим изданием, которое редакция «Артгида» у меня так и не взяла для презентации в рубрике «Книги». Видимо, текст Каммингса настолько авангардный, что даже мы — при всем нашем опыте, а опыт у наших редакторов огромный, — не смогли с ним справиться.
А.Р.: Да, это объяснимо. Авторы этого проекта — переводчики и комментаторы Владимир Фещенко и Эмили Райт (у них на двоих было три родных языка: английский, французский и русский, и это только родные языки, а знают они еще несколько). И этот полиязычный роман-шифр Каммингса стал для них настоящим вызовом: когда они попытались его прочесть, то поначалу ничего не поняли. Но именно этот вызов стал точкой старта для работы. Потребовалась дешифровка актуальных реалий, а также языковых каламбуров, криптограмм и прочего — исследовательский кураж лишь подстегивается многочисленными трудностями. Благодаря их работе, включающей большую, на сотню страниц, вступительную статью, шедевр Каммингса стал доступен нашим читателям, придя в Россию спустя 80 лет после создания. Вслед за Эзрой Паундом многие сравнивают Каммингса с Джойсом…
А.М.: Почему же? Заметки Каммингса о том, как он едет в поезде, въезжает в советскую Россию и что он видит вокруг себя, — прекрасное и совершенно доступное для чтения историческое свидетельство.
А.Р.: Это поразительный текст и преимущественно адски непростой язык. Бо́льшую часть времени Каммингс провел в Москве, также был в Киеве и Одессе. Он ехал в «советскую Марксландию» надолго и всерьез, чтобы писать большой роман о «стране светлого будущего», поскольку многие его друзья, в первую очередь парижские, были левыми и идеализировали Советский Союз; по их рекомендациям он и поехал. Надо сказать, он многое понял уже на границе, когда его беспардонно обыскали. В итоге, пробыв в России чуть больше месяца (сопровождаемый слежкой со стороны ГПУ), он покинул советский «не-мир», а через два года опубликовал книгу, организовав ее по модели Данте: погружение в круги ада. Текст одновременно и сатирический, и лингвистический, и антропологический, а кульминацией погружения в советское инферно стал спуск в мавзолей Ленина… Каммингс встречался с целым рядом авангардных деятелей, с Мейерхольдом, с кругом Маяковского, и зашифровал их фамилии — в том числе и потому, что понимал, что его текст может их скомпрометировать. Он в общем-то предсказал, что многие из них могут быть убиты — так оно и случилось.
А.М.: Даже в чисто литературоведческих изданиях у вас столько картинок, что книги даже безотносительно текста представляют собой искусствоведческий интерес. Где вы их берете, как отбираете?
А.Р.: В каждом издании у нас обычно от 100 до 300 иллюстраций, в том числе редких или редчайших. Это принципиальная установка на визуализацию и ввод в оборот ранее неизвестного или прочно забытого. Это самостоятельный визуальный нарратив, по возможности синхронизированный с текстом. Это работа особого рода. Чтобы сделать книгу с сотней иллюстраций, через себя надо пропустить тысячу.
А.М.: А сколько людей работает в издательстве?
А.Р.: Совсем немного: пять человек: Милена Кондратьева, Елена Левичкина, Дмитрий Козлов, блестящий художник и дизайнер Александр Ходот и я. Конечно, при необходимости привлекаются и внешние сотрудники: корректоры, редакторы, переводчики, тем более что какие-то тексты может осилить только корректор или редактор, специализирующийся на конкретной области. Высокие редакторские стандарты и современный дизайн — неотъемлемые характеристики наших книг. Издательство выпускает десять книжных серий, а также внесерийные проекты. Полагаю, в России наших конкурентов в нише научной гуманитарной литературы можно пересчитать по пальцам: мало кто способен пропускать книгу через многоступенчатую редактуру и корректуру, а также относиться к макету как к эстетической категории.
Вообще говоря, еще 500 лет назад было установлено, что, например, размер буквы напрямую коррелирует с размером листа, что число букв в строке зависит от ряда параметров, что поля или разворот — это тоже элементы, взыскующие гармонии, и так далее, и тому подобное. Поэтому дико и странно видеть (например, повсеместно на ярмарках) книги, изданные совершенно убого. Не понимаю, что заставляет авторов отдавать свои рукописи в равнодушные или неумелые руки — неужели неспособность увидеть очевидное? Научная литература нередко издается не просто неумело — а отвратительно: иногда со всей очевидностью это показывают сами обложки научных изданий, с их чудовищным шрифтовым оформлением, цветовой вакханалией, плашечками, растушевками и прочей дичью… К таким книгам не хочется прикасаться. Впрочем, категория убогого и отвратительного — прекрасный предмет для исследовательской рефлексии. Равно как и картографирование визуального вкуса или замеры амплитуд национальной безвкусицы.
А.М.: Насколько издательство связано с университетом, а насколько автономно от него?
А.Р.: Издательство — подразделение университета, и на начальном этапе оно издавало в основном авторов, имеющих прямое отношение к университету. Поначалу это были преподаватели и профессора ЕУСПб, позднее появился ежегодный конкурс на публикацию монографий выпускников, это тоже важная миссия. Но на сегодняшний день мы заинтересованы в расширении диапазона тем и авторов, так что наш круг авторов уже не привязан напрямую к деятельности университета.
А.М.: Как бы вы охарактеризовали ситуацию с чтением — помимо вашего собственного университета, где, конечно, все много читают?
А.Р.: Если коротко — все меньше профессиональных читателей, да и вообще людей, умеющих читать. Отсюда сокращение тиражей, обусловленное также падением покупательской способности и проблемой распространения. Ведь около 90% всех тиражей выпускаются в Москве и Петербурге, и только 10% — во всей остальной стране.
Если сравнить текущую картину с «предкризисным» 2008 годом (сравнивать с 1990 годом некорректно — поскольку тогда была другая цивилизация), то мы увидим, что только за прошедшие восемь лет совокупные тиражи в России упали на 40%. Вот несколько цифр для иллюстрации книжной отрасли. Сейчас в год на душу населения выпускается примерно три книги (совокупный тираж за 2015 год составил 459 млн экземпляров, при 112,6 тысячах наименований книг). Средний тираж одного издания сейчас около 4000 экземпляров — падение за восемь лет на 30%. При этом 45% всех издаваемых в России книг выходят тиражом менее 500 экземпляров.
Если говорить только о научных изданиях, то, по данным Книжной палаты, в год выходит около 26,5 тысяч наименований книг и брошюр; их общий годовой тираж около 10 млн экземпляров. Доля нашего университетского издательства в этих объемах составляет примерно четверть процента. Это большой вклад, учитывая наш сверхмалый штат, ограниченные ресурсы и на фоне еще около 600 научных и вузовских издательств, реально работающих в России.
А.М.: Вам не кажется, что падение тиражей имеет отношение к кризису бумажной книги как таковой?
А.Р.: Не думаю, иллюзии десятилетней давности о том, что бумажная книга умирает, не оправдались — понятно, что электронные носители важны, удобны, можно все иметь при себе на жестком диске, но бумажная книга никуда не денется. Она может продолжать дорожать, возможно, она в будущем станет элитарна, но пока я не вижу проблем с бумажным носителем. Сам я не читаю электронных книг, если только речь не идет о быстром поиске в большом объеме специальной информации для исследовательских целей.
А.М.: У меня несколько другое мнение. Мне кажется, что мы с вами — последнее поколение, у которого дома есть библиотеки, шкафы, заполненные бумажными томами. Люди на десять лет моложе меня уже не держат дома книг: они могут очень любить читать, но у них все хранится в компьютере, в «Киндле» или на «облаке».
А.Р.: Это, наверное, художественная литература?
А.М.: Преимущественно да, но не только. Художественная литература доступна в электронном виде почти вся: переезжая, я не стану брать с собой собрание сочинений Достоевского, потому что оно полностью доступно в интернете. Я возьму с собой всего пару-тройку бумажных книг из художественной литературы, которые мне не удалось найти в Сети (хотя, может, я просто плохо искала). Исследовательскую литературу найти в Сети сложнее, но кое-что тоже есть. Крупные библиотеки и музеи в последние годы прикладывают большие усилия, чтобы оцифровывать и выкладывать в интернет свои богатства.
А.Р.: Вы правы, но, вероятно, лишь отчасти. Я вижу немало людей 25–30 лет, которые тоже привычны к книге, к тем самым шкафам. Они покупают и собирают книги. Кстати, это относится не только к тем, кто вырос среди родительских книжных полок: даже если в семье этого не было или человек после школы или вуза приехал в Питер с одним чемоданом, нередко он, поселившись здесь, начинает покупать, читать и хранить книги. А электронная книга — это сейчас голая информация, лишенная эстетического, художественного, осязательного, мемориального и прочих измерений — неотъемлемых элементов достойно сделанной книги.
А.М.: Традиционный вопрос: ваши планы на ближайший год?
А.Р.: Что касается ближайших планов, у нас впереди юбилейный год, год столетия двух русских революций, двукратного слома государства, эпохи и всего уклада — и в портфеле есть ряд книг, посвященных этой теме. Буквально на днях появится книга о политике правительства адмирала Колчака; готовится книга-дайджест ключевых событий 1917 года. В серии Avant-Garde есть несколько книг, прямо связанных с революционной темой. Не факт, что мы успеем все их издать в этом году, но надеемся. Самой первой книгой, датированной 2017 годом (но появившейся еще в декабре), стал большой том вокруг Василия Каменского, одного из вождей футуризма, а также автора первой советской революционной пьесы, создателя Союза поэтов, выдающегося homo ludens русского авангарда. Он даже издавал собственные поэтические декреты — призывая к новой революции, революции духа.
Полностью подготовлена и ждет очереди книга об одном из самых ярких конструктивистских шедевров — поэме Александра Безыменского «Комсомолия» с дизайном Соломона Телингатера. Парадный том, красочная печать, своеобразная «книга-фильм», вышедшая в 1928 году к десятилетию ВЛКСМ, с типографикой, фотомонтажом, специально сделанной для этой книги постановочной фотосъемкой — все это будет подробно проанализировано и показано в сопровождающих статьях и комментариях. Кроме того, идет работа над комментированным факсимильным изданием редчайшей революционной книги (тираж был полностью уничтожен), оформленной Юрием Анненковым.
В скором времени сдается в типографию впечатляющая биография Сергея Эйзенштейна — главного киноноватора эпохи, обретшего всемирную славу революционного художника в возрасте 27 лет. Книга написана известным киноведом Оксаной Булгаковой; ранее она уже выходила на немецком и английском языках, и теперь приходит к отечественному читателю. Кстати, с гордостью могу сказать, что ранее выпущенная двумя изданиями в серии Avant-Garde книга Ирины Сироткиной «Шестое чувство авангарда» переведена на английский и вскоре выйдет в Лондоне в издательстве Bloomsbury. В английском переводе она снабжена дополнительной главой, написанной философом Роджером Смитом и имеет подзаголовок Dance, Kinaesthesia and the Arts in Revolutionary Russia, то есть тоже приурочена к революционному юбилею.
Полагаю, уже можно констатировать, что издательство Европейского университета в Петербурге стало площадкой, стимулирующей и аккумулирующей результаты авангардоведческих исследований. Надеюсь, со временем и сам университет мог бы стать серьезным центром авангардоведения.
А.М.: Я не могу не задать последний вопрос. Незадолго до Нового года у Европейского университета опять начались проблемы: встал вопрос о том, что его лишат аккредитации. В прессе и блогах появились уничижительные статьи: мол, ЕУ — «враги народа, агенты Госдепа». Сейчас пытаются отобрать здание. В свете этих проблем как вы рассматриваете будущее издательства?
А.Р.: Надеюсь, что все это временный абсурд. Позиция университета отражена в заявлении, которое выложено на официальном сайте. Для России уже вполне привычно, когда какие-то неприятные люди мешают работать — мешают делать выставки даже Эрмитажу, а не только частным галереям; под угрозой уничтожения такие государственные институции, как Российская национальная библиотека и Исаакиевский собор. Мешают и нам… Но, как сказал бы фронтмен группы «Ленинград», «это только добавляет эсхатологического восторга». (Кстати, упомянутый арт-деятель еще станет предметом диссертаций, я в этом уверен. В его текстах и жестах простор не только для филологов и лингвистов, но и для антропологов и социологов: скажем, министр, или депутат, или губернатор, отплясывающий под строки «Вчера приснился сон прекрасный — Москва сгорела целиком…» или же под законодательно запрещенные, но неизменно вызывающие восторг публики национальные поэтические трехбуквия, — что может быть сюрреалистичнее в нынешней России?)
Вспомним, кстати, как наши герои-авангардисты сто лет назад поливались помоями в бульварной прессе, что не помешало им создать новую живопись, новую поэзию, новый театр, новую книгу, новую архитектуру, новое искусство и новое видение в самом широком смысле, а впоследствии стать гордостью страны и мировым брендом. Ну а мы — мы создаем и издаем новую науку. Ставка — на бессмертие.
