Стефан Балкенхол: «Дерево обладает нужной мне силой сопротивления»

Стефан Балкенхол был одним из тех, кто после минимализма 1970-х вернул интерес к реалистической скульптуре. В век промышленного производства, когда над скульптурами знаменитых художников трудятся целые фабрики ассистентов, он стоит особняком — и работает исключительно своими руками, создавая из бразильского дерева изображения людей и животных, которые намеренно выглядят крайне типично: чаще всего это мужчина в черных брюках и белой рубашке, представленный в различных обстоятельствах. Марина Анциперова встретилась со Стефаном Балкенхолом на его выставке «Скульптуры и рельефы» в Московском музее современного искусства на Гоголевском бульваре, обсудила, как деревянные скульптуры меняются со временем, как не беспокоиться о мейнстриме, и узнала о чувствах художника по отношению к собственным произведениям.

Вид экспозиции выставки Стефана Балкенхола «Скульптуры и рельефы» в Московском музее современного искусства. 2016. Фото: courtesy Московский музей современного искусства

Марина Анциперова: Я очень люблю вашу серию с цветами, и здорово что один из объектов доехал до Москвы. О чем эти работы, о времени?

Стефан Балкенхол: Цветы очень красивы, как и вся природа. Иногда мне кажется, что это самая красивая вещь на свете. Некоторые из них живут всего день и исчезают, они очень эфемерны.

М.А.: Ваши работы — тоже про это, если я правильно понимаю. Как ваши скульптуры меняются со временем? И не расстраивает ли вас, что, в отличие от того же Микеланджело, чьи скульптуры простоят не одно тысячелетие, срок жизни ваших работ пусть и не такой короткий, как у цветов, но все равно не сопоставим с мрамором?

С.Б.: Все скульптуры меняются. И у Микеланджело тоже — они покрываются пылью и патиной. Они, как живой человек, приобретают опыт, живут, стареют. А иногда с годами становятся даже лучше. Моя ранняя скульптура 1983 года — изображение обычного мужчины в белой рубашке и черных штанах — изменилась довольно забавно: с годами этот мужчина взял и похудел, потому что дерево, когда высыхает, сжимается. Так что изменения скульптуры — это всегда интересно и не обязательно плохо.

М.А.: Ваши работы противостояли определенному теоретическому и художественному наследию 1970-х. А чему они противостоят сегодня?

С.Б.: Я всегда был немного вне времени, и когда начинал, и сейчас. Я не очень беспокоюсь о других или о мейнстриме. Как только думаешь о том, что модно сегодня, рискуешь устареть уже завтра. Вот почему нужно думать намного дальше вперед и создавать что-то для вечности. У австрийского поэта Роберта Гамерлинга есть короткая поэма, в которой говорится примерно следующее: «Художник падает и падает — как камень в ничто или к звездам. Либо тебя забудут, либо ты станешь вечным».

М.А.: Упрощая, можно сказать, что в скульптуре есть два подхода. Один — с отсеканием лишнего, другой — с добавлением нового. Второй подход дает бо́льшую динамику и менее предсказуемый результат. Когда вы выбираете себе полено бразильского дерева, вы уже видите результат? Знаете, кто у вас будет, мужчина или женщина, с какими чертами лица?

С.Б.: Конечно, у меня есть концепция в начале. Но вы правы — есть два характерных подхода в скульптуре. Пластики добавляют объем, я же, со своей стороны, предпочитаю убирать лишний материал. Мне нужен диалог с художественной работой и сопротивлением материала. Конечно, если вы создаете скульптуру из стекла, вы тоже вступаете с ней в диалог, но моему темпераменту больше соответствует другой подход — убирать лишнее, ощупью подыскивая нужную форму. Именно материал задает то, с какой скоростью я работаю, продвигаюсь вперед. Дерево обладает нужной мне силой сопротивления. Трудность заключается в том, что процесс работы может идти быстрее, чем смотрит мой глаз, чем работает моя мысль. Скульптуру из глины можно создать за пять минут, но это быстрее, чем я могу осмыслить свою работу. А с камнем процесс продлится слишком долго, это будет меня нервировать. Плотность дерева тоже влияет на конечный результат — следы резца могут быть тоньше, а могут быть более заметны, создавая определенную фактуру.

М.А.: А почему вы не делаете скульптуры толстых людей? Учитывая, что люди в ваших работах намеренно несовершенны.

С.Б.: Этот момент я всегда выношу за скобки. В моем творчестве нет ни молодых, ни старых. Возраст молодых людей не определен: он колеблется между 20 и 50 годами. Я осознанно не берусь изображать больных людей или с какими-то деформациями — я просто не занимаюсь особыми случаями, которые выбиваются из общего ряда.

М.А.: Вас все чаще и чаще просят делать памятники конкретных людей (хотя все ваши персонажи намеренно типичны и представляют собой «маленького человека») — например, Рихарду Вагнеру в Лейпциге. Как вы решаете это?

С.Б.: Да, действительно, мне заказывают много таких произведений. Два года назад во Франции, в городе Мец я получил заказ на памятник Жану Мулену, борцу французского Сопротивления. А в следующем году мне предстоит сделать оммаж Августу Маке, представителю немецкого экспрессионизма начала XX века. Подобные заказы я воспринимаю как творческий вызов, который состоит в том, чтобы одновременно осмыслить личность изображаемого лица и остаться верным своим художественным принципам. В таких случаях я стараюсь из необходимости извлечь максимальную добродетель.

М.А.: Вы часто делаете работы для конкретных выставок: для экспозиции в Сингапуре в 2014 году вы сделали несколько скульптур с восточными мотивами, а часть московской экспозиции вдохновлена городом.

С.Б.: В Сингапуре действительно экспонировалась моя фигура с пятью руками, а также гибридная фигура человека со слоновьей головой — удивительным образом созвучная изображению Шивы, индуистского бога. Московская выставка планировались еще год назад, но ее перенесли. За это время мы выбрали помещение, в котором я мог бы представить свое видение русского искусства, — я имею в виду иконографию, власть изображения, ауру и энергетику, которые от нее исходят. Также я попытался рассмотреть тему отказа от изображения, делая тем самым оммаж Малевичу.

М.А.: Вы говорите, что ваши работы — нечто среднее между зеркалом и проекцией: каждый видит в них то, что видит. А вы сами что видите в своих работах?

С.Б.: Скульптура меняется в зависимости от того, как я на нее смотрю и что ощущаю. Когда я смотрю на нее сегодня, у меня одни эмоции, а завтра — другие. Она действительно способна менять мое настроение. Недавно на Римском форуме экспонировался мужской торс моей работы, и одна из посетительниц выставки сказала мне, что у нее был неудачный день — наверное, ей предстоял развод или что-то подобное, — но когда она подошла к моей скульптуре, ее настроение улучшилось. Не буду утверждать, что мое творчество имеет терапевтическое действие, но было бы неплохо, если человек, глядя на мои работы, улыбнулся бы, его настроение поднялось.