У нас есть documenta дома
На статью Виктора Мизиано «Почему нас снова не взяли на “Документу”», недавно опубликованную на «Артгиде», появился публицистически острый отклик Елены Ищенко, кураторки краснодарского Центра современного искусства «Типография». Куратор музея «Гараж» Валентин Дьяконов пытается дополнить аргументы обеих сторон.
Анастасия Богомолова (при участии Анны и Виталия Черепановых). documenta (основной павильон, 2019; из проекта «Евротур»). 2019–2023. Документация перформанса. Источник: anastasiabogomolova.com
В своем телеграм-канале «Первый колониальный канал» Елена Ищенко называет текст Мизиано «нелепым», утверждает, что «половина всех (в России. — Артгид) происходящих процессов самоорганизована», и задается вопросом: «Может, проблема, что “нас не берут”, в том, что консультации кураторам этих “престижных форумов” дают вот такие “эксперты”, которые уже давно забили на то, что происходит в России?» В конце поста она справедливо отмечает, что «обращение к коллективному (в смысле организации коллектива, самоорганизации, общих целей и внимания к процессу) или обращение к личному в контексте истории — это всегда политический процесс, который… в сегодняшней России очень сложно делать видимым». Она верно акцентирует внимание на обстоятельствах места, но не проговаривает важные (и понятные ее аудитории) вещи: «коллектив», «самоорганизация», «личное» и «история» возникают здесь в контексте прогрессивной, а не консервативной повестки — в поле профессиональных интересов работников современного искусства, а не культурного начальства. И формы работы с этой повесткой зависят от множества факторов, о которых ни Мизиано, ни Ищенко подробно не говорят. А мы попробуем.
Елена Ищенко видит «кринж» уже на уровне темы: «Зачем снова анализировать то, почему нас не взяли, когда можно обратиться к исследованию того, что у нас есть?» Но Виктор Мизиано как раз четко проговаривает смысловую ловушку, в которой оказываются те, кто «болезненно» воспринимает отсутствие российских художников на documenta. Наша среда слишком ориентируется на Европу, не участвует в актуальных для мировой повестки дискуссиях, и поэтому не попадает на крупные смотры. Но рассуждать о том, почему нас куда-либо не берут, — тоже часть этой ориентации на критерии мировой повестки. Не надо даже всуе поминать термин «самоколонизация», чтобы увидеть очевидное здесь противоречие: либо нас куда-то берут, и мы в европейской повестке, как и хотели, либо мы огорчаемся, что нас не берут, и мы не в европейской повестке. И так и сяк понимание своего места и ценности своей творческой работы зависит от внешней экспертизы. Как она устроена? Мизиано дает частичный ответ на этот вопрос: руководителям documenta нужны новые периферии и внятная геополитическая стратегия.
В случае прошлой documenta это была ориентация на Грецию, страну, зависящую от финансовых вливаний Евросоюза, и миграционные процессы. Нынешняя documenta посвящена работе с локальными сообществами и примерно наполовину состоит из небольших коллективов и нон-профитов из Африки, Латинской Америки, Южной и Юго-Восточной Азии. Решение пригласить ruangrupa, видимо, отражает настроения немецкой (а значит, и глобальной) художественной интеллигенции. Перед лицом усиливающихся консервативных тенденций в западной политике руководители documenta строят очередной democratic surround, выражаясь словами историка Фреда Тернера, то есть выставку, приближающую к зрителям большой, разнообразный, проблемный мир, чтобы (еще раз) показать, что у Европы нет морально-исторического права изолироваться от остальной планеты за стеной своих достижений и, говоря откровенно, денег. Форум documenta всегда был культурным инструментом денацификации, так задумано и в этот раз. И совсем не важно, кстати, что место индивидуальной оптики куратора-одиночки теперь заняла оптика коллектива. Такие большие проекты всегда делались командами, пусть этот факт и камуфлировался акцентом на одной, центральной фигуре. Сейчас не время героев-одиночек, и эта позиция уже была ясно проговорена на 10-й Берлинской биеннале с манифестарным названием We Don’t Need Another Hero: пять кураторов из разных краев глобального Юга появлялись во всех СМИ коллективно и равноправно.
В чем Ищенко права, так это в том, что Мизиано слишком упрощает картину художественной жизни в России. Да, премий стало на одну больше, но модернизация отнюдь не является темой наиболее горячих обсуждений. Именно самоорганизации как идеал и практика коллективности и солидарности вызвали в последние годы глубокую задумчивость арт-сообщества. Ищенко написала о них подробную статью, мои коллеги из «Гаража» издали книгу, в «Художественном журнале» опубликована дискуссия на тему. «Обращение... к опыту не репрезентативной, а прямой демократии, к опыту горизонтальной самоорганизации», характерное, по Мизиано, для интеллектуальных дискуссий вне России, началось у нас со времен митингов Оккупай Абай, а то и раньше. Арт-группировка ЗИП еще с конца 2000-х развивает горизонтальные практики в искусстве и образовании — через Краснодарский институт современного искусства. Группа «Что делать?», упомянутая Мизиано, конечно, замечательная, но в контексте горизонтальности и прямой демократии намного важнее основанная ей Школа Вовлеченного Искусства — настоящая кузница самоорганизаций в России (ТО «Наденька», Швейный кооператив «Швемы» и многие другие).
Горизонтальность нужна для внедрения художника в среды, забытые иерархиями прекрасного и величавого, для взаимодействия с сообществами, лишенными поддержки, развития низовой урбанистики там, где побеждает либо корпорация, либо разобщенность. Важна и роль самоорганизаций в том, чтобы обеспечить доступ к творчеству как универсальной ценности, существующей помимо институций. Ведь институции, вольно или невольно, утверждают критерии социальной мобильности через управление доступом к искусству, экспертизу и прочие условности, которые в нашей любви к стабильности кажутся — даже умнейшим сотрудникам музеев и арт-центров — незыблемыми. Но с этой миссией самоорганизации справляются далеко не всегда. Наверное, потому, что, как говорил Борис Клюшников в упомянутой выше дискуссии в «ХЖ», между институциями и самоорганизациями «нет противоречия центра и сегмента» и «микрополитически они легко резонируют».
А может, потому, что микрополитика в гуще самоорганизаций часто превращается в бормотание художественного множества, если вспомнить Паскаля Гилена. И «социальный поворот» на уровне формирования маленьких полисов неустойчивой горизонтальности способны создать только чуткие антропофоны, улавливающие и усиливающие голоса с обочины, несмотря на негласное, но устойчивое презрение к слабым в нашем обществе. К счастью, такие художницы у нас есть. Лера Лернер населяет свой «Город Перемещенных Лиц» нейроотличными обитателями мегаполисов, переводя их из разряда курьезов и фриков в диалогический режим комментирования скучной «нормальной» жизни. Елена Колесникова изучает самострой, его структуру и мотивацию, давая голос удобству, к которому не имеет отношения КБ «Стрелка». Екатерина Муромцева сотрудничает с обитателями пансионатов и домов престарелых, рисует с ними, приглашает других художниц, устраивает выезды в музеи и организует драгоценные часы совместного творчества, получая отклик на увиденное от людей, чьи мнения обычно незаметны в контексте осмысления «высокого» или «одобренного экспертами» искусства. Катрин Ненашева в «Штабе городского самовыражения» и серии взаимодействий с подростками возвращает публичному пространству функции, которыми оно давно не пользовалось.
Но все эти проекты имеют дело с определенными социальными группами на обочине нашей политики и экономики. Хуже обстоит ситуация с другой частью мировой повестки, обозначенной Мизиано, — «предшествующими современности формами жизни, социального и культурного производства» и часто связанными с этой сферой художественных исследований «культурой и социальным укладом коренных народов». Тут уже речь не о пораженных в правах частях общества, но о целых культурах. Реальный интерес к этой теме в России высок. А вот с практиками все хуже, и тому есть два объяснения, концептуальное и политическое. Начнем с политического, оно проще. Поправка к статье 67 Конституции РФ, принятая на голосовании 2019 года, запрещает «действия, направленные на отчуждение части Российской Федерации» и «призывы» к ним. Ведется постоянная борьба с любыми намеками на сепаратизм и нарушение территориальной целостности, Центр «Э» (Центр по противодействию экстремизму. — Артгид) не дремлет. Как только в художественных или научных проектах появляется хотя бы намек на активизм (или деколониальную теорию, которая часто выступает интеллектуальным подспорьем для активизма), их авторы рискуют — и не репутацией, а деньгами и свободой. Кстати, характерно, что первую статью о том, почему нас нет на documenta, Мизиано опубликовал по поводу проекта Окуи Энвезора, посвященного именно пост- и деколониальным взглядам на историю и практику искусства.
Концептуальное объяснение состоит в том, что современность, которой надо предшествовать, не очень-то легко найти. Предположим, на уровне любительской политологии, что нынешний уровень неравенства и цинизма в российском обществе объясняется включенностью государства в глобальную экономику. Рычаги влияния на нее — нефть и газ, но международным корпорациям живется привольно за счет дешевой рабочей силы и коррупции. Вроде бы это не та реальность, в которой хочется находиться. Не отправиться ли нам назад, в годы модернизации России с помощью плановой экономики? Но там мы сталкиваемся с пятилетним планом, законом о трех колосках, рабским трудом в лагерях, уничтожением традиционных укладов катком тяжелой индустрии и насильственных репатриаций. Коренные практики «социального и культурного производства» имеет смысл реконструировать, наверное, в Сибири до похода Ермака Тимофеевича — ведь находят их уже много лет в доколумбовой Америке западные интеллектуалы.
Итак, микрополитика на уровне коренных народов практически под запретом, а работать в этой области антропофоном небезопасно. Значит ли это, что мы выключены из мирового диалога? Нет, наоборот: если крупнейшие форумы современного искусства напоминают разноцветную клейкую ленту, на которой мухи находят свое последнее пристанище перед тем, как получить статус качественного товара или, в лучшем случае, повода для дискуссии, у нас денацификация связана с реальными рисками. Перефразируя известный мем, у нас есть documenta дома — даже физически, в проекте Анастасии Богомоловой, обнаружившей в путешествиях по Челябинской области поселок под названием Кассель. Ни качественно, ни классово наша documenta ничем не отличается от европейского аналога, кроме бюджета. Но деньги ведь не главное дело, а важнейшее из второстепенных, как говорил у Эриха Кестнера мальчик из спичечной коробки. Главное дело — внимание, причем идеалистически бесплатное, к вопросам и практикам отечественной микрополитики.
