Алиса Багдонайте: «На Тамани мы в начале пути, у нас пока нет дел, только слова, но это ресурсная ситуация»
Частный Центр современного искусства «Заря», который открылся во Владивостоке в 2013 году, стал одним из важнейших институциональных кейсов 2010-х, продемонстрировав, что даже наличие щедрого спонсора не является гарантией успешного и устойчивого развития культурной инициативы в современной России. О том, почему проект прекратил свое существование (и прекратил ли?) и что будет делать бывшая команда «Зари» на новом месте — на юге России, в Тамани, где в этом году на базе фонда «Голубицкое» открылась резиденция и начинают проектировать арт-парк, шеф-редактор «Артгида» Мария Кравцова поговорила с главным куратором Фонда искусства «Голубицкое» Алисой Багдонайте. Интервью подготовлено в рамках совместного проекта, осуществляемого «Артгидом» и Благотворительным фондом Владимира Потанина и посвященного развитию культуры и культурных инициатив в регионах.
Алиса Багдонайте. Фонд искусства «Голубицкое». 2020. Фото: Алина Десятниченко
Мария Кравцова: Уже давно ходили слухи о том, что Центр современного искусства «Заря» во Владивостоке завершает свое существование, а резиденция переезжает на юг России, где вновь открывается на базе фонда «Голубицкое», который, в свою очередь, аффилирован с одноименной винодельней. Да, здорово, наверное, заниматься современным искусством в более благоприятных климатических условиях, но контекста и среды для развития такого проекта именно на юге России я пока не вижу, а такой город, как Владивосток, несомненно, должен иметь мощную, связанную с современной культурой площадку. То есть ситуация следующая — в начале 2010-х на важной для нас и при этом пограничной территории появляется институция современного типа, разрабатывается программа резиденций, собирается коллекция, создается библиотека… и через довольно ограниченный период времени, даже не выйдя на проектную мощность, эта институция прекращает свое существование и делает это максимально непублично.
Алиса Багдонайте: C 2013 до 2014 года куратором «Зари» была Катя Крылова, потом пришла я. К тому моменту я уже поработала в Музее архитектуры и в Галерее на Солянке в Москве, и мне казалось, что частная институция — это более, чем в государственных организациях, быстрые возможности что-то делать, что-то согласовывать. Я договорилась с учредителем «Зари», бизнесменом Александром Мечетиным, о выставочном плане, а также о том, что я занимаюсь этим проектом минимум три года. В 2014 году я приступила к работе с большим энтузиазмом, начала работу над выставочным планом и арт-резиденцией, но уже в 2015 году до меня лично начало «доходить», что оптимизм относительно Владивостока как «азиантской» столице рассеивается и «воздух» в городе меняется.
Мария Кравцова: Ты можешь сейчас подвести итоги работы «Зари»?
Алиса Багдонайте: Мы сделали три важные вещи. Это проект «Край бунтарей», в основу которого легло исследование искусства Владивостока второй половины XX века, сделанное заместителем директора Приморской картинной галереи Натальей Андреевной Левданской, но без «Зари» организация такого масштабного ретроспективного смотра была бы невозможна. Мы старались поддерживать и в том числе стабильно выставлять владивостокских молодых художников вроде Андрея Дмитренко, «Дальневосточных разлучниц», Алексея Круткина; были местом, в котором встречалось и обозначало себя локальное сообщество. Например, на вернисаже выставки «Украшение красивого» Александр Городний (директор муниципального музея современного искусства «Артэтаж» во Владивостоке. — «Артгид»), который в тот момент потерял помещение в центре города, подошел к тогдашнему мэру Игорю Пушкареву и попросил у него здание. И Пушкарев неожиданно сказал: «Ладно», — выселил чиновников из здания на Океанском проспекте и передал его музею «Артэтаж». Правда, с тех пор у музея не появилось юридического статуса, формально он является филиалом дома культуры «Светлячок», но мне все равно кажется, что это была очень важная история. Мы заявились как центр современного искусства, но уже очень скоро, после выставки феминистского искусства куратора Оксаны Саркисян, стало понятно, что нам необходимо найти баланс между своими интересами и зрителем. Говоря о современном искусстве, нам нужно было загребать издалека, с перспективы последних ста лет, потому что Владивосток не видел ни-че-го. Помимо аудитории нужно было быть интересным, конечно, заказчику и самим себе, а также нравиться кураторам, критикам и художникам, которых мы приглашали к сотрудничеству. И этот баланс было довольно сложно, но интересно удерживать. Так, на смену выставкам о направлениях и стилях в современном искусстве пришли большие ретроспективы, охватывающие весь XX век. Такие проекты, как «Вечный двигатель» о русском кинетическом искусстве, «Архитектура. Обреченные на оптимизм», были призваны показать в первую очередь то искусство, к которому у владивостокцев не было доступа за последние сто лет, и сгладить серьезный разрыв в их насмотренности. Не знаю, объективно ли я представляю роль «Зари» для локального контекста, но косвенным доказательством того, что проект работал на сообщество, является история с ярмаркой Cosmoscow. Год назад «Заря» была приглашена стать институцией года на Cosmoscow. Ярмарка выделила бюджет, который мы решили потратить не на застройку, а на то, чтобы привезти в Москву художников. Куча народу приехала, и никто из них не вписался у меня. Всем было где жить в столице, потому что резиденция «Зари» всех подружила. В общем, «Заря» была для меня колоссально важным проектом, и мне жаль его отпускать.
Мария Кравцова: Почему бы не сделать официальное заявление? Сказать, так, мол, и так, мы закрываем «Зарю», потому что…
Алиса Багдонайте: 2020 год должен был быть немного другим. Мы планировали красиво закончить деятельность «Зари» большой выставкой Розмари Трокель, но по понятным причинам этого не произошло. Постоянно отодвигалось открытие экспозиции «Сон “Зари”», которая была задумана как мемориал институции, состоящий из работ, когда-то подаренных нам художниками, и архивных материалов наших выставок. Мы заинтересованы в том, чтобы люди могли обращаться к нашим вещам и материалам, мы хотим сохранить доступ в коллекцию. То есть сейчас речь идет не о закрытии, а о консервации. «Заря» продолжает работать как общественное пространство, открытое для городских инициатив.
Мария Кравцова: Давай проясним один момент. Мне всегда казалось, что «Заря» была данью Мечетина малой родине. Он родился во Владивостоке, потом уехал, создал бизнес, разбогател... Мне кажется вполне очевидным, что он мог хотеть сделать для родного города что-то хорошее. Но возможно, это мои наивные представления о реальности. Как появилась идея «Зари»?
Алиса Багдонайте: Я задавала этот вопрос Мечетину, он подробно и искренне ответил. Во-первых, он начал коллекционировать и захотел сам разобраться в материале. Во-вторых, у него был оптимизм относительно Владивостока, где в 2012 году прошел саммит Азиатско-Тихоокеанского экономического сотрудничества, была надежда на перемены. И в-третьих, он хотел сделать в своем родном городе социальный проект. Как я со своей стороны это понимаю, в создании «Зари» был и практический смысл. У Мечетина был непрофильный актив, фабрика «Заря», с которым надо было что-то делать. В это время была мода на кластеры, так что решили попробовать внедрить во Владивостоке этот формат, в рамках которого должен был быть создан ЦСИ. Но очень скоро выяснилось, что идея кластера не работает, Владивосток — небогатый город, в нем нет изобилия креативных индустрий. Потом местные власти прикрыли средний бизнес, запретив импорт автомобилей и сделав ставку на гиперстройки. И сегодня мы видим отток из города людей, которые бегут из этой удушливой атмосферы. Да, во Владивостоке продолжают существовать и другие связанные с современным искусством институции, тот же «Артэтаж». Но существуют они скорее вопреки, чем благодаря. Они контрастны городу в целом, а не развиваются как органичное продолжение среды.
Мария Кравцова: Какова специфика коллекции, которая остается во Владивостоке?
Алиса Багдонайте: В коллекции находится больше четырехсот единиц хранения, меньшая часть — произведения искусства, большая — архивные материалы, фотографии. Коллекция описана. Не всё, конечно, в идеальном состоянии, но мы работаем над тем, чтобы все привести в качественный вид. Большая часть сфотографирована, ко всему этому можно обращаться через сайт. Мы обеспечиваем выдачу. Например, у нас есть лайтбокс, который подарила после выставки вдова художника Юрия Соболева. Мы его недавно выдавали на выставку в Таллинском музее. Или проект SASHAPASHA — карты ГУЛАГа, которые художники вышивали на фуражках, — мы его выдавали для выставки в Финляндии, и на нашей площадке проект уже четыре раза показывали разные кураторы.
Мария Кравцова: То есть у этой коллекции институциональный статус.
Алиса Багдонайте: Да.
Мария Кравцова: Как она формировалась? Формирование коллекций в нашей стране вообще довольно непрозрачный процесс.
Алиса Багдонайте: В цивилизованном мире составляется концепция коллекции, выделяется бюджет, в соответствии с которым производится закупка из галерей, мастерских или на аукционах. Но в нашем случае коллекция формировалась через резиденцию. Это довольно популярный в мире формат — художник приезжает в резиденцию, ему что-то оплачивают. Мы, например, предоставляли грант, оплачивали билеты и проживание, обеспечивали реализацию проекта и просили взамен оставить что-то нам. То есть резиденция была проектно-ориентированной. Мы выбирали тех резидентов, чьи работы нам потом понадобятся для портфолио. Это, с одной стороны, поддерживало интерес учредителя, который понимал, что коллекция пополняется, а с другой стороны, плотно связывало деятельность центра с резиденцией. Но потом от западных коллег я услышала, что это неэтичный подход. Да, на Западе так иногда делают, но это считается зашкваром. То, что художник сделал в резиденции, потом надо покупать на открытом рынке. Художника даже нельзя просить о том, чтобы он работал в резиденции. Он приехал отдыхать, размышлять — в резиденции должны рождаться идеи, а не объекты. Специальная комиссия при правительстве Европейского союза даже указывает на принципиально разные формы сотрудничества — договор на резиденцию и договор на авторский заказ. Я в целом со всем этим согласна, но у меня есть одна проблема — мне всегда было жалко. Частая ситуация — художник приехал в резиденцию, что-то сделал, но не может унести это домой, у нас нет денег на логистику. К тому же резидентский проект не обязан быть качественным относительно запроса рынка, поэтому он, вероятно, не найдет своего покупателя. При этом он крайне важен нам, это часть нашей истории, это артефакт, к которому мы хотели бы обращаться в будущем. Поэтому вещи оставались в нашей коллекции. Но с описанной выше этической проблемой мы больше не хотим сталкиваться в фонде «Голубицкое».
Мария Кравцова: При этом мы знаем, что в художественном сообществе есть запрос на новую профессиональную этику и — отдельно — на публичное обсуждение этих новых правил.
Алиса Багдонайте: Российский художник выходит на рынок редко и, как правило, на невыгодных для себя условиях. При этом кто-то должен собирать и сохранять для будущего искусство нашего времени. Даже большие музеи сегодня, увы, пополняют свои собрания не напрямую, а опосредованно, принимая в дар коллекции от собирателей. И в этом плане мне очень хотелось, чтобы у Владивостока была своя художественная летопись. Мы показывали выставку «Край бунтарей» во Владивостоке, в музее «Эрарта» в Санкт-Петербурге и в Московском музее современного искусства. И вполне вероятно, что это последний раз, когда можно было увидеть вещи очень многих владивостокских художников второй половины XX века. Что-то из этого хранится на балконе, что-то уже исчезло. И тут можно сказать: если это никто не ценит, какая у этого может быть ценность? Но мне бы хотелось предпринять попытку ценить это. Говорить о том, что нам нужно это искусство, и по возможности сделать так, чтобы другие институции могли к нему обращаться.
Мария Кравцова: Тем не менее ты перемещаешься в новую географическую точку, куда, судя по всему, перемещается вся Россия. Поток миграций с севера страны, из Сибири и даже с Урала, направлен туда — в этот пояс тепла. Как меняется концепция? Ты продолжаешь развивать резиденцию, но в новой точке. И одновременно с этим собираешься делать арт-парк. К тому же я хочу поговорить о местном контексте, культурном и социальном, который, честно скажу, не кажется мне дружелюбным. Я понимаю, что везде есть настороженное отношение к чужакам, к ним присматриваются, но тут регистр от открытого неприятия до показного равнодушия.
Алиса Багдонайте: Во Владивостоке было то же самое. На моем первом интервью меня спросили, почему у «Зари» куратор «с Москвы». Я постоянно сталкиваюсь с массой препятствий, связанных с моим полом, местом рождения, акцентом и кучей предубеждений, часто правильных. Но в какой-то момент все входит в конструктивное русло. На Тамани мы в начале пути, мы — чужаки, у нас пока нет дел, только слова, и все непросто, но это ресурсная ситуация, даже несмотря на периодическое отсутствие доброжелательности. У нас уже налажен контакт с людьми, которые занимаются здесь исследовательской работой, мы общаемся с краеведческим музеем и с таманскими музеями. С музеем-заповедником «Фанагория» — пока не очень, но он вообще ведет себя как закрытая научная институция. К тому же на территории поместья нам предстоит работать на стыке интересов различных институций. Есть винодельческий завод, с которым мы должны договориться, есть инвестор — BELUGA GROUP, у которого свои планы на эту территорию, а еще есть туристы. И нам нужно сбалансировать все виды деятельности и сделать наше соседство с другими людьми и организациями гармоничным.
Мария Кравцова: Я правильно понимаю, что резиденция адресована не только художникам, но и исследователям, кураторам, историкам, а для них в России довольно мало возможностей?
Алиса Багдонайте: Мы в «Заре» тоже хотели делать междисциплинарную резиденцию, но не получилось. В «Голубицком» у нас есть амбиция сделать многие вещи умнее и заявить себя в разных дисциплинах. Продолжительность резиденции будет дольше, чем во Владивостоке, грант будет больше, просить что-то сделать во время резиденции мы не будем.
Мария Кравцова: Я хочу понять механизм выбора резидентов. Я знаю, что есть связанные с институциями люди, которые кочуют из резиденции в резиденцию. Наверное, это нормальная ситуация. Но насколько резиденция открыта для не аффилированных с институциями людей?
Алиса Багдонайте: Всего механизмов попадания в резиденцию три. Первый — кураторский выбор, который делается, как правило, под уже задуманный проект. Второй — обмен, его я считаю более эффективной системой, чем формат open call. Он осуществляется между разными институциями, которые рекомендуют друг другу резидентов, получивших хорошие отзывы. Мы уже экспериментируем с ним в «Голубицком». Художница Ульяна Подкорытова поедет в резиденцию Aomori в Японию, а к нам после снятия ковидных ограничений приедет японская перформансистка Тамако Сато. В «Заре» работала программа для художников и кураторов «Контактные зоны», в рамках которой мы отправляли резидентов в Китай, Японию и Гонконг. Она продолжается, просто переориентируется на другой регион — Азовское и Черное моря. И третий вариант — open call. У нас на сайте можно оставить заявку — рассказать о своем проекте и выразить желание приехать в резиденцию. Каждый месяц мы будем просматривать накопившиеся заявки в поисках чего-то классного.
Мария Кравцова: Сколько человек в год будет проходить через резиденцию?
Алиса Багдонайте: Десять. Резиденция не будет ограничиваться зданием. Наши резиденты будут жить не только в резиденции, но и в квартире в Анапе или в частном секторе в станице Голубицкая.
Мария Кравцова: Насколько я понимаю, сейчас вы на стадии проектирования.
Алиса Багдонайте: Да, мы сейчас на начальной стадии сотрудничества с архитектурной студией «Новое» и с бюро «Новая земля». У нас идет двухчастное проектирование, которое включает в себя исследование территорий, контекстов и возможностей, а в дальнейшем — архитектурное проектирование. Мы пытаемся понять, как наш проект в перспективе вписывается в канву территории, на какую аудиторию работает. Нам приходилось слышать, что вся наша аудитория — в Москве и Петербурге, но мы знаем, что в Краснодаре уже есть аудитория, созданная «Типографией», — это сотни людей, которым нужны такие проекты, как наш. Мы собираемся работать над концепцией в течение следующего года, но сама резиденция и выставки уже запущены.
Во Франции чуть ли не при каждом винограднике есть своя коллекция искусства, семейная или принадлежащая фонду и имеющая, как в случае Шато Лакост, музейный статус. Но коллекция Шато Лакост похожа на летающую тарелку, которая могла приземлиться в любой точке мира и быть одинаково актуальной. В России на нас лежит другая ответственность — мы должны поддерживать российских авторов. Но мы собираемся перейти на более гибкую, чем это было во Владивостоке, систему выставочной работы. Мы не будем ничего хранить, просить, а будем только давать. Наше выставочное пространство будет работать с учетом сезонности, которая свойственна территории или винодельческому бизнесу. Музейного хранителя необходимо содержать круглый год, а это не совсем подходит для того места, где мы сейчас базируемся. Все неизбежно будет иначе, но сейчас мы начали с того, что научились уверенно делать в «Заре».
Мария Кравцова: У этого проекта есть прагматическая основа, заказ учредителя. Многие, с кем я обсуждала «Голубицкое», говорят о нем в терминах «крепостного театра», как о некоем развлечении для Мечетина и его гостей.
Алиса Багдонайте: Было бы неплохо, на самом деле. Из «Зари» крепостной театр не получился — лететь далеко было. Сам Александр Мечетин бывал во Владивостоке редко, и когда доезжал, не получал никакого ощущения праздника. И для проекта, который финансировался одним человеком, — это трагическое обстоятельство. Из «Голубицкого», как мне кажется, тоже не получится такого театра. Это не частная усадьба Мечетина, он здесь не живет. Скорее, деятельность нашего фонда и публикации о нем будут поддерживать бренд винодельни и, как следствие, будут работать на улучшение территории. И это уже один раз получилось — «Заря» оживила район, создала трафик в почти 40 000 человек в год, которым воспользовались локальные бизнесы. И это хорошо для всех.
Но в отличие от Владивостока, в «Голубицком» будет минимум социальной нагрузки. Мы не сможем заниматься детьми и подростками, с которыми активно взаимодействовала «Заря», пенсионеры к нам тоже очевидно не доедут, потому что общественного транспорта здесь нет. То есть в большей степени «Голубицкое» будет работать на поддержку искусства и исследовательской деятельности, которые получат здесь определенный ресурс.
Мария Кравцова: Еще проектируется парк. Как это должно все выглядеть?
Алиса Багдонайте: Хороший вопрос. Финальное видение не сформулировано. Мы сейчас занимаемся архитектурной концепцией и разработкой мастер-плана. И это непростая работа. Сложно из-за особенностей ландшафта, существующей застройки, мощных ветров. К тому же мы бы не хотели, чтобы это был парк только скульптуры — скорее речь идет о разножанровых произведения искусства, которые помогают посетителю видеть ландшафт. Это могут быть и архитектурные объекты ограниченной функциональности, которые поднимут нас над ландшафтом, помогут увидеть берег моря, перейти дорогу через виадук или внутри тоннеля. Фонтаны, беседки, перголы, концептуальные сады, которые могли бы, как мне кажется, органично вписаться в пейзаж. Мы разработаем карту с маршрутами и определимся с этапами проектирования. После получения архитектурного проекта мы планируем вывести отдельные проекты на творческие и архитектурные конкурсы.
Мария Кравцова: Насколько я понимаю, фонд не единственное твое место работы. У тебя в Москве есть галерея. Так нередко бывает в нашей среде, когда жизнь заставляет соединять разные профессии, но в данном случае присутствует определенный конфликт интересов. Ты — галеристка, которая продает искусство, ты — арт-директор некоммерческого фонда, который выступает как заказчик искусства.
Алиса Багдонайте: Да, конфликт интересов очевиден, я постаралась это для себя проработать. Собственно, отчасти из-за этого конфликта, отчасти из-за рождения ребенка я покинула галерею «Треугольник» в 2016 году. Правда, чуть позже вернулась, потом снова ушла и на ярмарке Cosmoscow уже в этом году выступала со своей галереей «Алиса». Но у меня есть три аргумента за совмещение двух профессиональных позиций — куратора и галериста. Присутствие в Москве в любом статусе мне очень помогает делать мою основную работу в регионах. Это раз. Два — мне нравится иметь собственный проект, который зависит только от меня. Три — я не использую деньги инвестора для реализации работ, которые продаю в галерее. Исключением стал проект Алисы Йоффе на Cosmoscow. Но и там мы были в некоммерческой секции. В дальнейшем я собираюсь более четко проводить водораздел между моими ипостасями куратора и галериста, в том числе для того, чтобы у людей, которые дают деньги на развитие фонда, не возникало ощущения, что я злоупотребляю их доверием для личной выгоды. Не будем пока говорить о том, что личной финансовой выгоды в галерейной деятельности для меня нет, скорее наоборот — моя зарплата в нонпрофитной сфере позволяла мне заниматься в «Треугольнике» молодым искусством. Данилу Ткаченко, Диму Морозова (::vtol::), Красила Макара очень сложно назвать коммерческими художниками. Если рассуждать о будущем галереи «Алиса», то это вряд ли будет галерея в прямом смысле слова. Скорее это будет квир-формат, искусство, которое никогда не выставят другие галеристы, молодое и быстрое. Но если вдруг придется когда-либо делать выбор между двумя «профессиями», то я его сделаю.
Мария Кравцова: Когда мы предварительно обсуждали «Голубицкое», мне очень понравился твой настрой, что может и не получиться. Обычно, когда говорят с критиками и журналистами о таких проектах, стараются быть очень убедительными и уверенными: у нас есть план, картина, стройка идет, профессионалы работают, мы победим. А ты скорее репрезентируешь проект как эксперимент, в исходе которого не уверена.
Алиса Багдонайте: Что-то по-любому получится, потому что, если есть процесс, будет и результат. По поводу неуверенности… Мы начали работать на большой территории, на которой надо действовать осторожно: сначала думать, потом делать. Для меня это первый опыт работы в таком формате, я еще ищу методологию. Да, у нас уже есть некое видение проекта, которое понравилось учредителю и которым я готова делиться с другими. Но опыт «Зари» говорит и том, что многое зависит не только от нас. Например, никто не знал, что выстрелит резиденция, которая была придумана, чтобы снизить затраты на гостиницу. Потом, раз уж есть резиденция, мы решили поэкспериментировать с форматом open call. И это сработало. Поэтому и на новом месте мы будем экспериментировать и решать по ситуации. Другой вопрос, что относительно «Зари» «Голубицкое» — level up: чуть меньше энтузиазма, зато больше профессионального подхода и планирования. Мы собираемся разработать план, согласовать его и придерживаться. И в эпоху «Зари» мы согласовывали программу и бюджеты за год, большие выставки делали минимум 12 месяцев, что отличало нас от многих институций. Этот подход к работе был обусловлен сложностью логистики, ограниченными возможностями продакшена и тем, что большая часть экспонатов приходила из музейных коллекций, с которыми заранее оформлялись страховки и договоры. Я думаю, что эта часть метода останется. Другими словами, у нас есть четкое видение формата, списка желаемых авторов, ценностей и целей, но мы также готовы разворачиваться, реагировать на изменения, менять планы, возможно, не один раз, быть гибкими и воплощать лучшие решения и возможности, которые сейчас не очевидны, но могут появиться в будущем.
