Русские художники за рубежом. 1970—2010-е годы
В издательстве «БуксМАрт» вышел сборник, посвященный творческой жизни русского зарубежья в мировых столицах — Париже, Нью-Йорке, Тель-Авиве, Берлине и Лондоне. Он затрагивает проблемы самоорганизованных сообществ, мобильности и взаимодействия культур. Среди героев сборника — Оскар Рабин, Эдуард Штейнберг, Эрик Булатов и многие другие. С любезного разрешения издателя публикуем статью искусствоведа Екатерины Андреевой «Тимур в Германии и Германия у Тимура».
Тимур Новиков со своей работой. 1980-е. Courtesy Музей Новой Академии Изящных Искусств, Санкт-Петербург
В конце 1980-х — первой половине 1990-х годов Тимур Новиков бывал в Германии почти каждый год. Работала энергия горбачевской перестройки: Германия была одной из самых заинтересованных стран в судьбе тогдашней новой России, и никто не поддерживал актуальное российское искусство с таким постоянством, как немецкие институты. В 1987 году советские люди получили загранпаспорта, и впервые после 1910-х годов начались массовые выезды в Европу. Благодаря подробной неопубликованной биографии Тимура, сделанной по архивным документам Ксении Новиковой, мы знаем хронику его заграничных путешествий. Впервые он оказался в Берлине 23 сентября 1988 года как участник концерта «Поп-механики», знаменитого оркестра Сергея Курехина. На этом концерте Тимур вручил художнику Райнеру Феттингу, мегазвезде немецких «Новых диких», удостоверение академика Академии Всяческих искусств. О ее создании Тимур объявил в конце декабря 1985 года в ленинградском рок-клубе на выставке «Новых художников» под названием «С Новым годом!». Одновременно с гастролями «Поп-механики» Тимур устроил выставку «Новых художников» в одной из лучших европейских галерей — «Рааб» (RAAB). С этой галереей он поддерживал связь долгое время: летом 1991 года здесь, в Берлине, прошла его персональная выставка, в 1992 году он привез на выставку «Тайный культ» в Мраморный дворец фотографии Пьера и Жиля из коллекции «Рааб», в сентябре 1994 года работы Тимура были в Берлине на групповой галерейной выставке Einstellung, а в декабре этого же года Тимур показал в Новой академии изящных искусств на Пушкинской, 10 фотовыставку Карла Лагерфельда, также участвовавшего в Einstellung.
Но вернемся в конец 1980-х годов. В апреле 1989 года Тимур приехал из Вены в Дюссельдорф и Кельн. В 1992 году он провел больше месяца в Берлине, Гамбурге и Дюссельдорфе, занимаясь подготовкой двух своих выставок. В 1993 году состоялись основные персональные выставки Тимура за границей: в Стеделийк-музее Амстердама (куратор Руди Фукс) и в Кунстхалле Дюссельдорфа (куратор Юрген Хартен). Надо также упомянуть и о выставке шелкографий «Горизонты» в гамбургском обществе «Грифель-кунст», и об участии Тимура в моем проекте на ярмарке восточноевропейского искусства Арт-Гамбург. Сразу после закрытия Арт-Гамбурга 14 декабря 1993 года Тимур получил приглашение от Михаэля Хердхера поработать в мастерских Дома художников «Бетаниен» летом следующего года. Он провел много времени весной и летом 1994 года в Берлине, который уже знал как свои пять пальцев. Впрочем, безмятежное лето было взорвано скандалом: 27 июля добрейший Хердхер запретил открывать отчетную выставку «Лебединая песня немецкого романтизма» по цензурным соображениям.
«Лебединая песня» представляла собой серию фотоколлажей: Тимур поместил фотографии утопических архитектурных проектов Третьего рейха в рамы, напоминающие барочные лабиринты. Хердхер увидел в этом подозрительную попытку реабилитации нацистского прошлого и предпочел выставить серию неоакадемических панно «Отдых в восточных садах». А «Лебединую песню» Тимур показал в НАИИ и позднее в галерее «Айдан» зимой и весной следующего года.
На жизни и карьере Тимура в Германии берлинский скандал не особенно отразился. В ноябре 1994 года он побывал в Киле, где стартовал проект «Самоидентификация. Искусство Ленинграда с 1970-х годов до наших дней», подготовленный на средства «Арс-Балтики» кураторами Барбарой Штракой, Катрин Беккер, Владимиром Перцем, Владимиром Матвеевым и мной. Эта выставка еще два года путешествовала по нескольким европейским странам, была в Берлине, Осло, Гданьске — Сопоте, Копенгагене и даже заехала в Мраморный дворец. В 1995 году, весной, появились первые плоды неоакадемической пропаганды в Германии: был подготовлен спецвыпуск гамбургского журнала Art, посвященный Тимуру и художникам НАИИ. Одновременно вместе с директором Кунстферайна в Карлсруэ Андреасом Фовинклем и Тимуром мы собирали большую выставку для этого выставочного зала, где в центре были произведения Тимура и Кости Гончарова, Сергея Бугаева (Африки), Костромы (он позднее переселился в Германию), наоакадемистов и — в подвале — некрореалистов.
В августе и осенью 1995 года Тимур провел в Германии, вероятно, самое лучшее время: сначала он оказался в Эрфурте на мероприятии с говорящим названием Nibelungen Werkstatt, а потом его мюнхенский друг, фотограф Андрей Баров показал ему замки Людвига Баварского в Альпах. Это путешествие определило все оставшиеся годы жизни Тимура: как Людвиг нашел своего героя — Вагнера, так и Тимур навсегда полюбил своего Короля-лебедя. Когда в конце 1995 года мы с Тимуром ходили по замечательному музею в Карлсруэ и я позволила себе равнодушно скользнуть взглядом по картонам немецких романтиков, Тимур принялся горячо мне объяснять, как прекрасно это сказочное искусство, как отразилось в росписях замков Людвига (которые я не видела), и что только человек, лишенный художественного слуха, может сравнить Нойшванштайн с Диснейлендом. В апреле 1996 года мы с Тимуром последний раз были вместе в Карлсруэ на открытии нашей выставки. И это была также его последняя поездка в Германию. В конце года он уже неважно себя чувствовал, улетел в Нью-Йорк, заболел там и потом, ослепнув, выехал только еще один раз в ближайшую заграницу: в Хельсинки, где мы с ним делали неоакадемическую выставку в зале Снельмана в 2000 году.
Между тем в последние пять лет жизни Тимура немецкие связи не ослабевали. В НАИИ стажировался фотограф Райнер Беме, который снимал перформансы Олега Маслова и Виктора Кузнецова. Его выставка, посвященная корифею стиля неогрек Альма Тадема, открылась в ноябре 1997 года. А за месяц до этого в Новой Академии был показан знаменитый проект Юлии Страусовой «12 цезарей техноимперии», сделанный в Берлине, куда выпускница НАИИ Страусова переехала, чтобы учиться у Базелица. Тимур также был участником нескольких групповых немецких выставок: в 1999 году его работы были на «Новой Москве» и в 2002 году на выставке «Греческая классика: идея или реальность» в Мартин-Гропиус-Бау. Фильм «Золотое сечение, или Красный квадрат» (1999) получил приз фестиваля в Оберхаузене. В июле 2001 года Тимур устроил выставку «Лени Рифеншталь на съемках “Олимпии”», чтобы отметить приезд Рифеншталь в Петербург на фестиваль «Послание к человеку». Ей вручили медаль фестиваля, что было встречено в городе отнюдь не однозначно. Меньше чем за месяц до смерти, 29 апреля 2002 года, в Москве Тимур представил написанную с помощью Александра Медведева книгу «Белый лебедь. Король Людвиг Второй» — свое последнее историческое исследование.
В школе Тимур учил немецкий, что, несомненно, способствовало тому, как легко он адаптировался в Германии, однако главным был его интерес к немецкому искусству, а точнее — к романтической традиции. Правильнее всего было бы сказать, что Тимур придумал свой миф Германии. Романтическую традицию здесь не стоит понимать в историко-музейном смысле, хотя Тимур действовал и как историк тоже, собирая библиотеку и делая выставки. Сверхзадачи Тимура всегда были идеальными. И Германия привлекала его как родина таких идеальных задач. Неслучайно то, что последним героем его творчества стал Людвиг Баварский, рыцарь идеальной мечты, уничтоженный собственным буржуазным окружением. Художественная практика Тимура и Новой Академии в «лихие 1990-е» многим казалась такой же несвоевременной, как строительство альпийских замков Людвига. В сентябре 2008 года, когда Тимуру исполнилось бы 50 лет, Олег Котельников с помощью историка и литератора Юрия Пирютко устроил поэтические чтения в некрополе мастеров искусств Александро-Невской лавры. Обложкой поэтического сборника «Чтец-декламатор» стал рисунок Бориса Казакова, сделанный одновременно в тимуровской и немецко-романтической манере: на вершине обрывистой гранитной скалы в горную даль вглядывается тимуровский олень-петроглиф, а под скалой среди сосенок, больше похожих на елки Каспара Давида Фридриха, одинокий скелет прислушивается в своей могиле к голосам леса. Символическая эпитафия Тимуру и лебединой песне немецкого романтизма вместе.
