Инклюзия или иллюзия?
С некоторых пор слово «инклюзивный» просочилось в описания большинства культурных проектов — от региональных рок-фестивалей до международных биеннале, а обязанность обеспечивать людей с ограниченными возможностями доступом к культурным ценностям была закреплена в России законодательно. Частью этих инициатив стала дестигматизация людей с ментальными особенностями. «Артгид» рассказывает о художественном и институциональном опыте работы в этом направлении.
Генри Дарджер. Иллюстрация из книги The Story of the Vivian Girls. Фрагмент. 1910–1921. Акварель, карандаш, бумага. Источник: artspace.com
О людях с ментальными особенностями в сфере искусства, как и в медиа, начали говорить совсем недавно, хотя известно, что отсутствие дискуссии лишь порождает новые болезни. Закон, обязывающий культурные учреждения обеспечить доступ для людей с инвалидностью, вступил в силу в России в 2016 году. С тех пор всякий уважающий себя музей и культурный центр обзаводится инклюзивными программами и ратует за создание безопасной среды. Правда, до сих пор далеко не все институциональные инициативы, работающие в этом направлении, учитывают интересы людей с ментальными особенностями.
Основная проблема так называемого инклюзивного дискурса все еще заключается в том, что далеко не каждый музей готов оперативно распознавать и устранять барьеры, которые ограничивают доступ к его ресурсам. Чаще всего речь идет не о доступной среде в ее идеальном воплощении, а о специфических практиках для людей с ограниченными возможностями — адаптированных экскурсиях и мастер-классах, специальных зонах на выставках и отдельных экспозициях. Например, Музей Метрополитен в Нью-Йорке делает ставку на мультисенсорные мастер-классы для детей с особенностями развития и их семей. Пушкинский музей в Москве предлагает своим посетителям арт-терапию и специальные экскурсии. Без сомнения, инклюзивные программы такого рода приносят пользу, но специалисты в этой области уже пришли к выводу, что необходим более целостный подход к проблеме.
Посетители с ограниченными возможностями не должны довольствоваться тем, что им предлагают взаимодействовать лишь с одной частью коллекции музея или посещать только специальные мероприятия. Часто образцовым примером альтернативного целостного подхода называют Детский музей Чикаго, который стремится сделать доступными все помещения, экспонаты и события. В его арсенале есть специальное оборудование для посетителей, которым трудно самостоятельно перемещаться по музею, карты шумных зон, звукоизоляционные наушники и образовательные программы, вовлекающие в работу с детьми с особенностями развития всех сотрудников музея — от мала до велика. В России наиболее активно в этом направлении работает Музей современного искусства «Гараж», который, помимо уже устоявшихся форматов, тестирует способы вовлечения взрослых посетителей с особенностями интеллектуального развития в работу учреждения и предлагает для них профориентационные программы.
О пользе такого подхода для самих посетителей сказано немало. Полноценное включение людей с ментальными особенностями в культурную жизнь повышает их самооценку и навыки общения. Для них это в первую очередь социально-эмоциональный капитал, связанный с опытом нахождения в обществе. Однако мы привыкли думать, что любая такая инициатива запускает социальные процессы, помогающие преодолеть отчуждение, но на практике это далеко не всегда так.
Музей редко бывает самокритичным. Пока голос исключенных звучит в специально отведенных для этого местах, идея безопасного пространства сама по себе становится изолирующей. Поэтому зачастую именно инертность институциональной среды актуализирует те или иные художественные проекты, которые подменяют собой отсутствующие социальные практики. Пока институции проявляют себя недостаточно эффективно, художники, волонтеры и активисты, по сути, берут на себя функции социальных работников и правозащитников.
В Европе и Америке существует мощная традиция защиты прав людей с особенностями интеллектуального развития — как на законодательном уровне, так и на уровне низовых инициатив. Достаточно вспомнить такие движения, как MindFreedom International, появившееся в 1980-е годы, и акции вроде Mad Pride — митинги в поддержку прав людей с психическими заболеваниями. В России о психоактивизме заговорили всего несколько лет назад.
В 2017 году в Санкт-Петербурге появился проект «Широта и долгота», который курируют Юлия Курмангалина, Наталья Петухова, Эмиль Хафизов и Саша Кулак. Они работают с людьми, живущими в психоневрологических интернатах, и художниками с ментальными особенностями: организаторы и волонтеры проводят художественные занятия в ПНИ, вывозят их жителей в музеи и устраивают для них выставки. На данный момент ПНИ — это одна из самых болезненных точек в истории борьбы за права людей с психиатрическими расстройствами. Сама система организации интернатов требует радикального пересмотра. ПНИ — это закрытое учреждение с жестким пропускным режимом, и его обитатели зачастую оказываются совершенно неадаптированы к какой-либо жизни вне интерната, хотя по статистике треть из них — это дееспособные граждане. Ни о каком полноценном участии в культурной жизни тут говорить, увы, не приходится.
С 2001 года в Петербурге существует Арт-студия, основанная психологом Юлией Пахомовой и художницей Ольгой Конышевой из благотворительной организации «Перспективы». Она функционирует как художественное объединение при психоневрологическом интернате, которое позволяет жителям ПНИ сконструировать новую идентичность — многие из них выставляются в музеях и галереях (в 2014 году выставка студийцев проходила в рамках биеннале Manifesta), пробуют себя в дизайне и иллюстрации. На базе студии также возник исследовательский проект «Рисунки из воздуха»: в течение полутора лет художники, кураторы и активисты работали с архивом Арт-студии, который насчитывает более 3000 работ. Результатом их трудов стала книга, осмысляющая тему инклюзии, роль институций и возможность производства новых форм коммуникации. Кураторы проекта Александр Иванов и Жоана Монбарон стремятся наладить диалог с художественным сообществом, чтобы вместе найти новые траектории в работе с людьми с ментальными особенностями и вовлечь более широкую аудиторию.
В Москве с ПНИ активно работают Катрин Ненашева, Михаил Левин и Владимир Колесников. Из их инициатив стоит выделить Федерацию Психосквоша — проект, с помощью которого активисты ищут новые модели коммуникации с людьми, живущими в ПНИ, играя с ними в мяч через заборы интерната. Еще одной важной их инициативой был проект «Межтуризм» — здесь люди из интернатов придумывали маршруты по городу, выбирая места, в которых они хотели бы побывать, а активисты проводили им экскурсию через Skype.
На преодоление психофобии работают проекты Алены Агаджиковой, медиахудожницы и журналистки. Ее проект «Ближе, чем кажется», опубликованный в издании «Такие дела» в 2016 году, объединил несколько героев с ментальными расстройствами. Агаджикова снимала их в торговом центре, метро, на улице и в спортзале, словом, в местах, не маркированных как «специально отведенные». Это разговор не о доступной среде, а об общественном восприятии, основанном на стереотипах и страшилках о «безумцах». Похожим образом устроен проект Таты Гориан «Вне себя» о людях, склонных к аутоагрессии. Художница снимала своих героев сразу после перформанса, во время которого те переносили накопившуюся агрессию на внешнюю среду. Терапевтический эффект в таких историях соседствует с разрушением стереотипного образа человека с ментальными особенностями в медиа. Ведь, как известно, люди, живущие с психическими расстройствами, страдают от стигматизации и нездорового отношения окружающих не меньше, чем непосредственно от проявлений болезни.
Конечно, это далеко не все активистские проекты, которые направлены на работу с людьми с ментальными особенностями, но о какой-то консолидации внутри движения пока говорить рано. Своего рода попыткой объединения был Марафон активистского искусства, прошедший в декабре 2018 — феврале 2019 года в Москве. Его организовали Катрин Ненашева вместе с искусствоведом Татьяной Волковой. Такие мероприятия необходимы художникам для того, чтобы выработать собственные стратегии работы с группами социального исключения. Ведь в институциональной художественной системе подобные инициативы практически не представлены — с одной стороны, сложно найти адекватный способ репрезентации активистского искусства, с другой, нет смысла переносить эти практики в «лабораторное» пространство музея.
Вовлечение в культурную жизнь — это, конечно, лишь малая часть проблем, связанных с формированием толерантного отношения к людям с ментальными особенностями и созданием безопасной среды. Прогресс, несомненно, есть, но дело продвигается очень медленно — все-таки речь идет о перестройке базовых ценностей общества, привыкшего стигматизировать любую инаковость.
