Если можешь быть полезен людям — будь!
Художник Егор Кошелев о работе творческих мастерских на XIX Всемирном фестивале молодежи и студентов.
Слева: Егор Кошелев. Ковродел Гараев, делегат из Азербайджана. Дерево, масло. 2017. Справа: Егор Кошелев. Вера. Дерево, масло. 2017. Сourtesy автор
Можно ли дать объективную оценку событию, свершению которого ты сам поспособствовал? Процессу, в который был вовлечен столь глубоко, что для тебя он сложился как отдельная маленькая жизнь, попрощавшись с которой, понимаешь — жить теперь нужно учиться заново. Стоит ли даже пытаться, если сознаешь изначальную ущербность своего суждения как суждения заинтересованного, несвободного от типичных проблем авторского высказывания по поводу любого проекта с собственным участием? Конечно же, нет! Собственно, сам факт постановки подобных вопросов немедленно переводит вопрошающего в разряд кандидата на получение звания Капитана Очевидности. Бывают, однако, ситуации, когда кому-то приходится делать эту неблагодарную работу — и, похоже, сейчас не повезло именно мне.
Я получил от «РОСИЗО» приглашение к участию в художественной программе XIX Всемирного фестиваля молодежи и студентов (далее ВФМС) в качестве эксперта. Понимаю скепсис и даже раздражение некоторой части профессионального сообщества по поводу этого мероприятия, но, тем не менее, для себя всегда решаю вопрос так: если можешь быть полезен людям — будь. Ранее мне приходилось работать две смены в молодежном лагере «Таврида», где я получил карт-бланш на любые творческие инициативы, и не пожалел об этом, поскольку ответная реакция аудитории превосходила все мыслимые ожидания. У меня не было иллюзий относительно ВФМС, где наши творческие мастерские, наряду с будущими или уже нашедшими себя художниками, принимали огромное количество людей. Для многих из них встреча с искусством лицом к лицу происходила подчас впервые. Общаться в такой ситуации можно лишь отринув всякий снобизм, осознав для себя, что в искусстве есть место каждому. Здесь нужен особый язык общения, которому приходится учиться и освоение которого порой дается весьма непросто.
Структура нашей площадки была такова — выставочные залы, где разместилась экспозиция ярославской художницы Ариадны Соколовой, работавшей на VI Фестивале молодежи и студентов в 1957 году в Москве и оставившей серию портретов участников, а также дипломы последних лет из фондов МГАХИ им. В.И. Сурикова. Ряд сообщающихся друг с другом мастерских живописи, графики и скульптуры, несколько студий, где в импровизационном режиме участники создавали настенные панно, росписи и граффити, два лектория, один из которых был закреплен за историком искусства Антонио Джеузой с посвященной видеоарту образовательной программой, — все это оформилось в обширный лабиринт искусства. Его обитатели прожили весь фестиваль в собственном, мало согласующемся с общим, но очень напряженном режиме.
Оказавшись в пространстве ГМЦ (Главный медиацентр в Олимпийском парке. — Артгид), основной площадки фестиваля, легко было ощутить себя в толще многослойного пирога образов и смыслов, логика укладки которых не поддавалась постижению. Здесь были многочисленные стенды, демонстрировавшие головокружительные успехи науки и техники, монотонно стрекотавшие роботы и солнцеликие труженики банковского дела, медиаперсоны, изувеченные крупнокалиберными улыбками, и неугомонные активисты от десятков левых партий и движений (сталинисты, троцкисты, анархо-синдикалисты, экоанархисты), вовлекавшие в бурные дискуссии случайных посетителей. Правые, левые и рядовые аполитичные потребители под одной крышей. Неолиберализм в обнимку с госкапитализмом на тонко подобранном фоне из красных флагов и портретов вождей. Что делать мне здесь в качестве художника? Какова моя роль в этом запутанном действе? Чем я могу быть полезен всем тем ребятам, что лекциям по банковскому делу, освоению космоса, генной инженерии, текущей ситуации в мировой политике предпочли искусство? Не так много времени понадобилось, чтобы осознать, что мастер-классы по узкоспециальным проблемам современной живописи в данном случае неуместны. Только у упомянутой ранее Ариадны Соколовой я мог найти модель поведения художника, которая меня здесь устраивала: дойти до отдельного человека, до конкретного участника и попытаться схватить его образ, подчеркнув тем самым особую ценность каждого.
Этюды Соколовой стали своего рода стартовой линией для нашего движения, целью которого виделась небольшая портретная галерея рядовых делегатов фестиваля, проходящего 60 лет спустя. Экспонирование работ ярославской художницы, на мой взгляд, можно отнести к безусловным заслугам организаторов. Соколова из числа «малых» советских живописцев. Ей не суждено было стать автором определивших время масштабных полотен типа «Строителей Братской ГЭС», «Плотогонов» или «Клятвы балтийцев». Но надо быть слепцом, чтобы не оценить ее скромных работ, свидетельствующих, однако, о грандиозных сдвигах в общественном сознании и художественном вкусе. Здесь истовая страсть ко всей французской живописи скопом вырывается из-под контроля и утверждается в самых подходящих мотивах. Глядя на эти портреты, вспоминаешь позднего Мане, Тулуз-Лотрека, раннего Матисса и Кеса ван Донгена. При этом их не назовешь подражательными, им не откажешь в выразительности характеристик и своеобразии кистевого жеста. Перед нами пример органически воспринятой, самозабвенно и вопреки всем официальным запретам полюбленной колористической традиции, которая вознаграждает своего апологета с щедростью, пропорциональной авторскому дарованию. Можно лишь догадываться, сколь упоительной для типичного советского художника была та свобода, на которую отваживается Соколова. Свобода писать так, как никто к тому моменту не писал в наших широтах уже четверть века, и изображать столь удивительно выглядящих людей, что сложно было представить их иначе как на книжных страницах.
Национальные костюмы индусов, арабов, перуанцев, делегатов африканских стран, 60 лет назад завораживавшие своей экзотичностью Соколову, постоянно мелькали в толпе и на сочинском фестивале. Их обладатели нередко попадали в объективы камер, но особого удивления никто из участников не испытывал. Ребята, с которыми мы работали, также в конечном счете образовали пестрое интернациональное сообщество: в рамках нашей портретной мастерской позировали, рисовали и писали делегаты из Азербайджана, Киргизии, Египта, Ганы, Габона, Индии, Шри-Ланки, Китая, Мексики, Бразилии, Перу. Замечу, что этническое своеобразие, уникальность фасона одежды и внешних аксессуаров в этой ситуации всегда блекли в сравнении с персональными человеческими качествами. Каждая постановка становилась опытом знакомства с исключительной личностью — опытом, которому в иных условиях не суждено было бы состояться. Многие из наших бесед я не вправе озвучивать по этическим соображениям, но вот реплику одного из африканских делегатов обязан привести. Этот статный парень все не мог поверить, что стал интересен художникам — с какой, дескать, стати? В конце сеанса он произнес: «Это самые счастливые дни моей жизни. Здесь ко мне относятся как к человеку…»
Да, всякий раз, оказавшись на подобного рода мероприятии, неминуемо задаешься вопросом: «Зачем?». Меня спрашивали об этом уже пару десятков раз, и ответ здесь вполне очевиден: художники c разными взглядами на искусство, представители всевозможных школ, традиционалисты и новаторы приезжают, не рассчитывая ни на какие экономические или социальные бонусы. Они лишь знают, что их ждут сотни людей, для многих из которых живое общение с миром искусства доступно только на таких площадках. Думаю, что главный смысл этого события был именно в обеспечении такой возможности. Для этого в арт-центре ВФМС работали люди, занимающие разное общественное положение и стоящие на разных творческих позициях. Среди них были ректор МГАХИ им. В.И. Сурикова Анатолий Любавин, возглавивший графическую мастерскую, и профессор живописи Алексей Суховецкий, коллекционер, исследователь и пропагандист современного российского искусства Пьер Броше, художники декоративно-прикладного искусства Александра Створа и Наталия Бодрикова. Полярные взгляды на искусство представляли живописец и искусствовед Сергей Гавриляченко и куратор Антонио Джеуза. И конечно, нельзя не сказать про целый ряд молодых скульпторов, живописцев и графиков: это Кирилл Чижов, Анастасия Прокофьева, Евгения и Ксения Вороновы, Александра Радевич, Александр Рыжкин, Антон Криволапов. Такой разношерстный коллектив, курируемый Верой Лагутенковой, должен был структурировать стихийный поток творческой энергии, дать ему зрительное воплощение — и снять множество преград, чтобы на территорию искусства могли войти новые люди.
Пожалуй, главным итогом здесь оказывалось именно преодоление страха каждым участником — страха оказаться чужим, страха не справиться со слишком сложным мотивом или форматом работы, страха собственной неумелости, неопытности или невостребованности. Большинство желающих приходили в мастерские, будто имея заранее заготовленную реплику: «Я очень хочу, но боюсь, что…» Эти слова звучали так часто, что вскоре у меня появилась мысль: уместным «баннером» для входа в наше рабочее пространство могла бы стать работа Валерия Чтака «Не бойся». Юноша или девушка, всю жизнь желавшие написать картину, вылепить скульптуру, расписать стену — вот те, кто составил основную часть наших студийцев. Меньшая, но очень важная часть — студенты старших курсов художественных вузов или молодые авторы, ищущие свое место в современном мире. Многих из них я видел уже не раз на всевозможных форумах. И это отнюдь не конъюнктурщики и карьеристы, надеющиеся засветиться в правильном месте и заработать какие-то бонусы. Да и нет для них никаких реальных бонусов в обозримой перспективе. Эти искренние, полные сил, самостоятельно мыслящие, хорошо образованные художники оказываются по выходу из своих академий лишними людьми. Заметим, что происходит это в обществе, которое давно испытывает эстетический голод, безуспешно пытаясь его утолить неудобоваримым культурным суррогатом. В обществе — при всех экономических трудностях — не настолько все же нищем, чтобы не справляться с обеспечением своих художественных потребностей. В этом, нашем, обществе одаренные, обученные на наши же деньги живописцы, графики, скульпторы, фотографы, видеоартисты оказываются в положении отчаявшихся кочевников: они обреченно скитаются между очередной халтурой и фестивалем, форумом или съездом юных и талантливых, не ведая, сколь долго еще это продлится. И, пытаясь поддержать, обнадежить всех этих людей, я более всего боюсь давать им ложную надежду.
Надеяться им действительно особо не на что, за исключением чуть большей осмысленности, эмоциональной наполненности и остроты переживаний — все это приносит человеку искренняя увлеченность своим делом. Блуждая между площадками фестиваля, я не находил другого места (кроме, само собой, «коммунистического круга», выстроившегося из стендов левых движений на втором этаже медиацентра), где с подобной же заинтересованностью десятки и сотни людей работали, спорили, ругались… При этом их деятельность никак не совпадала с тем, что предъявлялось миллионам телезрителей на экране. Если внизу шли дискуссии о цвете и форме, о знаке и означаемом, о постконцептуализме и новой живописности в работах молодых румынских и венгерских художников, то наверху в словесных баталиях сходились троцкисты с неосталинистами, а крик, поднимавшийся во время обсуждений соответствия радикального феминизма марксистско-ленинской теории, заглушал бодрые рекламные тирады работавших напротив сбербанковских клерков. В папке сохраненных воспоминаний о ВФМС эти — одни из наиболее ярких. Когда же я задумываюсь о том, какой именно файл мог мы стать титульным, я понимаю, что не способен найти такого образа. Наверное, он и не был создан для того уровня, где находились подобные мне. До нас, «каких-то художников», по счастью не доходили первые лица, обеспечивая тем самым завидную свободу действий. Наша ежедневная рутина — дорога до медиацентра, обыск на входе, многочасовая работа в студии, знакомства, споры, восхищение и несогласие, непрерывно возрастающее число друзей в фэйсбуке и инстаграме, часовые очереди в столовую, импровизированные выставки в конце каждого дня, краткие прогулки по площадкам фестиваля. Никаких официальных церемоний и парадных банкетов. Ничего постороннего, что могло бы помешать общению с посетителями студий, но также и ничего обобщающего: ни одного акцента, ударения, события, которые позволили бы дать произошедшему сколь бы то ни было ясную характеристику. Вероятно, эта импрессионистически-рассеянная ситуация на фестивале как нельзя лучше соответствует логике нашей жизни сегодня. Отсутствие четкого фокуса восприятия экономической, политической и культурной реальности предопределяет распространение фрагментарных, противоречивых и лишенных объективных оснований мировоззренческих моделей.
