Без ограничений
Социальная модель инвалидности, на которую опирается современное общество, предполагает полноценное включение людей с различными особенностями во все сферы жизни — в музейную среду в том числе. Частью этой концепции является идея о том, что музейный коллектив должен быть смешанным, поскольку часто именно специалисты с опытом инвалидности лучше знают, как создать комфортные условия для определенных категорий посетителей. О трудоустройстве и работе в российских культурных институциях «Артгиду» рассказали сотрудники и сотрудницы Третьяковской галереи, Музея современного искусства «Гараж», Фонда V–A–C и Музея-заповедника «Царицыно».
Семейный день в музее «Гараж». Courtesy Музей современного искусства «Гараж»
Александр Новиков, незрячий специалист, методист по научно-просветительной деятельности в Музее-заповеднике «Царицыно»
В «Царицыно» я пришел после окончания исторического факультета МГУ в 2011 году, и, честно сказать, это решение во многом было неожиданным для меня самого. В тот период я активно пытался найти работу и ходил по собеседованиям, но работодатели, узнав о моей проблеме со зрением, чаще всего говорили дежурное «Мы вам позвоним» и пропадали. Одна девушка даже бросила трубку во время разговора, и, может быть, это было честнее, чем стандартные отговорки. После ряда фиаско я связался с РООИ «Перспектива» — организацией, которая помогает инвалидам с трудоустройством, и мы с моим куратором поехали на ярмарку вакансий на Манежную площадь. Там ко мне и подошли сотрудники из «Царицыно». Сказали, что им нужен брайлист. А я ведь еще и историк! Мы познакомились, и буквально через пару недель меня пригласили на собеседование, а на работу в музей я вышел в январе 2012 года.
Там мне пришлось заниматься тем, о чем я прежде даже не думал. Первым делом меня попросили разработать проект, впоследствии получивший название «Смотрим картину». Он позволяет незрячим посетителям составить более целостное представление о живописном произведении, чем другие существующие методики. Речь шла о картине Василия Игоревича Нестеренко «Триумф Екатерины» — современном осмыслении событий XVIII века, связанных с российской внешней политикой этого периода. Я долго думал над задачей, потому что с помощью рельефа такое произведение передать очень трудно. Там очень много персонажей, много сюжетных переплетений, требующих дополнительных пояснений. Например, на переднем плане, в углу, изображены два карлика — это шведский король и турецкий султан. Они выглядят очень комично, униженно, потому что картина повествует в том числе о военных конфликтах со Швецией и Турцией. В результате мне пришлось придумывать собственный механизм, обеспечивающий погружение зрителя в картину. Основная его идея в том, чтобы экскурсанты сами становились участниками сюжета произведения и воспроизводили его с помощью фигур персонажей на магнитной доске. Методика была моей авторской, но когда я поехал в Музей-заповедник «Гатчина», мне рассказали, что они тоже думают о подобной системе. То есть здесь сама логика произведений подсказывает, как именно надо поступить, и нет ничего удивительного в том, что кто-то еще пошел по этому пути.
После разработки этой программы и ее успешного старта я также начал заниматься адаптацией архитектурных объектов, потому что ансамбль «Царицыно» — это прежде всего архитектура. Лично мне познакомиться с такого рода произведениями помогают только качественные тактильные модели. Рельеф же дает очень мало информации. Если я осмотрю работу с помощью рельефа, и меня спросят, что это такое, я не угадаю, был ли это архитектурный объект или просто какая-нибудь дорога. Архитектурные произведения всегда нужно смотреть в объеме. Причем желательно, чтобы это были 3D-модели, позволяющие освоить мельчайшие архитектурные детали — пилястры, кокошники. Для серьезных произведений рельефная графика не годится. Также нам очень не хватает проектов вроде системы «Говорящий город», которая работает в Санкт-Петербурге. Даже если брать Царицыно, у нас незрячий человек, может, и дойдет до парка сам, но дальше просто не сможет передвигаться без волонтеров. Я специально консультировался с незрячими людьми, которые потеряли зрение во взрослом возрасте и в прошлом хорошо знали этот парк, — они тоже считают, что никак ты тут не освоишься. На данный момент мне помогает только GPS-навигатор.
Я не могу судить о доступности всех российских музеев, но, например, недавно в Петергофе мне строго запретили что-либо трогать, хотя вроде бы было видно, что я незрячий человек. Часто смотрители стоят горой за экспонаты и даже не знают, что делать, если к ним придет незрячий посетитель. Также я слышал о случаях, когда охрана не пропускала людей с собакой-проводником, и лишь после того, как посетитель звонил в музей и отдельно договаривался, что он придет, ситуация разрешалась. Но в московских и петербургских музеях я, как правило, встречал понимание. Такие музеи, как «Гараж» или ГМИИ им. А.С. Пушкина, всегда сами идут на контакт, интересуются, что еще можно сделать для незрячих посетителей, если им чего-то не хватает. Например, в Музее Тропинина меня спрашивали, хорошо ли сделаны тактильные модели картин, просили проконсультировать. С такими вопросами обращаются не только ко мне, потому что я музейный сотрудник и методист, но и к другим незрячим посетителям, которые просто пришли в музей на экскурсию. Плохо, конечно, что так лишь в Москве — в идеале эту практику нужно доводить до самых маленьких краеведческих музеев, но специалисты из других городов приезжают очень редко. Представьте, как было бы хорошо, если бы незрячий человек мог приехать в новый город и в местном краеведческом музее пройти виртуальный тур по нему. Но, как говорится, страна у нас большая — пока все эти инклюзивные проекты проделают путь от Москвы до Владивостока, пройдет лет пятьдесят, наверное.
Тамара Шатула, глухой специалист, редактор издательского отдела в Фонде V–A–C
Книги всегда доставляли мне огромное удовольствие, поэтому и читать, и работать с ними я люблю. И умею тоже: на моем первом месте работы — в структуре «Советской Сибири» — я шесть лет была редактором, поэтому сейчас в каком-то смысле вернулась к корням, но с новым багажом и перспективами. А у фонда к тому же необычная программа со своими жемчужинами. Моя должность называется «редактор», но редактор редактору рознь. В моем отделе много редакторов, однако далеко не все совмещают эту деятельность с корректорской работой, как я. То, что мои функции отличаются, определил мой начальник, представляя меня новым коллегам: «Наконец сбывается наша мечта: у нас появился человек, который будет с удовольствием проверять все наши книжки! Ну, почти». Раньше корректорская работа была в основном внешней.
В фонде приветствуется совместная работа всех отделов, и я, например, сотрудничаю с отделом просветительского опыта, который занимается в том числе адаптацией музейных программ для глухих и слабослышащих посетителей. Из этого взаимодействия рождаются интересные идеи, которые подходят и для моего направления. Конечно, я, не являясь частью инклюзивного отдела, сосредоточена в основном на своих (издательских) процессах, да и любые проекты проходят обкатку только на практике, но думаю, что в этом году ГЭС-2 будет что предложить глухим и слабослышащим посетителям.
Я очень надеюсь, что и у V–A–C, и у музея «Гараж», и у других музейных флагманов Москвы — настоящих и будущих — появятся возможности вывозить свои программы и выставки с сопутствующим обеспечением доступности в регионы. В принципе, «Гараж» это уже делал — в Екатеринбурге и Нижнем Новгороде с экскурсиями на русском жестовом языке (РЖЯ). Сейчас делает и Государственный исторический музей — в Туле, создав там филиал и наняв на постоянную работу местного слабослышащего экскурсовода со знанием РЖЯ. Это прекрасно! И именно из Москвы чаще приходят инклюзия и доступность — в регионах редко что-то возникает само по себе. Есть определенный перекос: если в Москве доступная музейная сфера за последние лет пять расширилась просто невероятным образом, вплоть до того, что глухим и слабослышащим приходится терзаться при выборе между мероприятиями в разных музеях, то в таких вроде бы крупных городах, как Новосибирск или Владивосток, не происходит почти ничего. Инициативы на местах не всегда вырастают в прорывные вещи. Поэтому, с одной стороны, можно сказать, что инклюзия в России дошла до чего-то такого, с чего теперь могут брать пример и западные страны, а с другой — это довольно точечно еще. Так что, наверное, в будущем выездные инклюзивные программы должны стать обычной частью деятельности крупных музеев.
Важно, что появились и гиды, которые дают информацию напрямую глухим посетителям — на их родном жестовом языке. До какого-то времени и представить такое было невозможно — хотя когда-то мы и мир с интернетом не смогли бы представить. Экскурсии на РЖЯ, надо сказать, появились очень вовремя. Раньше можно было самостоятельно ходить по выставкам, и для понимания хватало общей информации и этикеток под экспонатами; сейчас же, со значительным повышением влияния и доли современного искусства, легче и интереснее воспринимать рассказы от кого-то, с кем можно непосредственно вести коммуникацию, а не адресовать вопрос переводчику или долго листать каталог. Думаю, что в этом смысле «Гараж» совершил культурный переворот, обучив и выпустив глухих гидов, а также создав словарь терминов современного искусства, которым и сами гиды, и вовлеченная часть зрителей действительно пользуются.
В принципе, не так много музеев «охвачены» экскурсиями на РЖЯ, просто крупные институции имеют больше возможностей приглашать гидов, углублять свои инклюзивные программы и вносить в них новое. Для меня в целом привлекательнее то современное искусство, которое предлагает нестандартные способы восприятия, а также может стать частью окружающей среды и через это представить новый взгляд на нее: Олафур Элиассон, Ансельм Кифер, Яёи Кусама, Тони Крэгг, Урс Фишер или Деймиан Херст с его фантастической выставкой в Венеции… Из российских художников люблю Константина Батынкова, Рината Волигамси. Отдельно очень люблю архитектуру, и поэтому мне приносят особенное удовольствие посещения новых и необычных музейных зданий.
Музыка является основой многих проектов фонда V–A–C, поэтому в таких случаях мой интерес вызывает больше визуального оформлении, например, или необычная локация. Был такой случай: в 2017 году фонд привозил в Москву Тино Сегала. Он был у всех на слуху, и я, ничего не знавшая о Сегале, но не пропускавшая значимых событий, отправилась во флигель «Руина» Музея архитектуры посмотреть его работу. По чистой случайности ко мне присоединилась слышащая приятельница — и только благодаря ей я в общих чертах поняла, что происходит. Оказалось, что воспринимать Сегала нужно через беседы с медиаторами, в движении, в полутьме, а где-то и вовсе без света. В таких переменчивых условиях я лично могла оценить разве что вайбы толпы, так сказать. Этот случай показал, что какое-то искусство может оставаться недоступным. Но кто знает, настанет, наверное, время, когда тотальная адаптация станет возможной.
До этого фонд делал выставку в музее Вадима Сидура, которая как раз была полностью адаптирована, и ее можно было посетить с экскурсией на РЖЯ. И на основе этой выставки V–A–C выпустил важную книгу «Общее целое», которая аккумулирует размышления об инвалидности, различные подходы к работе с этой темой. Теперь я сама работаю в фонде и с большим нетерпением жду открытия Дома культуры «ГЭС-2».
Алена Лёвина, художница, независимая кураторка инклюзивных проектов, консультантка Государственной Третьяковской галереи по вопросам физической и интерактивной доступности для маломобильных граждан
Я начала работать в Третьяковской галерее буквально две недели назад. Развивать направление доступности и инклюзии меня пригласила Мария Сарычева, с которой мы вместе курировали проект «Истории, которых не было» в Политехническом музее. Галерее был нужен человек с опытом инвалидности, желательно относящийся к маломобильной группе населения, а я как раз искала работу и уже собиралась принять предложение РООИ «Перспектива», но в итоге пошла в Третьяковку. Нам с коллегами предстоит решить целый пласт вопросов, связанных с доступностью, и выработать понимание того, что инклюзия не создается автоматически с появлением пандусов и подъемников, — это системная работа, направленная в том числе и на развитие понимания инвалидности.
Мы имеем дело с объектами культурного наследия, которые нельзя перестраивать, и это очень важно, потому что невозможно сохранить памятник архитектуры и в то же время сделать всю инфраструктуру доступной. Либо мы заново отстраиваем здание на пустом насыпном острове, либо адаптируем существующее пространство с помощью новых технологий и учимся работать с посетителями с опытом инвалидности. Есть и такая проблема, как нормы пожарной безопасности, и мне кажется, что она сложнее, чем борьба с профессиональным и бытовым эйблизмом (дискриминация людей с особенностями здоровья и развития. — Артгид).
Буквально за последние пару лет нормы в очередной раз изменились, и теперь на каждом этаже музея должно быть предусмотрено отдельное помещение для человека на коляске, где он мог бы находиться в случае экстренной ситуации, пока его не эвакуируют. Однако далеко не в каждом историческом здании можно обустроить такую комнату. В составе Третьяковки, например, есть малые музеи с деревянными лестницами и лифтом, но, к сожалению, не получается обеспечить доступ для людей на коляске на второй этаж, потому что там негде разместить комнату ожидания эвакуации. Это очень сложный момент, когда приходится объяснять посетителю, что мы не можем ему помочь увидеть экспозицию из соображений безопасности. Как человек, который регулярно ходит в музеи, скажу, что если бы я столкнулась с такой ситуацией, то была бы, мягко говоря, очень возмущена. Сейчас, работая в музее и имея возможность взглянуть на проблему изнутри, я начинаю терпимее относиться к таким вещам и искать компромиссные решения. Никакая революция не обеспечит нам доступ во все музеи здесь и сейчас. Под революцией я подразумеваю борьбу людей с инвалидностью за свои права, как это происходило в Америке, где активисты проводили протестные акции у здания Капитолия. Теперь я смотрю, как обеспечить доступ в имеющихся условиях. Скажем, если мы не можем обеспечить доступ на второй этаж, нужно на первом этаже выстроить экспозицию настолько грамотно и полноценно, чтобы посетитель не чувствовал себя обделенным.
Каких-то узкоспециализированных знаний о том, как сейчас реконструируют музейные здания, у меня нет. Во-первых, потому что у меня нет архитектурного образования, во-вторых, потому что наше архитектурное образование не подразумевает под собой изучение универсального дизайна. На данный момент это знание можно получить только за рубежом. Насколько я знаю, Пушкинский музей планирует сделать грузовой лифт, предназначенный для перевозки предметов искусства, пассажирско-грузовым, и это сильно облегчит жизнь посетителям, которые передвигаются на коляске. Сейчас в музей можно попасть только с помощью подъемника. Я им пользовалась два раза: это, конечно, очень своеобразный опыт. В результате человек дополнительно к выставке получает поездку на американских горках. Саму экспозицию адаптировать проще, потому что, как правило, музеи используют витрины, которые не являются объектами культурного наследия. Мы сейчас как раз работаем над вопросом о том, какой высоты должны быть ножки у витрины, чтобы человек на коляске мог к ней подъехать, под каким углом она должна стоять. Общепринятых нормативов, касающихся этого вопроса, нет, поэтому мы ходим с рулеткой и меряем все вручную, как настоящие первопроходцы.
С рекомендательными материалами дела обстоят очень сложно. К сожалению, такие документы, написанные людьми без опыта инвалидности, часто отдают патернализмом. Важно создавать материалы в сотрудничестве с людьми с инвалидностью. Пока у нас не будет смешанных коллективов, ни о каких действительно полезных методологических публикациях говорить не приходится. Сначала нужно взрастить специалистов с опытом инвалидности, а затем уже разрабатывать такого рода гайды. Конечно, можно съездить за границу и поучиться на disability studies, но лишь академических знаний недостаточно, чтобы транслировать идеи доступности не умозрительно, а практически. Хочется, чтобы голос людей, для которых все это делается, был услышан. Лучшее, что могут сделать специалисты в области инклюзии без опыта инвалидности, — создать для людей с инвалидностью возможность работать и влиять на культурную сферу.
Лично для меня положительный опыт определяется в первую очередь общением с людьми. Приходя в музей, я хочу, чтобы меня встретили сотрудники, знающие, как себя вести и что делать. Я даже готова идти туда, где придется подниматься на выставку на американских горках, но мне важно, чтобы человек, который меня поднимает, не говорил мне какие-то эйблистские вещи по дороге. Я не хочу быть заложницей своей беззащитности в этой ситуации и сталкиваться с языком угнетения. Недавно со мной произошла совершенно дикая история, которая может служить примером того, как не надо общаться с человеком, передвигающимся на коляске. Мне нужно было для арт-проекта сходить в Центр Вознесенского на «Закрытую рыбную выставку», и моя коллега пошла на стойку администрации, чтобы спросить, как нам пройти. Администратор ей сказала: «Подождите, я позвоню куратору и узнаю, можно ли на коляске попасть в выставочный зал с белыми полами». В чем проблема? Проблема в том, что артикулировать этот вопрос посетителю не стоит, потому что это чистой воды дискриминация. Точно так же можно было сказать: «Сейчас я узнаю, будем мы вас дискриминировать или нет». Впоследствии для нас все сложилось удачно, и я смогла посетить выставку, но этот случай в очередной раз показал, насколько важна работа с сотрудниками в культурных институциях.
Анастасия Москвичева, глухой специалист, иллюстратор, фотограф, педагог в Музее современного искусства «Гараж»
Я работаю в музее «Гараж» с 2018 года. Почему я решила пойти на собеседование именно сюда, точно и не помню. Наверное, мне просто надоел полиграфический и художественный фриланс, захотелось больше живого общения и творческой обстановки. Устроиться на работу было несложно, сложно — провести первое занятие. К нам пришло очень много детей, и я разрывалась между ними, потому что тогда еще не знала, как удержать внимание всех участников мастер-класса. Сейчас занятия проходят хорошо. Дети всегда ожидают от занятий чего-то нового. Многие ходят к нам постоянно, поэтому мы, педагоги, знаем их характеры. Знаем, кому нужно максимально понятно все перевести на жестовый язык, чтобы донести информацию, кому — помочь в работе с материалом. В общении с детьми и сам учишься быть проще — как говорится, будь проще, и люди к тебе потянутся. Детям ведь все на свете интересно: и теория, и практическая часть. Главное, чтобы не было затянуто и была движуха.
Могу сказать, что в «Гараже» методология взаимодействия со слабослышащими и глухими посетителями проработана на все сто. Музей первым начал развивать это направление, создав инклюзивный отдел, который выпускает видеогиды по выставкам на жестовом языке, проводит мастер-классы для детей, лекции и вебинары для взрослых. Кроме того, огромный плюс, что изначально к работе привлекались и глухие, и слышащие педагоги. Например, в семейные дни все работают в одном пространстве, так что это не специализированное мероприятие, а прозрачный опыт взаимодействия и для детей, и для взрослых. Я сама глухая и ребенок у меня слабослышащий, поэтому для меня все проходит естественно. Курсы для сотрудников, конечно, тоже помогают, дают пищу для ума. Мне кажется, что коммуникация с детьми у меня налажена, и я всегда нахожу выход из сложных ситуаций. Разумеется, иногда приходится объяснять смысл того или иного термина или подсказывать ребенку, как развить его идею, но такая поддержка требуется и слышащим детям.
Иллюстрацией я занимаюсь всю жизнь. В детстве начинала с рисунков принцесс, снегурочек и гипсовых голов в студии, потом окончила Московский государственный университет печати, отделение книжной графики. Фотография тоже появилась в моей жизни в годы учебы. Началось все, как и у большинства, с «мыльницы» и любительских съемок, а теперь я фотографирую на заказ и делаю творческие фотосессии, воплощая в жизнь свои замыслы. В преподавание после 15 лет дизайна и иллюстрации впрягаться было непросто. Но мне помог опыт работы в колледже, где я преподаю фотодело. Кроме того, в семейные дни в «Гараже», когда приходит много детей, мы работаем с коллегами по парам. Со временем мне стало легче общаться с детьми, пришло понимание, когда нужно «отпустить» ситуацию, а когда, напротив, привлечь внимание ребенка.
Мне нравится все искусство, но я согласна с тем, что современные произведения часто бывают непонятны без дополнительных пояснений. Все зависит от кругозора посетителя — всегда можно домыслить, что хотел сказать художник, ведь искусство к этому и подталкивает, а можно воспользоваться экскурсией на жестовом языке, чтобы более комфортно погрузиться в тему. Конечно, не все знают термины и течения в искусстве. С этим очень помогает словарь, который разработал «Гараж», и экскурсии с глухими гидами. Но, честно сказать, мне не всегда хочется ходить на выставки с гидом, знающим жестовый язык, потому что это сильно отвлекает. Порой лучше самостоятельно все посмотреть. Хотя есть замечательные гиды, как, например, Виктор Паленный. На его лекции и экскурсии я всегда лечу стрелой. Возможно, на специализированных выставках не всегда хватает информации для того, чтобы разобраться в теме самостоятельно. На днях я, например, собираюсь в Пушкинский музей на выставку британского плаката, и вот здесь мне нужен будет глухой гид. Но в основном все зависит от условий и пожеланий самого посетителя.
Виктория Кузьмина, глухой специалист, эксперт программ доступности в Фонде V–A–C
Полгода назад мне поступило предложение от фонда V–A–C попробовать свои силы в качестве специалиста по программе доступности в направлении работы с глухими и слабослышащими посетителями Дома культуры «ГЭС-2», открытие которого планируется в этом году. И я согласилась. В данный момент в V–А–С я занимаюсь организацией курсов РЖЯ для сотрудников. Занятия курса призваны подготовить специалистов к ситуации первого знакомства с глухими и слабослышащими людьми. В ГЭС-2 планируются экскурсии и мастер-классы на РЖЯ, которые будут вести глухие экскурсоводы и педагоги. Я, в частности, разрабатываю просветительские мероприятия для глухих и слабослышащих. Также в мои обязанности входит создание адаптационных инструментов для глухих и слабослышащих посетителей (субтитры, видеогиды на РЖЯ и другое). Сейчас в фонде работают два сотрудника, которые сами являются глухими и поэтому прекрасно знают и понимают, на что нужно обратить внимание при подготовке программ для глухих и слабослышащих посетителей с учетом их психологии восприятия и интересов.
Я рада, что в музеях больших городов многое делается для глухих посетителей: экскурсии, видеогиды, лекции и конференции на РЖЯ. Но все равно этого недостаточно. Очень сложно охватить все экспозиции в каком-либо музее, чтобы сделать видеогиды и экскурсии на жестовом языке и чтобы у глухих и слабослышащих был выбор, куда пойти и что посмотреть. Сейчас, как правило, такого выбора нет, глухим и слабослышащим приходится довольствоваться тем, что им предлагают. К сожалению, для расширения инклюзивных программ институциям требуются финансы и время. Также есть сложности с государственными музеями: для получения согласия на реализацию проекта с переводом на РЖЯ нужно пройти несколько бюрократических ступеней. Это очень долгий процесс.
Гиды, которые сейчас могут проводить экскурсии на РЖЯ, обучались у профессионалов, они очень хорошо подготовлены, но есть одно но… В 2018 году Музей современного искусства «Гараж» подготовил несколько гидов, которые ведут экскурсии на РЖЯ. К сожалению, этих гидов не хватает и они не универсальны: каждый выбрал свое направление в искусстве. В основном это классическое направление. Ощущается нехватка экскурсоводов на РЖЯ по современному искусству. Я считаю, что нужно делать как можно больше таких программ, чтобы количество экспертов увеличивалось.
Я стараюсь по возможности посещать все культурные мероприятия, где есть перевод на РЖЯ. Искусством я увлеклась относительно недавно. Все началось с посещения выставки Льва Бакста и цикла лекций известного в обществе глухих историка Виктора Паленного на тему «Искусство ХХ века». Мне ближе и понятнее искусство рубежа XIX — XX веков: импрессионизм, постимпрессионизм, модерн (особенно в архитектуре), абстракционизм. Это прежде всего произведения Дега, Моне, Матисса, Ван Гога, Климта, Шагала, Кандинского, Мухи.
В целом, понимание инклюзии очень сильно меняется. Совсем недавно многие музеи были недоступны для людей с инвалидностью, а теперь есть тифлокомментирование, переводы на РЖЯ, появились тифлосурдопереводчики для слепоглухих, социальные истории, easy-to-read’ы, тактильные модели для незрячих и слабовидящих людей. На разных площадках проводятся интерактивные мероприятия с привлечением людей с инвалидностью. Важно, что таких людей начинают принимать на работу музеи. Отличным примером является Политехнический музей в Москве: в 2019 году он запустил проект «Разные люди — новый музей», и в рамках этой программы восемь человек с инвалидностью стали сотрудниками Политеха. Семеро из них жители психоневрологических интернатов, пятеро лишены дееспособности. В музее они работают в офисе, в ремонтно-производственных мастерских, с посетителями, одна сотрудница — в колл-центре. Такой опыт очень ценен для развития практики трудоустройства людей с инвалидностью. Было бы круто, если бы другие регионы РФ перенимали этот опыт.
