Иван Лубенников: остановки и станции
«Артгид» решил расширить коллективное поле зрения и включить в него художников, которых в тесном мире современного искусства принято не замечать — наследников и последних носителей советской художественной традиции. И начнем мы с Ивана Лубенникова, монументалиста и живописца, соавтора оформления самого необычного музея Москвы — Музея Маяковского. Критик Валентин Дьяконов попросил художника рассказать о самых заметных его работах, а Мария Кравцова отправилась в Звенигород, чтобы выяснить, что случилось с кафетерием на железнодорожной станции, который Лубенников оформил в 1983 году.
Кафетерий на железнодорожном вокзале Звенигорода с росписями Ивана Лубенникова. Общий вид. 29 октября 2011 года. Фото: Мария Кравцова
Пасторальные сцены из провинциальной жизни выдают в Лубенникове преданного ученика художников «сурового стиля». Одновременно это и памятник эпохе застоя, когда большинство монументалистов ушло в лирику и метафизику, увлеклось изображениями хрупких юношей и девушек, создавало, в общем, советскую идиллию с человеческим лицом в духе прерафаэлитов.
Иван Лубенников: Я долго пытался придумать образ. Железнодорожный вокзал и Звенигород — вещи трудно совместимые. В интерьере деревянный рельеф, который я расписал с натуры — я снимал там дом. О росписях шла хорошая молва, мне писали письма с благодарностями. В прошлом году фасад демонтировали и покрасили заново, превратив вокзал в продуктовый ларек. А там были часы. Правда, стрелки с самого начала стояли на половине шестого. Так тридцать лет и простояли. Сейчас интерьер объявили памятником культуры и при этом покрыли коричневым мебельным лаком. Было дерево, наполненное воздухом, а стала мебель. Жалко, ментальность вещи меняется, какие-то блики вылезают. А вообще мне всегда везло с заказчиками. Вокзал мне заказывали московские железнодорожники. Такая была фишка: всем предприятиям планировали деньги на соцкультбыт. Их обычно некуда было тратить. А если их не тратить, то на следующий год разницу отрезают. Было выгодно приглашать художника просто для того, чтобы спустить деньги и получить на следующий год те же самые запланированные средства. Поэтому заказчики не очень капризничали.
Оформление кафетерия на железнодорожном вокзале города Звенигорода считается одним из главных шедевров художника. Но в последнее время ходили упорные слухи, что во время ремонта вокзала буфет был разрушен (другие источники говорили о том, что «практически» разрушен). Мария Кравцова съездила в Звенигород на электричке, обнаружила там буфет, росписи и даже поговорила с буфетчицей Людой про искусство и сохранение художественного наследия.
Буфетчица Люда о Лубенникове: Я его видела года два тому назад. Приехал, посмотрел, поспрашивал как дела, ведь с 83-го года стоит. Говорят, что разрушили, когда ремонтировали вокзал?! Да вы что! Никто не разрушал, никто бы не разрешил так сделать. Многие говорят, конечно, что тусклые цвета, надо бы повеселее, посветлее, но мне и так нравится. У него, говорят, такие работы еще где-то есть, но где — я не знаю, может, в Москве….
Раздел СССР в Государственном музее Аушвиц-Биркенау — мемориальном музее в Освенциме (совместно с Александром Скоканом). 1985
Иван Лубенников: Есть организация, занимающаяся увековечением памяти русских, погибших за рубежом. От предыдущего автора осталось тяжелое наследие в виде разбросанного проекта. Поэтому пригласили молодых непритязательных людей этот проект доделать. Я представил свою версию, и мне сказали: «Вот ты-то и будешь делать». И все остановилось лет на пять. Вдруг прибегают и говорят: есть решение Политбюро ЦК КПСС о том, что там через полгода уже должно что-то стоять. Отличная ситуация. Можно делать все, что угодно, никто и пальцем не тронет — ведь есть решение Политбюро! И мы сделали со Скоканом совершенно новый проект, с нуля. Очень корректный. Я ничего не ваял там, потому что считаю неправильным прикасаться искусством к этой теме. Два месяца в Освенциме — это тяжело. Это же был завод по переработке человеческого мяса. В России этот объект замолчали.
Музей В.В. Маяковского. 1989
Это наш Гуггенхайм, только монографический: движение по спирали сверху вниз посвящено Владимиру Маяковскому и его эпохе. Музей напоминает тотальную инсталляцию Ильи Кабакова, и пусть большинство использованных документов и артефактов выглядит нечитабельно, общее ощущение все равно потрясающее.
Иван Лубенников: Здесь я делал фасад, оформление залов, ставил железную сетку по технологии, которая была освоена еще на проекте в Освенциме. В общем, решал по экспозиции все, что не касается подачи документов. Если б я и этим занимался, то остановился бы гораздо раньше. В нынешнем виде музей слегка перегружен. С цензурой мы не сталкивались. Была уже перестройка, кроме того, директор музея Светлана Стрежнева умела договориться с чиновниками. Вообще меня уже с конца восьмидесятых западная пресса спрашивала насчет свободы. Но у меня проблем не было. Никто не может запретить мне делать то, что я хочу, в своей мастерской. Ну, не повесят хорошо на выставке, премию не дадут — плевать. Меня снимали с выставок, но это был кураж. Подходит какая-нибудь дама официальная и говорит: «У вас тут слишком много подробностей у обнаженной». Помню, мне тогда помог художник Илья Правдин. Он спросил: «А у вас таких подробностей нет?» Ее как ветром сдуло.
Интерьер вестибюля станции метро «Маяковская». 2005
Лубенников много работал в постсоветском метро, оформлял интерьеры станций «Сретенский бульвар» и «Славянский бульвар». «Маяковская», однако, больше на виду — из-за пассажиропотока. Нельзя сказать, чтобы решение вызывало однозначный восторг, но диалог с одним из главных памятников советской архитектуры («Маяковскую» строил Алексей Душкин, потолок оформлял мозаиками Александр Дейнека) получился интересным.
Иван Лубенников: Уверен, что выдержал это испытание. И придумал все правильно. Решил, что если у Дейнеки небо далекое, то я могу сделать близкое. Это заложено в процесс подъема на эскалаторе. Когда поднимаешься со станции, вдруг перед тобой каменное небо, совсем рядом. Ну, и лирику Маяковского я не зря на полях вписал. Надо было вернуть станцию поэту и отойти от советского духа, который господствует у Душкина и Дейнеки.
Девушка с «Коммерсантом»
Лубенников занимается живописью всю жизнь. В его полотнах чувствуются рука архитектора и сердце жизнелюба: красавицы разной степени обнаженности занимают в станковом искусстве Лубенникова центральное место. Выбрать победительницу этого конкурса красоты сложно, и поэтому мы показываем работу, вызывающую радость узнавания. Красавица с известной газетой в руках наследует бабам Кустодиева и девушкам легкого поведения Мане, но при этом держит руку на пульсе современности.
Иван Лубенников: Я прекрасно понимаю, что я художник конца двадцатого века. Я воспитан на традиции, а сейчас она куда-то глубоко зарыта. Как-то все это размазывается. Начинают пенисы рисовать повсюду. Самый лучший пенис был нарисован тридцать лет назад в туалете художественной школы в Лаврушинском переулке. С крыльями, как лебедь! Я не против современного искусства, мне оно интересно, но уж больно категорично отметается все остальное. Это не совсем правильно. Я готов сказать, что я без Джотто никто и ничто. Без любви к Джотто, Сурбарану и браться за это дело — искусство — нечего. Или вот Андрей Васнецов, которого недавно похоронили. Величайший художник, еще не оцененная фигура. Раньше я живопись продавал в основном на Запад. А сейчас кризис, в Европе с деньгами тухло. Да мне и надоело, честно говоря, сворачивать в рулоны и отсылать. Тем более что здесь люди оптом покупают, за любые деньги. И это радует.
