Хельмут Ланг: «Современное искусство интересно именно тогда, когда выходит за рамки местного контекста»
В 2005 году дизайнер Хельмут Ланг заявил, что уходит из индустрии моды, чтобы полностью посвятить себя искусству. Неожиданное перевоплощение Ланга заставило волноваться многих поклонников его таланта, ведь успех в одной сфере вовсе не означает автоматического признания в другой. С другой стороны, среди дизайнеров все больше тех, кто относится к моде не как к утилитарному предмету. К их творениям давно уже не подходит банальное слово «одежда» — это скорее «произведения», а иногда «объекты» или даже «инсталляции». Хельмут Ланг, Мартин Марджела, Хусейн Чалаян, Виктор и Рольф и другие концептуалисты от мира моды станут героями нескольких материалов на сайте «Артгида». Серию публикаций открывает интервью Марии Кравцовой с Хельмутом Лангом.
Хельмут Ланг. Фото: Брюс Вебер / Fantastic Man (2006, №4)
Мария Кравцова: С чем было связано ваше решение уйти из модной индустрии и посвятить себя исключительно современному искусству? Неужели в моде вы не смогли реализовать свои творческие амбиции?
Хельмут Ланг: Я посвятил моде почти 30 лет жизни. У меня была не только успешная карьера, но и ощущение, что я внес значительный вклад в современную культуру. Но даже когда я был известен и востребован как дизайнер, работая в индустрии со своими правилами и законами, я нередко подходил ко многим проблемам, что называется, артистически, а также сотрудничал с художниками и архитекторами. И все равно, несмотря на относительную свободу, в последние годы я все больше чувствовал себя готовым оставить свою работу в моде и устремиться к новым рубежам. Это привело меня к тому, что я полностью сосредоточился на искусстве. Многое осталось по-прежнему, но именно занятия искусством позволили мне выразить себя по-другому — новые материалы, новый интеллектуальный контекст.
М.К.: Глобализация коснулась и современного искусства. Существуют ли сегодня какие-либо качества, присущие исключительно австрийскому искусству и австрийским художникам?
Х.Л.: Я думаю, что могу говорить разве что о себе, а не обо всем австрийском искусстве. Я осознаю себя австрийцем, и в равной степени чувствую, что с годами приобрел глобальную идентичность. Но все же я заметил, что современное искусство интересно именно тогда, когда выходит за рамки местного контекста.
М.К.: По моим ощущениям Вена, при том что этот город является одной из музейных столиц Европы, не самое благоприятное место для развития творческой личности. Вене свойственно ощущение спокойствия и благополучного застоя. Хорошо ли вам жить и работать в Вене и какой город мира сформировал вас как художника?
Х.Л.: Я живу и работаю в Нью-Йорке и на Лонг-Айленде. Вена и Австрия сформировали мое раннее творчество, но вскоре я уехал в Париж, где получил невероятную поддержку и международное признание, но что важнее — приобрел более разносторонний взгляд на вещи. В 1997 я снова переехал, но на этот раз в Нью-Йорк. Этот переезд обогатил мое до этого европейское мышление и изменил мою точку зрения на мир. Оглядываясь в прошлое, я вижу, что отъезд из Вены был необходимостью – без этого трудного, на самом деле, шага я не смог бы полностью выразить себя и получить от жизни новые возможности. Действительно, я ощущал венскую среду слишком зажатой и постоянно находился в каком-то противотоке, что по-своему даже вдохновляло. Но одновременно мне постоянно хотелось сбежать от этой местной ограниченности. Отъезд позволил мне обрести собственный голос и, наконец, добиться международного признания.
М.К.: Я слышала, что у вас есть русские корни. Вы их ощущаете? Если да, то в чем это выражается?
Х.Л.: Я не уверен, что у меня есть русские предки. Хотя я никогда не занимался генеалогией моей семьи, могу лишь сказать, что мои родители — из Восточной Европы, а я сам родился в Вене.
М.К.: Есть ли у вас авторитеты в мире искусства, художники, которые повлияли на вас?
Х.Л.: Я долго дружил с венским художником Куртом Кохершейдтом, а затем работал с Дженни Хольцер и Луиз Буржуа, которые стали моими хорошими друзьями. Хотя словосочетания «хорошие друзья» совсем не передает наши отношения друг к другу, скорее нас можно назвать родственными душами. Именно эти отношения воодушевляли и вдохновляли меня в искусстве. Мы познакомились в 1997 году во время подготовки групповой выставки в венском Кунстхалле. После того как выставка закрылась, я вдруг осознал, что пользуюсь любой возможностью, постоянно ищу предлоги, чтобы встречаться с этими женщинами и проводить с ними как можно больше времени. Их работы полностью отражают их личность, и именно в этом я вижу подлинность искусства. К тому же именно Хольцер и Буржуа вдохновили меня на исследование физической трансформации различных материалов, с чем я сегодня много работаю. Помню, когда я впервые пришел в дом Луиз Буржуа, она встретила меня перед дверью и просто сказала: «Бонжур, Хельмут», поцеловала, и с этого момента я знал, что началась дружба на всю жизнь. Луиз была необычайно увлеченной искусством, готовой ради него буквально на все, но при этом бесконечно очаровательным человеком. Она умерла в прошлом году, и мне до сих пор кажется невероятным то, что ее больше нет с нами.
М.К.: В газете New York Times как-то отметили, что вы создали такой минималистический дизайн одежды, как будто ее шил сам Дональд Джадд. Вы восприняли это сравнение как комплимент?
Х.Д.: Да, я ощущаю это как комплимент, хотя должен сказать, что минималистский аспект был лишь одним из многих аспектов моего взгляда на моду и одежду. Нередко отмечают мой минимализм, но при этом я создавал и весьма сложные по крою и деталям вещи.
М.К.: Вашим постоянным партнером долгие годы был архитектор Ричард Глюкман, который создавал пространства магазинов вашей марки. Чем для вас является современная архитектура — упаковкой или же чем-то имеющим самостоятельное значение?
Х.Л.: Я всегда интересовался архитектурой, и работа с Ричардом Глюкманом меня вдохновляла. Современная архитектура в ее лучших проявлениях усиливает свой функциональный аспект. Я вообще всегда был глубоко вовлечен в каждую деталь в презентации своих коллекций, куда конечно же входит и создание магазинов. Причем акцент делался не только на архитектуру, но и на современное искусство. Я работал с Дженни Хольцер и Луиз Буржуа над специально созданными для моих магазинов произведениями. Например, в нью-йоркском и парижском магазине у нас были вращающиеся витрины с работами Буржуа.
М.К.: Новое произведение приходит к вам как образ или как концептуальная идея, описание которой вы сначала делаете на бумаге?
Х.Л.: Я больше полагаюсь на развитие идеи без предварительной концептуализации, проще говоря — никогда не знаю, что у меня получится, когда начинаю делать новое произведение. Я знаю, что оно само себя объяснит спустя некоторое время.
М.К.: Вы начинаете день с просмотров ТВ-каналов CNN, при этом вы не похожи на художника-активиста, который пытается своими работами привлечь внимание к каким-нибудь социальным или политическим проблемам. Тем не менее просмотр новостей вы называете культурным опытом. Что вы подразумеваете под этим?
Х.Л.: Мне всегда было важно быть в курсе текущих событий и проблем, социальных и политических, особенно в нынешнем глобально сетевом мире. Это влияло раньше на мою работу в моде и влияет сейчас на мою работу в искусстве. Это может быть неочевидно, но человеческий ландшафт всегда вдохновлял меня.
М.К.: Вы являетесь одним из апологетов экологического движения. Считаете ли вы, что пример художника или иной известной личности может вдохновить других людей?
Х.Л.: Безусловно, он срабатывает, но лишь тогда, когда у людей не возникает ощущения фальши при высказывании знаменитости на ту или иную тему. Нужно пройти определенный путь, подавать пример, а не просто говорить «правильные» слова. Чем для меня является экологическое сознание? Я стараюсь понимать и ценить почки деревьев, воздух и воду, уважать эти элементы за их мощь, а также за то, что именно они дают нам возможность жить и выживать. Если мы продолжим разрушать окружающую среду, то в конце концов разрушим и себя. Все это очевидные вещи.
М.К.: Объекты, которые вы показали в мае в рамках выставки «Австрия, давай!», какое-то время были частью интерьера вашего магазина в Нью-Йорке. Перенос их в пространство искусства был жестом Марселя Дюшана?
Х.Л.: Нет, работы, которые я показывал в Москве, были абсолютно новые и не имеют такого «провенанса». Я действительно иногда использую найденные объекты, но не часто. Как правило, я не выставляю такой объект в качестве редимейда, я всегда стараюсь его трансформировать.
М.К.: Мне очень нравится ваш проект в журнале Purple, в рамках которого вы опубликовали адресованные вам письма людей из мира моды, шоу-бизнеса, кинематографа и искусства. Можно ли сказать, что люди искусства — например, художники вроде Нэн Голдин и Дженни Хольцер — отличаются от представителей мира моды? В России и тех, и других нередко именуют одинаково — «творческие личности».
Х.Л.: Всегда сложно сравнивать разные круги креативных людей, но по самой природе обстоятельств художники иные, поскольку большинство из них работает в гораздо более интимной обстановке, наедине со своими мыслями и образами.
М.К.: Вы были дизайнером, по отношению к которому чаще всего звучало слово «инновация». Так, в 1998 году вы транслировали свой показ на неделе моды в Нью-Йорке через интернет. Но как художник вы работаете с техниками и материалами, которые для современности являются традиционными, — от фотографии до скульптуры. Почему вы не занимаетесь, например, связанным с высокими технологиями и технологической инновацией медиа-артом?
Х.Л.: Я как раз сейчас исследую новые технологии как материал, с которым можно работать. Но я не хотел с этого начинать, поскольку считал, что именно этого от меня и ожидают.
М.К.: Вы одним из первых начали декорировать интерьеры своих магазинов работами художников. Сегодня это общее место. Как вы думаете, не размывает ли такое во многом декоративное использование произведений искусства их статуса?
Х.Л.: В моем сотрудничестве с Дженни или Луиз не было и намека на расчет — только взаимный интерес. Мы и представить себе не могли, что это превратится в распространенную практику. Сегодня разные сферы культуры и коммерции пересекаются между собой значительно чаще, чем это было в тех же 90-х. И оценивать нужно не сам тренд, а то, органично или нет это сочетание выглядит в каждом отдельном случае.
М.К.: Статус объекта искусства как эстетического объекта постоянно оспаривался на протяжении всего XX века. Как по-вашему, должно ли произведение искусства обладать эстетическими качествами, нравиться и доставлять зрителю визуальное удовольствие?
Х.Л.: Думаю, что искусство, как и мода, само находит свою аудиторию. Но для меня важна любая реакция публики — как восторг, так и неприязнь.
