Жила-была музейная концепция

 

Текст того, что ГЦСИ назвал концепцией нового музея, был предоставлен прессе в распечатанном виде. Вот вкратце основные тезисы, изложенные в этом тексте.

— России остро необходим Государственный музей современного искусства. Его создание «станет знаковым событием в жизни российского общества, послужит укреплению статуса России как одного из мировых центров современной аудиовизуальной культуры. Полноценный музей современного мирового искусства будет активно способствовать интеграции России в мировой культурный контекст».

 

— Создание такого музея лучше всего осуществлять на базе ГЦСИ (тут обоснование и описание разнообразных видов деятельности институции, в том числе краткое описание коллекции, которая на настоящий момент составляет 4 тыс. единиц хранения).

 

— Новому музею необходимо 46,5 тыс. кв. м площадей (залы для постоянной экспозиции и временных выставок, фондохранилища, склады, мастерские, помещения для сотрудников, рекреационная зона и т. п.).

 

— Сумма годового дохода будущего музея предполагается 469 млн рублей (входные билеты, лекции, занятия для детей, реализация продукции издательской деятельности, экспертиза и т. п.).

 

— Сумма годовых расходов будущего музея предполагается 460 млн рублей.

 

Генеральный директор ГЦСИ Михаил Миндлин предуведомил: «Смысл нашей встречи в том, чтобы разработать концепцию музея современного искусства для формирования технического задания на архитектурное проектирование. Нужна так называемая материально-техническая база для наиболее полноценной реализации направления этой деятельности». То есть получалось так, что, хотя народ был приглашен для обсуждения концепции, никакой концепции вовсе не существовало — оказывается, ее еще только предстояло «разработать». Как будто и не было всей многолетней истории с планами строительства нового музея на базе ГЦСИ, утвержденного «в верхах» проекта, выступлений Общественного совета при Министерстве культуры. Да, место постройки нового музея перенесено на Ходынское поле, но концепция-то тут при чем? Ведь и основа коллекции ГЦСИ, и направления его деятельности, и возможные источники финансирования остались прежними. Куда подевалась та концепция, на основе которой проектировали здание сначала на Зоологической, а потом на Бауманской? Этим вопросом никто не задавался, и группа экспертов (приглашены были очень многие, но половины приглашенных не было — не пришли, в частности, кураторы Катрин Беккер, Дэвид Эллиот и Виктор Мизиано, директор ГТГ Ирина Лебедева, художник Айдан Салахова, замдиректора ГМИИ Андрей Толстой, директор Мультимедиа Арт Музея Ольга Свиблова, замдиректора Музеев Кремля Зельфира Трегулова, арт-директор МВО «Манеж» Марина Лошак, архитектор Михаил Лабазов) «на полном серьезе» как ни в чем не бывало начала обсуждать (а точнее, предлагать) концепцию нового музея и его будущую архитектуру.

 

Тем не менее коряги, о которые и раньше спотыкались энтузиасты прекрасной идеи построить Музей современного искусства на базе ГЦСИ, никуда не делись, то есть обсуждение вновь отправилось по кругу «что показывать в новом музее», «кто, что и как будет строить» и «где взять денег на формирование коллекции и эксплуатацию здания». Мы постарались выделить ключевые моменты обсуждения, сгруппировав их по темам.

 

 

Этот документ никуда не годится. Он очень плохо написан людьми, которые устали упрашивать, умолять, стучаться в двери начальства. Данный документ не может быть основой технического задания: он очень приблизительный и неточный, в нем много лукавства, много чрезмерной гигантомании и недостаточно проработана аргументация. Музей не выведет нас сразу на какие-то передовые позиции, как написано в документе, не сделает одной из ведущих художественных стран в мире. Нам бы сейчас достичь уровня какой-нибудь Албании, ибо албанские художники более известны во всем мире в настоящий момент, чем российские.

Следовало бы выбрать, какое искусство следует поддерживать, каким образом мы должны выделяться и отличаться от того, что происходит в других музеях современного искусства. Эта тема отличия нашего музея современного искусства от других музеев совершенно не поднята и не разработана, и мне кажется, что это принципиальная недоработка концепции, потому что в данном случае речь идет не о том, чтобы Россия опередила всех, как это было в 1920-е годы, а о том, чтобы она догоняла, ориентируясь на опыт, ошибки и достижения наших коллег. А что касается лукавства, о котором я упомянул, то музей нигде никогда не является прибыльной институцией. Надо забыть тему дохода, который приносит музей, — нигде во всем мире он не приносит дохода. Это затратная институция, тем не менее приносящая колоссальную пользу, несравнимую с теми затратами, которые страна в эту институцию вкладывает.

 

 

Произошел наезд на прежнюю концепцию музея, которая отрабатывалась не первый год и не совсем глупыми людьми. Мне кажется, что первая опасность этого наезда — это идея совместного капиталистически-государственного подхода и идея молла культуры для поколения хипстеров, что само по себе и неплохо, но не всегда отвечает задачам музея. А вторая — это бесконечное обсуждение, каким должен быть музей. Здесь консенсуса не будет никогда, потому что одни хотят музей-провокацию, другие — музей «за Бога, царя и Отечество», и им трудно сойтись. Сейчас для создания музея самый неподходящий момент. Мне кажется, надо вернуться просто к поддержке ГЦСИ, потому что у них что-то отработано, и, в общем-то, неплохо по нашей стране и по нашим временам, и сократить мысль о том, что надо как-то продать эту концепцию. Ни одна концепция не убедит, даже если вы изобразите татлинскую башню и скажете, что Мединский там будет сидеть наверху и махать флажком с царем и Отечеством. Это юмористический подход: «Давайте перепишем концепцию, и будет нам счастье». Да если даже Мальро из гроба достать — де Голля нет! (Андре Мальро — французский писатель, культуролог, министр культуры в правительстве Шарля де Голля, автор книги «Воображаемый музей». — «Артгид»). Так что пусть ГЦСИ как-то скребется в двери, и, может быть, что-нибудь получит. Эти двери не сломать ударом ноги. И ситуация — это ясно для любого человека, который держит руку на пульсе искусства — требует каких-то скромных телодвижений.

Самое ужасное, если мы сейчас опять все будем ссориться и обсуждать, каким должен быть музей, какие они на Западе… Единственный музей, который у нас со времен перестройки создался с западным укладом, — это Музей Людвига в Русском музее. Выпивая с этим Людвигом без всякой концепции, мы склонили его передать [коллекцию] нам, — и Пушкинский музей тормознул, и Эрмитаж. И теперь мы единственные, где есть и Кунс, и поп-арт, и то, чего не хватает нашим музеям. И что, в этот музей идут огромные толпы? Изменился мир, на нас смотрят другими глазами? Мегаломания, желание, чтобы музей изменил мир, и мнение, что если будет великий архитектор, то тут же признают и эту концепцию, — они, мне кажется, неправильные. Но если поддержать ГЦСИ, то эта институция сама проскребет себе маленькую норку.

Бланш Гринбаум-Сальгас, главный хранитель департамента культурного наследия — бюро национальных музеев Франции:

 

Каким образом объяснить муниципалитетам и министерству, как создавать музей? У нас обычно такой план: сначала анализ коллекции — из чего она состоит, каков ее размер. Потом — какой она будет, какое мы ее мечтаем видеть в ближайшие десять лет, например. Потом мы рассказываем о составе сотрудников, составляем список сотрудников и таким образом узнаем, сколько нужно для них помещений. Это очень просто. Но для нашего Минкульта и для тех, кто хочет понять, каким будет музей, — это очень важно.

 

 

Мне кажется, огромный недостаток этой концепции — отсутствие конкретных примеров или образцов того, что там будут показывать. Понятно, что это сложно прописать на уровне имен, но это можно прописать на уровне техник. Например, нужна последовательность залов, в которых будут показывать столько-то видеопроекций или инсталляций определенного размера. Нужно понимать, какое искусство будет во главе угла, а не думать о том, как будет эффектно, когда все это будет построено и ленточка будет перерезана.

 

 

В подобных проектах, и это видно на сегодняшний день, очень слабая пиар-составляющая. Чрезвычайно важно сформировать желание построить музей современного искусства. У тех, кто распределяет бюджеты и принимает политические решения в нашей стране, такого желания нет. Даже на телеканале «Культура» нет современного искусства в прайм-тайм, и о Родченко вам будут рассказывать только после 23 часов. У нас нет современного кино, современного театра, никто не знает имен современных архитекторов. И никаких серьезных дорогостоящих проектов в области современного искусства у нас тоже нет. Никто не связывает уровень культуры с современным искусством. С зарплатами учителей — связывают: вот повысят зарплаты, и у нас будет духовное развитие, настоящая культура. А ведь что такое с финансовой точки зрения музей современного искусства, о котором мы говорим? Это всего два футболиста «Зенита», их ежегодная зарплата. Всего два! Это не проблема! «Газпром» или «Норильский никель» справились бы с этим за год! Но нет политической воли. Никто не думает, что мы можем показать свою силу и мощь, если у нас будет музей современного искусства. И никому от этого не стыдно.

 

 

Нам нужно не все искусство, которое делается в нашей стране сегодня, а то, которое ориентировано на изменение ситуации и ее адекватное описание, на современные языки, которыми говорит мир. Мне кажется необходимым развить основную идеологическую систему аргументации, связанной с современным искусством, и при этом обозначить границы искусства, которое может в этот музей попасть. Потому что есть много тенденций — локальных, консервативных, — которые в этот музей современного искусства попасть не должны. И об этом не сказано ни слова.

Музей — это не столько строительство здания, сколько вложение огромных средств в приобретение коллекции. Будущий или нынешний министр культуры должен понять, что дело это недешевое, коллекция будет стоить колоссальных средств, и дарить ее никто не будет. Необходимо переадресовать какую-то часть средств с фестивалей, биеннале, выставочных мероприятий, и эти деньги пустить на приобретение произведений. Правда, даже если отменить все выставки, фестивали и биеннале — вообще всё, кроме создания этого музея, все равно возможно было бы закупить крайне немного произведений.

Алексей Левыкин, директор Государственного исторического музея:

 

Если мы начнем обсуждать, нравится нам это искусство или не нравится и какие коллекции должны собираться, мы никуда не двинемся. Поэтому Михаилу Миндлину и его коллективу нужно представить министерству концепцию, которая позволила бы ему получить средства и создать музей. А уже потом начать решать вопросы комплектования: что закупать и на какие средства. Но чтобы их получить, необходимо сначала создать музей.

 

 

Бюджет для приобретения произведений — очень важный момент. Сейчас денег все меньше и меньше. Например, для Центра Помпиду в прошлом году у нас был бюджет 2,5 млн евро, а в этом году 1,5 млн. Но в Помпиду есть организации друзей музея, которые дарят произведения со всего мира и помогают приобретать новые работы. Есть еще общество для молодых художников. Но такую организацию тоже надо придумать и описать для Минкульта, если сможете, чтобы они понимали, как вы будете приобретать произведения.

 

46,5 тысяч квадратных метров — это колоссальное, почти неподъемное здание, требующее огромного штата сотрудников. По опыту работы в Третьяковской галерее мне стало ясно, что чем больше сотрудников, тем хуже они управляемы и тем меньше эффективность работы музея. Предлагается постоянная экспозиция на пять тысяч квадратных метров. Это достаточно длинная дистанция, по которой не пройдет туристическая экскурсия. Это необозримая экспозиция. Никто не может пройти по экспозиции Третьяковской галереи, которая почти в два раза меньше. Что касается выставочных помещений, то их тоже заявлено слишком много. Достаточно иметь зал на две тысячи метров, как в ЦДХ или в Третьяковке, и два или три зала по пятьсот метров — и этого будет вполне достаточно. Зачем такая колоссальная входная зона? Запасник — четыре тысячи квадратных метров! Я думаю, ни один музей в мире не имеет такого запасника. Это хранилище, которое может вместить 120–130 тысяч произведений. Есть ощущение: «Мы попросим как можно больше, чтобы нам дали хоть что-нибудь». Но сейчас надо просить очень точно, прицельно сформулировав.

 

 

В 1854 году создали первое современное музейное здание в России — Оружейную палату, залов которой хватило для показа четырех тысяч экспонатов. На второй день поняли, что кабинетов для сотрудников музея нет. Потом поняли, что фондов для хранения экспонатов нет. Сейчас сотрудники Музеев Московского Кремля хранят произведения в помещениях XVI–XVII веков, где вообще хранить ничего невозможно. Пять тысяч квадратных метров под фондовые помещения (считая и склады, и мастерские) будут заняты через одну неделю. Экспозиция в пять тысяч квадратных метров — это крайне скромно. Буквально через год, через два, через три окажется, что экспозиция мала, а потом ее расширят, и будет еще сложнее. Если мы создадим музей, он начнет комплектоваться. Если он начнет комплектоваться, ему нужны будут помещения фондов. Тем более понятие современного искусства может включать в себя предмет размерами десять сантиметров или несколько десятков квадратных метров. Не решив эту проблему, можно сразу погубить музей. Уже сейчас в концепции заявлены четыре тысячи единиц хранения, разделите их на четыре тысячи квадратных метров — получится квадратный метр на один предмет. Музей создается не на один год и не на десять лет, он создается на века. И если в него сразу не будут заложены возможности развития, у него будут проблемы. Кстати, галерея Тейт размещает свои хранения в бывших цистернах для хранения топлива, это десятки тысяч квадратных метров. Вот серьезный подход современного музея.

Михаил Миндлин:

 

У меня есть цифры для сравнения. Сегодня площадь Тейт Модерн — 60 тысяч квадратных метров, Центра Помпиду — 103 тысячи, МоМА в Нью-Йорке — 125 тысяч.

 

На мой непросвещенный взгляд, 46 тысяч метров — это действительно гигантское здание, которое очень трудно обойти, однако сравнивая с другими музейными инстанциями, я понимаю, что площадь абсолютно нормальная, а может быть даже еще и маленькая. Но сам механизм развития этого музейного пространства сейчас, наверное, никому не понятен. Территория на Ходынском поле отделена от центра города и еще только должна стать магнитом. Поэтому у меня конкретное предложение: делать программу не одного музейного здания, а музейного кампуса, который бы состоял из разных зданий. Территория почти в два гектара позволила бы в архитектурном отношении это сделать и дала бы людям, которые принимают решение, некий механизм развития этого комплекса. Я понимаю, что поэтапное строительство связано с определенными трудностями, тем не менее этот механизм позволил бы в очень серьезной степени разгрузить дискуссию на тему «много площадей, мало площадей». Если внести в музейную концепцию программу развития музея, состоящего не из одного здания, а из музейного кампуса, то, мне кажется, это разгрузило бы и тяжесть принятия решения, потому что возникло бы правильное ощущение, что музей начинает действовать как структура, имея сценарий развития.

 

 

46 тысяч квадратных метров — это нормально, это проверено международным опытом, это средне. Я бы сделал побольше. И очень важно, где объект находится. На Ходынское поле отправили? Ребята, девелоперская программа всегда одна и та же: обозначается некий якорь, кидается куда-нибудь на окраину, а что там будет — неизвестно. Там этот объект, поверьте, растворится в соседстве с гостиницами, моллами, супермаркетами, и не станет событием. У нас есть площадка покруче, прямо у стен Кремля — это место гостиницы «Россия». И это место царское, и на него можно было бы претендовать сегодня, в безвременье, когда московская власть вообще не знает, что делать, только бордюры перекрашивает и киоски двигает. Поэтому надо требовать — не просить, а требовать! — этого культурного, «намоленного» места.

Бланш Гринбаум-Сальгас:

 

У нас во Франции есть опыт построения музеев, и мы знаем, какие ошибки делать нельзя. Вопрос складов для современного искусства — очень важный вопрос. Центр Помпиду — в центре города, а наши склады, за которые мы очень дорого платим, — на севере Парижа, и это очень плохо для работы. У нас там огромные вещи, и у вас они будут. Теперь об архитектуре: наши французские архитекторы считают, что строить музей — это самое приятное, и хотят стоить музей не ради музея, но ради архитектора. И это наша ошибка во Франции. Надо придумывать музей на основе проекта, на основе коллекции, но не как жест для архитектора. Например, у нас есть библиотека с этими башнями (Библиотека Франсуа Миттерана, хранилище Национальной библиотеки Франции. — «Артгид»). Когда смотришь на эти четыре башни — это красиво, но для книг это ужасно.

 

 

Нет никакого смысла в том, чтобы воспроизводить здесь Центр Помпиду или Гуггенхайм, нужно сделать что-то свое, что-то новое, нужно отстраниться от сравнительной статистики. В тех институциях, которые приводились сегодня в сравнение, тоже все устаревает, и не нужно следовать тому, что уже не совсем современно.

 

Единственный честный конкурс — всегда открытый, все остальное — это много-много манипуляций. Поэтому конкурсные идеи, конкурс концептуальный должен предшествовать любому конкурсу заказному. Двухступенчатая система проверена жизнью, она предполагает облегченный формат на первом — идейном — этапе и очень серьезную работу на втором. Поэтому такой конкурс более продуктивен. И легитимен, если хотите, потому что сегодня конкурс — это практически распределение заказов. Кстати, очень неплохо был проведен конкурс на Сколково, тоже в два этапа — первый закрытый, второй открытый. Второй момент — чем это все заканчивается. У нас это вообще ничем не заканчивается в большинстве случаев, начиная от главных учреждений страны и Москвы.

Сергей Чобан:

 

Я считаю, что конкурс обязательно должен быть заказным, а не открытым, потому что в открытый конкурс мы не привлечем тех людей, которых хотели бы привлечь. Несмотря на убежденность в том, что в музейном здании должна быть соблюдена функция, все равно это необходимо, чтобы в архитектурном отношении эта была очень интересная и выразительная вещь.

 

 

Я проводила международный конкурс на музейное здание — Государственную пермскую художественную галерею. Конечно же, такой конкурс нужно проводить в два этапа. Первый этап — это конкурс на архитектурную идею, и он, как мне кажется, должен быть открытым. Эта стадия позволит собрать банк идей, обсудить их и что-то выбрать. А вторая стадия — уже, конечно, с приглашенным участием. Наш заказчик был настроен на участие в конкурсе звезд, и мы их привлекли. Там была даже Заха Хадид, которая заняла третье место. Председателем жюри был, не побоюсь этого слова, великий архитектор Петер Цумтор, которые борется со stars system, и он объяснил нашему заказчику порочность этой системы, поэтому состав участников был очень сбалансированный. Правда, конкурс закончился тем, что заказчик был разочарован, и история сейчас впала в анабиоз, потому что сменилось правительство.

 

Мы не предложили технического задания. То, что мы предложили на рассмотрение, — это повод для разработки технического задания. Мы не предложили какую-то жесткую концепцию, потому что, как правильно говорил Петер [Ноевер], она может устареть еще до реализации проекта. Поэтому мы предложили некий принцип, который ляжет в основу разработки архитектурного проекта. Мы готовы учесть все ваши пожелания, весь ваш профессиональный опыт, внести необходимые коррективы и на основе этих рекомендаций разработать техническое задание на архитектурное проектирование. А мнение о том, что надо дать свободу архитекторам, — мы знаем, чем это кончается: Бланш [Гринбаум-Сальгас] говорила о замечательном с точки зрения архитектуры здании, в котором невозможно будет реализовывать те направления, которые мы предполагаем там осуществить.