«Апокалипсис» Василия Кореня

Издательство «Арт Волхонка» выпускает третий том в рамках серии «Реальность мистического, или Apocalypsis cum Figuris» (автор проекта — Андрей Россомахин). После ренессансных шедевров Альбрехта Дюрера и Жана Дюве издан первый русский гравированный Апокалипсис, работа над которым началась в Москве, в преддверии Конца Света, 333 года назад. До наших дней дошел единственный экземпляр издания (хранится в Российской национальной библиотеке), причем с утратами нескольких листов. С любезного разрешения издательства публикуем фрагмент — преамбулу к комментарию «Апокалипсиса» Кореня, осуществленному Ириной Хмелевских, специалистом по истории европейской книги.

Василий Корень. Лист 10 «И шестой ангел вострубил» из «Апокалипсиса». 1690-е. Ксилография. Фрагмент

С момента своего возникновения и распространения по всей Европе вездесущая печатная графика становится важнейшим и влиятельнейшим иконографическим источником, не знающим ни государственных, ни конфессиональных границ. Как уже давно и многократно отмечалось в литературе^[1], в XVII — начале XVIII века многочисленные переиздания Библии Пискатора (Борхта – Пискатора) служили настольной книгой для многих изографов позднего русского Средневековья, в каком бы жанре они ни работали. Эти голландские гравюры стали непосредственным образцом и для создателей русского гравированного цикла, по традиции называемого «Библией» Василия Кореня. При всей очевидной разнице в мироощущении и визуальной культуре мастеров мы без труда разглядим общую для них иконографическую формулу, считываемую как универсальный язык, понятный всему крещеному миру так же, как понятны нашему современнику в любой части света дорожные знаки.

«Библия» Кореня — памятник уникальный с разных точек зрения. Это не просто единственный сохранившийся экземпляр, это еще и единственная в своем роде книга на русской почве — ксилографическое издание, родственное западноевропейским блокбухам XV–XVI веков. Она появилась в канун петровских реформ, что фатальным образом сказалось на судьбе всего этого печатного жанра. «Широкое развитие в период петровских преобразований офорта, превращение его в основной вид профессиональной гравюры затормозило естественный ход развития ксилографии. Она используется теперь в типографии лишь для книжных украшений. Листовая гравюра на дереве сохраняется в том виде, который позднее будет назван народной картинкой»^[2]. Для ранней печатной книги такое качество, как уникальность, есть серьезное препятствие для ее изучения. Мы не можем сравнить экземпляры, чтобы нащупать замысел ее авторов — структуру, состав, авторские намерения. Мы также не можем сравнить такой памятник с аналогичными изданиями, поскольку таких изданий не случилось. В нашем распоряжении только голландский протограф (первоначальная рукопись, текст которой лег в основу более поздних списков. — Артгид) — единственная живая связь с книжным контекстом.

Исследовательница этой книги, А.Г. Сакович, выдвинула предположение, что знаменщиком гравюр (то есть автором рисунков к ним) был фрескист: «…Библию Кореня тесно связывает с фреской ее Апокалипсис, сделанный на основе фресковой, а не рукописной иконографической традиции»^[3]. Мы не рискнем полностью отрицать это предположение, тем более что рукописной традиции и впрямь не наблюдается, но непосредственная связь с фреской кажется нам проблематичной. Главным образом по двум соображениям. Первое состоит в том, что уровень исполнения гравюр на протяжении всего цикла стабильно высок. Линии подвижны, прихотливы и разнообразны, пятна белого фона и штриховки гармоничны и выразительны. Допустим, указанный высокий уровень можно поставить в заслугу мастеровитому резчику, но и рисунки к гравюрам сделаны с явным учетом выразительных возможностей ксилографии. Словом, даже если авторы этой книги и имели отношение к фресковой живописи, то и ксилографами они были в неменьшей степени. А второе соображение несколько более общего характера. Дело в том, что с самого своего возникновения в XV веке в Западной Европе ксилографические иллюстрации в книгах действительно обладают определенным родством с настенными росписями. С одной стороны их роднит общность задачи, как писали издатели в предисловии к Кельнской Библии (1478–1479): «Во многих церквях и монастырях исстари находятся росписи, которые, обращаясь к глазу, помогают запомнить больше, чем на слух; так и фигуры помогают понять текст глав, в которых они помещены»^[4]. А с другой стороны, вытекающая из указанной задачи необходимость обобщения, поиска и выбора наиболее лаконичных, доходчивых и запоминающихся форм и иконографических схем присуща обоим видам искусства в равной мере. Иными словами, связь между книжной ксилографической иллюстрацией, рассчитаной на широкую публику, и монументальным средневековым искусством, адресованным той же публике, существует по умолчанию, в силу единства художественной задачи.

Итак, единственный дошедший до нас экземпляр книги Василия Кореня содержит шестнадцать гравюр, посвященных Апокалипсису. Но несколько листов несомненно были утрачены, поэтому возникает важный вопрос — сколько гравюр было изначально? В отличие от Книги Бытия (там у Кореня двадцать гравюр), по неясной причине далеко не на всех листах Апокалипсиса присутствует полистная нумерация^[5]. На втором и третьем имеющихся листах номер вырезан в левом верхнем углу: 3 и 4. На первом листе такой угол оторван, поэтому можно предположить, что там тоже имелась цифра — 2. Следовательно, есть вероятность, что выполнен был еще один, возможно, титульный лист серии, который по каким-то причинам оказался утрачен. Но также нельзя исключать, что было выполнено два листа или даже три, из которых не все могли входить в полистную нумерацию. На идущих за четвертым номером двух гравюрах (пятой и шестой) никакой цифры не стоит, но на следующей сразу за ними гравюре вырезана цифра 7 в полном соответствии с действительным порядком листов. Затем идет лист без нумерации, однако после него имеется гравюра с двойным номером 10 и 11. Далее, между листом под номером 12 и ближайшим нумерованным листом под номером 20 мы имеем четыре ненумерованных листа, хотя может показаться, что их должно быть семь, если ориентироваться на номера листов. Но все эти листы точно соответствуют порядку гравюр в Библии Пискатора и в этом месте нет ни единой лакуны. Из всего сохранившегося цикла три листа вмещают в себя по две гравюры протографа каждый. Но из них только один лист имеет двойную нумерацию (10 и 11), два же других не нумерованы. Окончательно запутывает дело лист с двойной нумерацией 21 и 22, содержащий при этом только одну гравюру протографа. То есть назначение двойной нумерации, как равно и отсутствие оной не поддается однозначному объяснению.

Итак, лакуна есть в начале цикла, поскольку нет соответствующих русских листов для первых трех голландских гравюр (№ 1–3 в цикле Пискатора), а вторая гравюра цикла уже нумерована цифрой 3. Затем, ближе к концу, четыре голландские гравюры (№ 21–24) не имеют русских аналогов, равно как и последние две гравюры. Если предположить, что отсутствующие русские листы были композитные (то есть каждый русский лист соединял сюжеты двух гравюр Пискатора), то их число должно равняться пяти, если посчитать голландские гравюры, или четырем, если принять во внимание нумерацию; если же они воспроизводили по одной гравюре образца — тогда их число вырастет до девяти. То есть изначальное число гравюр вряд ли равнялось 28, по числу гравюр в Апокалипсисе из последней редакции Библии Пискатора (1674), к которой апокалиптический цикл Василия Кореня иконографически наиболее близок. Вероятнее всего, их было меньше, но вот насколько меньше, понять очень сложно. Возможно, их было 22 по числу глав Откровения Иоанна Богослова, потому-то и пришлось на некоторых листах объединять по два голландских сюжета, чтоб сократить их число. Но в таком случае пришлось бы признать, что русский цикл не предполагал финала. И, наконец, никакое предположение числа листов никак нам не объясняет странности то удвоенной, то отсутствующей буквенной полистной цифири…

Исследователи затрудняются сказать, каким конкретным источником пользовался резчик Василий Корень, вырезая фрагменты библейского текста под изображениями. По сравнению с Московской Библией 1663 года гравированный текст сильно сокращен. Авторы гравюр убрали риторические повторы, сократили часть предложений, иногда произвольно обрывая фразу, очевидно, ввиду недостатка места на листе, но в целом к каноническому на тот момент изданию текста Откровения награвированные подписи довольно близки. Такого рода краткий пересказ был вполне типичным способом обращения с источником для лубочных библий^[6].

Обложка книги «“Апокалипсис” Василия Кореня». Courtesy «Арт Волхонка»

Далее мы даем подробный комментарий к каждому листу «Апокалипсиса» Василия Кореня. Все названия листов — условные, следующие иконографической традиции. После заглавий даны отсылки к соответствующим главам и стихам Откровения Иоанна Богослова. Приведены размеры (высота × ширина, в мм) оттисков ксилографических досок, без полей. Полностью воспроизводятся все те фрагменты Откровения, которые награвированы внизу каждого листа; при этом для удобства читателя транслитерация проведена с раскрытием титл и упрощением орфографии: буква «ять» передается через е, «юс малый» и «а йотированное» — через я, «ер» на конце слов снимается, буквенные обозначения чисел передаются арабскими цифрами. Реконструируемые элементы даются в квадратных скобках^[7].

Нумерация листов Апокалипсиса от 1 до 16 соответствует порядку их следования у Кореня. При этом, как уже было отмечено выше, сам гравер вырезал номера (кириллической цифирью) только на семи листах из шестнадцати. Проблему авторской нумерации и реконструкцию сюжетов нескольких утраченных листов мы наглядно демонстрируем в отдельном приложении — приведенная там таблица с сопоставлением цикла русских и цикла голландских гравюр призвана показать, каким образом русский гравер обращался со своими иконографическими источниками, какими деталями воспользовался, а какие предпочел опустить; таблица призвана также позволить воображению восполнить лакуны и попытаться восстановить уникальный русский апокалиптический цикл в его вероятной целостности.