Елена Селина: «Художнику всегда нужен взгляд со стороны, который обеспечивает именно куратор»
До 4 августа в московском Центре современного искусства Винзавод открыта выставка «Чего ты боишься?». Перед ее куратором Еленой Селиной стояла сложная задача: в выставке могли принять участие только бывшие и нынешние студенты «Открытых студий» — адресованной начинающим художникам платформы, объединяющей принципы резиденции, мастерской и арт-школы. То есть выбирать нужно было из ограниченного круга авторов, с которыми куратор ранее не сотрудничала. Главный редактор «Артгида» Мария Кравцова встретилась с Еленой Селиной, чтобы поговорить о профессиональных дефинициях, новом поколении художников, их страхах и наших надеждах.
Слава Нестеров. Я тот дурак, который все понял, но в итоге не понял ничего (Пылающий огненными волосами чугунный уличный дождеприемник ДБ2). 2024. Смешанная техника. Фото: Денис Лапшин. Courtesy Центр современного искусства Винзавод
Мария Кравцова: Давно хотела поговорить с вами о вашей профессиональной идентичности. Я была удивлена, услышав, что вы сами не ассоциируете свою работу с кураторской деятельностью.
Елена Селина: Я абсолютно точно не считаю себя ни куратором, ни галеристом. Куратор в чистом виде должен чувствовать потребность делать выставки, ведь, по сути, это его инструмент высказывания. А у меня такой потребности нет. Часто мои большие выставочные проекты рождаются почти случайно: в процессе разговора с кем-то возникает тема, потом предложение сделать выставку. Практически всегда я сначала отказываюсь от этого предложения, потом мне становится стыдно, что меня уговаривают, я начинаю погружаться в тему, увлекаюсь, и выставка происходит. Галерист как профессия мне тоже не очень близка. Во мне нет того, что называется «внимательное отношение к клиенту». Да, я люблю процесс обсуждения и продажи, но, наверное, с «клиентами» веду себя не очень классически: не готова уговаривать или быть с ними особенно любезной. Считаю, что мы с потенциальным покупателем на равных: он хочет купить произведение, я могу это произведение предоставить, рассказать об авторе. К тому же я по-другому, чем многие галеристы, смотрю на саму идею галереи. Часто с выставки в XL купить ничего нельзя — можно только понять, каков автор: для нас первично цельное художественное высказывание, поэтому мы отдаем предпочтение инсталляциям, а их зачастую невозможно расчленить. Но всегда можно спуститься в запасник и выбрать там его отдельные работы, хотя это не совсем типичная коммерческая стратегия. Мне все равно, окупилась выставка или нет, но не все равно, какой она получилась. Поэтому если задумываться о собственной идентичности, то, честно говоря, я не нахожу себя нигде. Вернее, нахожу везде, но частично. Если хотите, я — «человек внутри художественного процесса».
Мария Кравцова: Вы никогда не пытались посмотреть на себя как на художника?
Елена Селина: Если бы я хотела быть художником, давно бы уже им стала. Но это тоже не мой инструмент высказывания. Наверное, моя задача заключается в том, чтобы найти художника, показать максимально выпукло и, если необходимо, убрать из его проекта лишнее, при этом не ломая его личность.
Каждый год я подумываю закрыть галерею, потому что все уже с нами было, а значит, предсказуемо и скучно. Но вдруг появляется какой-то новый художник, я им увлекаюсь и решаю продолжать. Или хорошо знакомый автор вдруг предлагает неожиданный и классный проект, и все начинается сначала. Мой основной двигатель — любопытство. Именно поэтому я затрудняюсь объяснить в одном предложении, что общего у художников, с которыми сотрудничает XL: что объединяет, к примеру, Игоря Макаревича с Игорем Самолетом или Ирой Кориной? Ничего, кроме того, что все эти люди занимаются современным искусством и выставляются в нашей галерее. Но зато мы точно понимаем, что все они личности с очень интересным и сложным миром. Благодаря этим людям у меня есть ощущение разнообразия художественной сцены и ее сложной динамики. Интерес к чему-то нестандартному всегда обрекал нас на поиски нового языка, а попытки расширить границы принятого в разные десятилетия понимания искусства приводили к тому, что мы включали в его контекст не самые очевидные «добавки». Например, выставив 25 лет назад Иру Корину, мы, по сути, ввели в искусство современный театр. Сотрудничая с «Электробутиком» (арт-проект художников Аристарха Чернышева и Алексея Шульгина. — Артгид) или группой «Синий суп» (Алексей Добров, Даниил Лебедев, Александр Лобанов. — Артгид), одними из первых на художественной сцене акцентировали новые медиа. Но, делая такие вставки, всегда надо держать за них ответ — и пластический, то есть в пространстве, и теоретический, то есть уметь объяснить, зачем и почему ты это показываешь. Мне кажется, что у нас получается.
Мария Кравцова: Когда вы открывались тридцать лет назад, современное искусство было одним, сейчас оно, на мой взгляд, совершенно другое, и мне бы хотелось очертить его концептуальные рамки именно в вашем понимании. Что вы сегодня вкладываете в термин «современное искусство»?
Елена Селина: Это очень сложная тема, над которой я все время думаю, участвуя в различных, особенно ярмарочных, экспертных советах. Где заканчивается настоящее искусство и начинается то, что к нему прилипло или им прикидывается? И, надо сказать, пока я не смогла точно сформулировать, какое «искусство» считаю «правильным» и «современным». Но мне хочется надеется, что время на это еще есть.
Мария Кравцова: Я попробую более четко сформулировать свой вопрос. В 1960-е годы Артур Данто, столкнувшись с фикцией коробок Brillo Энди Уорхола, озадачился вопросом, что является «произведением искусства». В этот момент границы понимания того, «что такое искусство», «что может быть предметом искусства» и «что может быть произведением искусства», резко расширились, и груда щебня в выставочном зале запросто получала новый для себя статус «произведения». И Данто описал и проанализировал это переходное состояние искусства. Сегодня, как мне кажется, мы тоже являемся свидетелями некоего перехода, но он реверсивен ситуации 60-х. Мы приходим на выставку или ярмарку, видим множество конвенциональных для нашей системы восприятия объектов — от прямоугольников на стенах и объектных форм до макраме, нас вообще окружает слишком много того, что все признают «искусством». Просто плюнуть некуда — везде попадаешь в «искусство», все без ума от этого «искусства». Поэтому я хотела бы понять, как в этом перепроизводстве форм, образов, концепций, смыслов и незнакомых имен вы делаете выбор. Вы опираетесь исключительно на интуицию, или у вас есть другие, более аналитические инструменты?
Елена Селина: Сначала, как правило, все же срабатывает интуиция, а потом начинается логическое обоснование сделанного выбора. И один из моих страхов, раз уж мы собрались поговорить в первую очередь о них, — боязнь ошибиться в оценке. Если меня что-то сразу отталкивает, режет глаз, я не понимаю, на что смотрю, значит, надо притормозить и изучить феномен получше. Я ищу аналоги в истории современного искусства, пытаюсь проанализировать, что в анамнезе и каковы цель и ценность этого художественного высказывания. Где цитата или понимание предмета, а где просто бессистемное или бездумное заимствование. Я часто вспоминаю манифест Давида Бурлюка: «Отныне я отказываюсь говорить дурно даже о творчестве дураков» — и согласна с его основным положением: чем больше будет разнообразия в искусстве, тем лучше, потому что это помогает сформироваться среде. Но одновременно разнообразие порождает чудовищную нерасчлененку художественной практики: в одну сторону пойдешь — китч найдешь, в другую — в графоманство упадешь, и иногда границы здесь плохо различимы. Но, надеюсь, за долгие годы китч и графоманство я научилась худо-бедно отличать. И моя задача на сегодняшний момент заключается в том, чтобы из этого множества вычленить стоящее и суметь объяснить его ценность.
Мария Кравцова: В современном российском художественном производстве очевиден определенный фрейм и имеется набор сюжетов, с которыми чаще всего работают молодые авторы. И лично меня эта сюжетная повторяемость очень утомляет. Но проект «Чего ты боишься?» вы сделали именно с молодыми авторами. Сложно ли было отбирать участников?
Елена Селина: О да, тоже все время спотыкаюсь о стереотипы, которые сильны именно в современном искусстве и среди молодых художников особенно. Выставка «Чего ты боишься?» изначально была адресована совсем другим авторам. Идея сделать выставку про страх и страхи родилась у меня несколько лет назад, и я прекрасно представляла, с кем из художников могла бы ее реализовать. Но тогда кто-то из кураторов неожиданно открыл проект на эту тему, и я не стала за нее бороться. Недавно основательница Центра Винзавод Софья Троценко предложила сделать в рамках их новой программы «Гравитация» выставку со студентами «Открытых студий», за которыми все предыдущие годы я следила весьма поверхностно. Я привычно заметалась между отказом и любопытством, но последнее победило, а тема страхов, которую я предложила, показалась Троценко важной. Так выставка «Чего ты боишься?» была принята в работу. После этого на меня обрушилось почти сто портфолио, и я поняла, что стою посреди минного поля и не понимаю, что за художники передо мной и что с ними делать дальше. Но это были еще не все проблемы. Мне казалось, что если я четко и просто сформулирую концепцию проекта, предложу поработать с собственными страхами и обеспечу их ссылками на Лакана, Батая, Кьеркегора и других философов, работавших с проблематикой, они все изучат, почитают и что-нибудь для себя найдут. Но этого не произошло, вернее, по этому пути пошел лишь один человек, у которого получился классный проект.
Мария Кравцова: Кто же это был?
Елена Селина: Мика Плутицкая — умная и структурированная художница, которая, я уверена, обречена стать звездой. Именно она, оттолкнувшись от определения «жуткое» у Фрейда, блистательно обыграла его в серии фотографий.
Когда художники начали присылать свои проекты, у меня случилась паника: я не понимала, кого и по каким критериям выбирать. В итоге остановилась на двух критериях, первым из которых стало нетривиальное раскрытие темы: какой тип страха озвучивает художник, как и насколько внятно он его визуализирует. Таким образом, сразу ушли в корзину все тревожные и неуверенные в себе, как правило, похожие друг на друга и по переживаниям и стилистически. Второй и основной критерий отбора базировался на понимании перспективы развития того или иного автора в целом и учитывал другие его работы. Разбирая присланные проекты, я вспомнила групповую выставку 2012 года «Неокончательный анализ», которую делала в рамках Биеннале молодого искусства. В ее случае я принципиально выбирала из тех авторов, кто не прошел в основной проект Биеннале. Звездный состав той выставки сложился, по сути, из «неудачников», а многие ее участники, среди которых были Евгений Гранильщиков, группировка ЗИП, Илья Долгов и другие, стали лицом своего поколения. Работая над проектом «Чего ты боишься?», я ставила себе ту же задачу, точнее — сверхзадачу. В итоге в выставке участвуют 28 человек, и на некоторых из них я делаю ставки в дальнейшем.
Мария Кравцова: И чего они все боятся?
Елена Селина: Их страхи неожиданные, не очень очевидные, скорее нетипичные, но тем не менее очень интересные. Я попыталась им помочь, акцентировав следующую схему: ЧЕГО ты боишься? / чего боишься именно ТЫ / Ну чего ты боишься? Ведь все преодолимо! Философы с их подсказками, как уже говорила, никому, кроме Плутицкой, не пригодились, зато подтвердилась моя догадка, что на фоне того напряжения, в котором мы живем, к многим из нас вернулись персональные страхи, некогда загнанные глубоко в подсознание. И не просто вернулись, а обострились. Например, Саян Байгалиев, работа которого называется «С одиннадцати лет», рассказал о том, как его мама постоянно переживала, что с ним может что-то случиться в ее отсутствие. Он не понимал, откуда у нее этот страх, до тех пор пока у него самого не родился сын, и теперь это его основной страх. По сути, он вычленил родовой страх и нетривиально его выразил. В Казахстане, откуда Саян родом, хоронят в коврах. И он создал живописный объект, повторяющий очертания тела в ковре и отсылающий к этому образу. Раскраска гипотетического похоронного ковра близка к раскраске ковра, который подарила ему бабушка. Так он очень точно осознал свой персональный страх и показал его как родовой.
Мария Кравцова: Как структурирована выставка?
Елена Селина: По заявкам я поняла, что страхи молодых художников делятся на две неравные части. Бóльшая посвящена констатации и репрезентации того или иного страха. Ее мы показываем в Цехе Красного: художник свой страх осознал, выявил, но дальше его демонстрации не пошел. Вторая, меньшая — попытка свой страх преодолеть. Такие работы мы показываем этажом выше, в Цехе Белого. Например, Диана Капизова очень любит петь, но не может петь в караоке и не любит, когда за ней подглядывают. На нашей выставке она пела караоке в бассейне, и публика могла за ней именно подглядывать. Для меня это серьезный жест и факт преодоления.
Катя Гаркушко — дочь известного художника-абстракциониста. Можете представить, каково жить в окружении работ отца под прессом его авторитета? Когда она сама решила стать художником, то работала во всех медиа, кроме абстрактной живописи. А на выставке попыталась снять свое же табу: на фоне баннера, где показаны метания на эту тему (фотографии скачаны из интернета), Катя показывает видео, в котором работает именно с абстракцией, точнее, создает абстрактное полотно, преодолевая все свои страхи. И надо сказать, результат, на мой, возможно, пристрастный взгляд, получился превосходный.
Мария Кравцова: Каковы ваши принципы работы именно с молодыми художниками?
Елена Селина: Стараюсь понять, «что хотел сказать художник», и, если есть необходимость, отсекаю лишнее, не нарушая проект в целом. Художнику, что бы он сам ни утверждал, всегда нужен взгляд со стороны, который обеспечивает именно куратор. В принципе, мне понятна ситуация, когда куратор что-то предлагает автору либо иллюстрирует свою тему или концепт работами художников, но это не мой путь. С другой стороны, просто ненавижу художников, которые покорно ждут от куратора грамотной аранжировки своих работ. В художнике я всегда ищу личность. Обычно легко говорю, что думаю о его работе и что могло бы сделать ее лучше. В групповом проекте я стараюсь на уровне произведений поймать связи между ними и тем самым дополнительно раскрыть каждого участника.
Мария Кравцова: Вы отобрали 28 авторов, очень разных, в разные годы принимавших участие в «Открытых студиях». Но тема страха суперширокая и сложная. А по правилам для достижения убедительного результата вы не могли привлечь в проект кого-то со стороны. Как без этого сделать артикулированное высказывание, как работать с авторами?
Елена Селина: Я бы не назвала этот процесс «работой», мы скорее вместе проживали проект. Моя роль заключалась в том, чтобы, помимо внятного выбора, точно и осмысленно расположить все произведения в пространстве. И, кстати, само пространство, соседство разных авторов, зачастую помогало закончить произведение — становилось ясно, что нужно изменить в том или ином случае. Например, длинные свитки Франагиз Ra: в момент монтажа стало ясно, что их должно быть больше для того, чтобы они стали по-настоящему живой бумажной скульптурой. Или замечательный объект нижегородского художника Дани Пирогова: довольно быстро мы поняли, что его не стоит освещать вообще и тогда он превращается в грандиозный и величественный символ хаоса.
Мария Кравцова: Чем художники этого поколения отличаются от тех, с кем вы начинали работать в начале 90-х?
Елена Селина: В 90-е я начинала работать с художниками, сложившимися в андеграунде. Тогда они только выходили на поверхность. Кстати, именно в тот момент мы очень нуждались друг в друге и искали способы экспонирования. Потом я постепенно начала приглашать совсем неизвестных авторов, но тогда принцип отбора был связан скорее с темой, которая казалась невероятно актуальной. Только позже мы стали рассматривать каждого автора персонально, в его контексте и с его особенностями.
Мария Кравцова: А как можно охарактеризовать новое поколение?
Елена Селина: Оно открытое, пока не зазомбированное, хотя в ряде случаев совсем не перегруженное знаниями. Пластические решения их проектов могут пойти в любую сторону, что бесконечно вдохновляет. Легкость в выборе инструментов визуализации уводит это поколение, например, от стереотипа, что художник должен иметь собственный неизменный стиль. Все их переживания очень гуманистичны, они, если метафорически выражаться, «двигаются, стараясь никого не толкнуть». В них нет агрессии, напора, возможно, яркости поколения, вышедшего на художественную сцену в 90-е, а в нулевые получившего признание, — вроде Виноградова — Дубосарского, Олега Кулика и других. Зато есть тонкость и глубина, нетривиальные интерпретации и, как следствие, небанальные визуальные решения. Возможно, им не хватает жесткой отчетливости предшественников: вы блуждаете в их проектах, что-то не до конца понимаете, и это очень круто — они как будто постоянно провоцируют вас на внутренний диалог. Они увлекаются керамикой и вышивкой, но это интересные керамика и вышивка. Может быть, в них и нет агрессивной мощи предыдущих поколений, но есть интересная изощренность.
Мария Кравцова: Какова роль Винзавода в появлении этого поколения? Мы помним, что в конце нулевых здесь возникла площадка «Старт», которая открыла целый ряд авторов, причем авторов из регионов. А десять лет назад возникли «Открытие студии».
Елена Селина: Сегодня в Москве существует довольно много проектов, адресованных начинающим художникам: мастерские Музея «Гараж», институт «База», Школа Родченко, «Свободные мастерские» Московского музея современного искусства. Очевидным плюсом и отличием «Открытых студий» от других является кураторский формат (каждый год ментором выступает новый приглашенный куратор) и то, что резиденты работают не в отдельных мастерских, а в общем пространстве. Они всегда друг у друга на глазах, в коммуникации, поэтому «Открытые студии» отлично справляются с тем, чтобы формировать сообщество.
«Открытые студии» дают молодым художникам свободу и информацию, что очень важно. Здесь им никто, в отличие от «Базы» Анатолия Осмоловского, не говорит: «Это искусство, а это не искусство». Я понимаю личный стиль Толи, но когда такой авторитет заявляет тебе это в начале пути, можно просто перестать что-либо делать. В других арт-школах происходит зачастую то же самое: современные теоретики отменно зомбируют молодых художников, так, что те больше не способны на свободное самовыражение. Впрочем, могу ошибаться.
Мария Кравцова: Я признаюсь. У меня есть большая проблема с самим словосочетанием «молодой художник». И я не очень понимаю всеобщий ажиотаж вокруг начинающих, сегодня получающих беспрецедентную институциональную поддержку, которой нет, например, для среднего поколения. Я считаю, что искусству надо быть преданным, это сложная практика, она часто требует определенных жертв, на которые, прямо скажем, многие не готовы.
Елена Селина: Абсолютно согласна. Совсем молодым приходится многое объяснять, но я плохой учитель. Я очень люблю работать с художниками от 35 до 40 лет. Это самый классный для меня возраст — уже личности, но у них все еще есть желание делать выставки не только в музеях и возможности, которыми они виртуозно пользуются. Да, в искусстве выживают и развиваются только системные люди. И надо сказать, что среди участников «Чего ты боишься?» это качество я вижу как минимум у семи авторов. Если они смогут состояться в современном искусстве, буду считать это в том числе моим, пусть и маленьким, вкладом в их развитие.
