In memoriam. Дмитрий Марков
В феврале этого года умер Дмитрий Марков — автор фотографий, говорящих о нашей эпохе больше, чем сводки новостей, споры в соцсетях и бесконечное число разных «фотосвидетельств». Марков жил между миром профессиональной фотографии и социальным волонтерством, которое приводило его в самые, на первый взгляд, страшные места и ситуации. И, очевидно, именно этот мир, где много непривычного для «жителя современного мегаполиса», абсурдного и часто шокирующего, имел для него большую важность, чем профессиональное одобрение, награды, выставки (которые, конечно, тоже были) и все то, что складывается в емкое понятие «карьера». После смерти Маркова социальные сети взорвались сожалением о судьбе этого «очарованного странника», хотя, как часто бывает, его сложная фигура была описана через бесконечно повторяемые «великий фотограф» и «автор проданной за два миллиона фотографии с силовиком». Вероятно, в этих клише есть своя правда, но нам она кажется недостаточной. Впрочем, за Маркова говорят не только сделанные им снимки: он сам иногда давал интервью (например, изданию «Такие дела», с которым долгое время сотрудничал), вел телеграм-канал и выступал перед аудиторией, рассказывая о своем фотографическом опыте и волонтерской работе. Но мы подумали, что эти автоописания должны быть дополнены взглядом извне, поэтому пригласили написать о Маркове, вернее, увиденной им жизни, публициста и основателя книжного магазина «Фаланстер» Бориса Куприянова.
Дмитрий Марков. Псковский кремль. 2017. Фрагмент
Сейчас, после смерти Дмитрия Маркова, говорят, что он был летописцем и даже иконописцем современной эпохи. Но мне кажется, эти определения еще меньше соответствуют действительности, чем рассуждения о том, кем он был в большей степени — фотографом или художником. Марков был свидетелем. Не в уголовном смысле слова. Он был тем, кто постоянно включен в происходящее в мире и свидетельствует о пребывании в нем. И очень важно, что он не пришел в этот мир из другой культуры, страны или социальной среды, а принадлежал ему изначально.
Марков не продавал нам или кому-то еще «другую Русь». Но его, в отличие от многих фотографов, нельзя обвинить в том, что он намеренно демонстрировал мерзости русской жизни. На его фотографиях люди — это не объекты, от которых хотелось бы отстраниться и которые хотелось бы не замечать. Ему было интересно то, что является в нас неотъемлемым: иногда страшным, иногда веселым, иногда никаким. В его фотографиях нельзя увидеть ничего «своего», потому что он был слишком точен. Человек всегда приукрашивает или, наоборот, демонизирует «свое». Марков же находился на очень тонкой грани между демонизацией и романтизацией, в его работах нет ни умиления, ни ненависти. Он показывал повседневность — и в ней возникали совершенно потрясающие эффекты.
Марков был патриотом, и это самая большая и известная его сложность. Его точка зрения совершенно точно была неколониальной. Он любил Россию, поэтому стремился поймать естественность, повседневность — жизнь, наполненную любовью к людям. И наркотики — его личная трагедия, которой он не стеснялся и которую не скрывал, — как мне кажется, отчасти помогали ему разделять истории тех, о ком он говорил.
Оптика Маркова была настроена крайне счастливо. Можно объехать всю Россию и ничего не увидеть, а можно отправиться на пару дней в Кимры или прогуляться по Люберцам и встретить на своем пути все. И эта встреча зависит не столько от удачи, сколько именно от настроенности оптики. Повторюсь, в том, что снимал Марков, не было ничего уникального — его сюжеты повседневны. В сотнях других монастырей точно так же, как на его фотографии, каждый день монах тростинкой гонит свинью, в сотнях других деревень точно так же на грязной ветоши спят отец и сын. И велик соблазн сравнить Маркова с Борисом Михайловым. Вроде бы одно и то же: нищета, ужас, ад, похмелье, край. Но не получается. При всем сходстве сюжетов это совершенно разные авторы. Михайлов смотрит на своих героев и их ситуации совершенно отстраненно и, может быть, даже восхищается рубенсовской красотой — красотой уродства. У Маркова же уродства нет, ничто не вызывает омерзения: ни пьяные женщины, ни малолетние наркоманы. Но и романтических чувств, как в живописи передвижников, они не вызывают: их не хочется погладить по голове, сводить в театр, дать на новую дозу или купить бухла. Это действительность, и она такая. Безусловно, в своих работах он призывал и к справедливости — но без пафоса борца за народное благо. Именно поэтому моральная цена фотографий Маркова безумно велика.
Главное, что случилось с нами за последние годы, — это абсолютная потеря любви. Ее как будто потеряли все, но не Дмитрий Марков. У него всё про любовь. Мне кажется, в этом экстатическом, но не дионисийском чувстве он находился постоянно. Потому-то мы, когда смотрим на его фотографии, не можем не ощутить то же чувство в себе. Наверное, в этом главная ценность.
