Владимир Архипов: «На даче приятеля я наткнулся на крючок для одежды, сделанный из зубной щетки»
Художник, исследователь современной народной культуры и коллекционер Владимир Архипов уже несколько десятилетий собирает и экспонирует причудливые предметы, которые одним представляются порождениями народного оптимизма и смекалки, а для других являются символом потерянности и безнадежности постсоветского человека. Впрочем, практика художника начисто опровергает последнее утверждение: подобные вещи он находит во всех частях света; более того, последние несколько лет, прошедшие под знаком апсайклинга и ресайклинга, утвердили подобную практику в качестве повсеместной. Мария Кравцова поговорила с пионером DIY-эстетики о том, что такое «вещевой фольклор» и как этично присваивать эти странные вещи в рамках художественной практики.
Владимир Архипов. Courtesy художник
Мария Кравцова: Как вы называете предметы, которые находите?
Владимир Архипов: Существует вербальный фольклор, я же занимаюсь вещевым фольклором, начал в 1994 году.
Мария Кравцова: А что вы делали до этого?
Владимир Архипов: Я не профессиональный художник, у меня техническое образование. До 1988 года я пытался получить академическое образование скульптора, готовился к поступлению в Строгановку. Но в 1988-м в Москве прошла первая выставка Гюнтера Юккера. Меня настолько поразил его пластический язык, что я поругался со своей преподавательницей скульптуры и понял, что не буду делать классическую скульптуру, а буду заниматься пластикой вещей. Вещи, которые меня окружали — все эти спички, банки, кастрюли, сковородки, совки, веники, лопаты, мешки, — я превращал в арт-объекты. Все объекты можно разобрать и опять пользоваться ими в быту. Многое из того, что я тогда делал, нравится мне до сих пор. Например, тридцать алюминиевых совков, которые лежали веером и были похожи на хвост павлина. В них была невероятная пластика, красота.
Но потом я заметил, что среди моих друзей возникло имущественное и социальное расслоение, что один мечтает о «Феррари», а другому нечего есть. Я пережил ужасный внутренний кризис, года полтора ничего не мог делать. А в 1994 году на даче своего приятеля случайно наткнулся на крючок для одежды, сделанный из зубной щетки. Как ни странно, этот крючок явился ответом на многие вопросы. Я и раньше видел много таких вещей, но не замечал. Эти объекты соединяли в себе пластическую, эстетическую и утилитарную убедительность. Я вдруг подумал, что, если собрать штук сто таких предметов, можно сделать сильную выставку. На этой первой выставке были представлены мои произведения и найденные вещи. В тот момент я еще не понимал, какие из них пересиливают.
Мария Кравцова: Но, насколько я поняла, найденные объекты вскоре стали основным предметом вашего интереса?
Владимир Архипов: Да, к этим вещам я отношусь как к формам современной визуальной культуры, меня потрясает их стилистическое разнообразие. Хотя я нацелен на поиск низкотехнологичных вещей, среди них мне попадаются такие, какие могли сделать разве что академики и доктора наук: механический вычислитель квадратного корня, например… Чего только не бывает!
Моя инновация заключается в том, что я вижу и выбираю вещь. Эти предметы не являются произведениями искусства, потому что изначально не мыслятся создателями в таком качестве; скорее их можно обозначить как следы творчества человека. Творчество само по себе не требует оценок, оно самодостаточно.
Мария Кравцова: Как вы решили для себя проблему авторства?
Владимир Архипов: Я всегда сохраняю авторство предметов за теми людьми, которые их сделали. Нередко после выставок возвращаю вещь владельцам, и получается, что она дважды меняет свой статус. До сих пор предметы меняли статус единожды, попадая из пространства повседневности в пространство музея. Человек думает, что же с этой вещью делать, если она была на выставке, — может, на стенку повесить?
Мария Кравцова: Были ли случаи, что после общения с вами создатель оформлял на вещь патент или пускал в массовое производство?
Владимир Архипов: Было несколько случаев, когда дизайнеры приходили в восторг от моих находок, один даже просил разрешить ему пользоваться ими в своих работах. Я не интересуюсь техническим совершенством этих вещей и тем, насколько они удобны в использовании. Меня интересует творческий акт, ведь, на мой взгляд, в современном искусстве творчества 5–10%.
Мария Кравцова: Уверена, что найдутся люди, которым сложно будет назвать это «творчеством», скорее они будут воспринимать это как «вынужденную вещь», появление которой обусловлено либо советским товарным дефицитом, либо постсоветской бедностью.
Владимир Архипов: Мне все же кажется, что это хоть и вынужденное, но все же творчество. Раньше я считал это чисто советским феноменом, порожденным дефицитом, а оказалось, что подобные вещи можно найти и за рубежом. Они есть в любой стране мира, причем на Западе их делают отнюдь не бедные люди. Западное общество очень узкопрофессионально специализировано, в то время как у нас до сих пор ценятся специалисты широкого профиля. На Западе стремятся устранить этот профессиональный дискомфорт, к тому же нередко заявляют о своем антиглобалистском настрое. Они гордятся тем, что сделали сами, а наши люди этого стесняются, могут даже в морду дать за излишнее любопытство. В Германии и Англии я встречался с людьми, у которых миллионы, они могли пойти и купить какую-нибудь лопату, но предпочли сделать ее сами. Однако на вопрос «зачем?» они ответить, как правило, не могут.
Мария Кравцова: Вас никогда не обвиняли в эксплуатации имиджа России как отсталой страны?
Владимир Архипов: Одна сотрудница российского посольства в Австрии кричала, что я позорю Россию, но, с моей точки зрения, она была культурно невменяема. Хотя впервые меня пригласили на Запад, в Англию, именно для того, чтобы я рассказал про «национальный позор». Я сначала согласился, но, посетив Британский музей, понял, какая имперская идея в этом заложена. У меня появился внутренний протест, однако от выставки отказываться не хотелось. Когда я спросил, нет ли таких вещей в Англии, мне ответили, что, конечно, нет. Но потом я заметил, что на светофоре стоит машина, у которой вместо антенны воткнута металлическая вешалка. В результате в Англии нашлось много подобных предметов, и директор бирмингемской Ikon Gallery Джонатан Уоткинс (покинувший галерею в 2022 году. — Артгид) сам предложил мне выстроить экспозицию, построенную на сравнении русских и английских вещей.
Мария Кравцова: Есть ли среди собранных вами предметов изначально нефункциональные вещи?
Владимир Архипов: Такие меня не интересуют. У меня есть несколько критериев отбора: вещь должна быть самодельной, существовать в единственном экземпляре и, конечно же, быть функциональной. От многих предметов я отказываюсь, если нет живого автора или свидетеля, способного рассказать о том, как эта вещь делалась. Также я отказываюсь от предметов, которые потеряли свой исходный контекст, про которые нельзя сказать, где и как они возникли, — а таких ведь полно на барахолках.
Мария Кравцова: В этих вещах много коммунального быта, смирения… чего-то кабаковского.
Владимир Архипов: У меня был потрясающий случай, когда я впервые привез свои вещи в Прагу. На мою выставку пришли студенты местной Академии художеств. Их профессор попросил сравнить то, что делаю я, с тем, что делает Илья Кабаков, и поставить нам оценки. В результате Кабаков получил тройку, а я четверку.
Мария Кравцова: Чем не угодил Илья Эмильевич?
Владимир Архипов: Ему досталось за симуляцию реальности. К тому же я заметил, что для него абсолютно все равно, какого происхождения вещи. Он считает, что русская кастрюля не отличается от кастрюли французской, и работает с обезличенными предметами.
