Мэт Коллишоу: «Через призму истории и глобальной политики я смотрю на новые технологии, задаваясь вопросом, куда они ведут нас на самом деле»
Мэт Коллишоу — один из самых значимых художников в истории современного британского искусства. Его имя неразрывно связано с группой Young British Artists (YBA). Однокурсник Дэймиена Херста по Голдсмит-колледжу, он стал одним из 17 молодых художников, в 1988 году принявших участие в легендарной выставке Freeze. За тридцать лет успешной карьеры Коллишоу стал символом нового искусства и мастером эффектных инсталляций. Коллекционер Виктория Янакова встретилась с ним в Лондоне, чтобы поговорить о его реализованных проектах в России и о том, как нам жить и работать дальше.
Фрагмент экспозиции выставки Мэта Коллишоу «Зона машин», 25 февраля — 25 июня 2022. Галерея Гари Татинцяна, Москва. Courtesy художник, Gary Tatintsian Gallery
Виктория Янакова: Как началась ваша история взаимоотношений с Россией, какие проекты вам удалось реализовать, что не получилось, и почему вы приняли решение не закрывать выставку, которая открылась в галерее Гари Татинцяна в Москве 24 февраля?
Мэт Коллишоу: Моя первая выставка в Москве состоялась в 2018 году в галере Гари Татинцяна благодаря моему другу Рону Араду — известному дизайнеру из Израиля, который знал Гари и познакомил нас. Мы показали в Москве несколько механических и эклектических работ. А через пару лет ко мне обратился дирижер Теодор Курентзис с просьбой сделать видеоарт, который должен был транслироваться во время исполнения «Реквиема» Габриэля Форе. Я приступил к работе, однако из-за пандемии пришлось остановить проект. Думал, ничего уже не получится, но в конце 2020 года мы вернулись к этой идее и в итоге решили сделать концерт в Баден-Бадене и второй — в Москве в феврале 2021 года.
Но еще в июне 2021 года, мы с оркестром musicAeterna участвовали в выставке в «Доме радио» в Санкт-Петербурге, куратором которой выступил Дмитрий Озерков. Это огромное помещение, и я создал для него видеопроекцию на экран шириной 11 метров и еще две проекции поменьше. Тогда я познакомился с кинопродюсером Анастасией Перовой, которая не только представила меня большому количеству людей, в том числе из вашего Министерства культуры, но и предложила сделать иммерсивный проект в Москве. У меня до этого не было таких масштабных проектов вне Британии, и я с радостью согласился. Так появилась идея сделать современную интерпретацию поэмы Гоголя «Мертвые души» — работу о дипфейках, воровстве и продаже личных данных, что, как мне кажется, напоминает фабулу сочинения Гоголя, герой которого точно так же покупал мертвые души для личного обогащения. Я и мои коллеги из Парижа, которые занимаются иммерсивным театром, начали работать, посчитали бюджет, я встречался с министром культуры РФ и потенциальными спонсорами. К началу года мы уже были готовы запускать проект в производство, но, к сожалению, этого не произошло по известным вам причинам.
В декабре прошлого года я закончил работу над видео для «Реквиема» Форе. Подобные проекты — это всегда стресс и ответственность: необходимо синхронизировать живой видеоряд с темпом дирижера, что особенно сложно в случае с Теодором. Но в итоге все получилось. Следующая моя поездка в Москву была запланирована на 19 февраля — я приехал готовить открытие своей выставки в галерее Татинцяна. Моя техническая команда из Германии уже следила за развитием событий на границах России и переживала, что не сможет прилететь ко мне. Это грозило обернуться большими проблемами: я сам не смог бы установить работы такого масштаба, поэтому еще до известных событий меня не покидало ощущение, что я оказался в кризисной ситуации. Но, к счастью, в галерее работает прекрасный человек Кирилл Козлов — очень компетентный менеджер и инженер, который помог мне с монтажом. Например, одна из работ представляла собой масштабный зоотроп (устройство для демонстрации движущихся рисунков. — Артгид), в его центре была размещена платформа с закрепленными на ней цветами и птицами. Вращаясь со скоростью шестьдесят оборотов в минуту, платформа ежесекундно освещается вспышками стробоскопического света.
Параллельно у меня возникла идея проекта к столетию Тарковского — лазерной видеопроекции, которая отсылала бы к фильму «Сталкер». Кроме того, я собирался сделать сценографию оперы Стравинского «Соловей». Но настало 24 февраля — день открытия моей выставки в Москве. Утром мы все включили телефоны и прочитали новости. Ожидались экономические санкции, почти сразу начались разговоры о культурном бойкоте, и стало понятно, что многие художники и артисты будут вынуждены отменить свои выставки и выступления в России. При этом большинство моих собеседников в Москве подчеркивали важность поддержания культурного диалога между Россией и Западом и выражали сомнение в том, что Путин сильно расстроится из-за закрытия выставки в галерее современного искусства, скорее наоборот. Поэтому я решил, что выставка продолжит работу. Более того, мои аниматроники (вариант автоматона, механизмы, имитирующие движения живого существа. — Артгид) с маленькими голубями в клетках, повторяющими одинаковые движения, были созданы для того, чтобы не только показать негативные последствия соцсетей, но и продемонстрировать, как сильно люди подвержены манипуляциям. И мне кажется, что в новом контексте эта работа выглядит еще более актуальной.
В основу проекта, показанного в феврале в галерее Гари Татинцяна, была положена история экспериментов, которые проводились в 50–60-е годы с целью изучить, как правительства и крупные корпорации могут «взломать» человеческую психику. Что касается работы The Nerve Rack — это символ корпораций, правительств или религий, которые в какой-то момент достигают таких масштабов, что не могут позволить себе проиграть и становятся бесчувственными машинами-убийцами. Впервые к этому образу я обратился, размышляя над противостоянием католиков и протестантов. По идее, христианство учит любить людей и служить добру, но иногда все складывается так, что даже самые миролюбивые священнослужители начинают призывать своих прихожан убивать последователей другой веры или еретиков, чтобы выжить самим.
Орел выглядит очень агрессивным и опасным, готовым к нападению. Также и большие корпорации готовы на все, чтобы выжить — они либо покупают более мелкие компании, либо, лоббируя свои интересы на государственном уровне, не позволяют более слабым конкурентам выходить на рынок.
Виктория Янакова: Я хотела бы задать вам вопрос, на который вы уже отвечали в одном из своих интервью. Но, возможно, с учетом недавних событий у вас будет другой ответ. В чем вы видите роль художника сегодня? Что вы хотите донести до людей через ваши работы?
Мэт Коллишоу: Я могу отвечать только за себя, поскольку существует огромное количество художников с разными мотивациями и представлениями о том, почему они делают то, что делают. Что касается меня, я просто не могу делать ничего другого — я вынужден быть художником, в этом мое предназначение. При этом я работаю с самыми разнообразными материалами и техниками — от живописи маслом до виртуальной реальности, использую аниматроники и создаю оптические иллюзии. Но я стараюсь делать работы, которые отражают борьбу внутри каждого. Через призму истории и глобальной политики я смотрю на новые технологии, задаваясь вопросом, куда они ведут нас на самом деле. Изменения, вызванные второй индустриальной революцией, которую мы сейчас переживаем, будут более фундаментальными, чем последствия первой. Многие рабочие места и профессии перестанут существовать: то, что сегодня делают люди, станут делать компьютеры. Мы стремительно движемся в сторону метавселенной, уже скоро реальный мир будет полностью поглощен цифровым. В этом есть и положительные аспекты: технологии улучшают нашу жизнь. Но одновременно их используют для разных ограничений, манипуляций и собственной выгоды.
Я вижу свою роль в том, чтобы делать выводы из исторического опыта, а не в том, чтобы использовать технологии ради технологий. В своих проектах я стремлюсь быть доступным и понятным широкой аудитории, включая людей, которые с подозрением относятся к современному искусству и новым технологиям. Очевидно, что современную молодежь сложно заинтересовать религиозными сценами на полотнах XVII века, поэтому я пытаюсь объединить историю и современность, обязательно поднимая моральные вопросы: что мы делаем и куда мы идем, что правильно, а что нет, что представляет опасность и угрозу, а что вдохновляет и помогает жить? Я хочу поделиться светом со всеми, кто находится в темном туннеле жизни, через который мы проходим.
Виктория Янакова: В одном из своих интервью вы говорили, что художник может изменить мир. Вы действительно верите в то, что он может изменить его к лучшему?
Мэт Коллишоу: Я скорее имел в виду, что мы меняем его к худшему. Именно это волнует меня больше всего. Но безусловно, если мы можем что-то ухудшить, значит, можем и улучшить. В предыдущие столетия большинство картин, фресок, мозаик и икон создавались для продвижения религиозной идеологии. Затем появилась политическая пропаганда. Потом была создана целая индустрия рекламы, использующая визуальные образы для того, чтобы навязать людям определенный стиль и образ жизни или заставить купить определенный продукт. А теперь у нас появилось еще больше соблазнов, которые таят цифровые устройства. Все это безусловно влияет на то, как мы думаем, чувствуем и ведем себя. Поэтому я не думаю, что, рисуя бабочек или цветочки, можно изменить мир к лучшему. И хотя в моих работах присутствуют и бабочки, и цветочки, для меня они всегда являются лишь символом чего-то более значительного, частью социальной системы.
Виктория Янакова: Полностью с вами согласна. Для меня роль современного художника заключается в том, чтобы работать с актуальными проблемами, прекрасным примеров чему являются ваши работы. К сожалению, для российских художников контекст очень сильно изменился за последние несколько месяцев и продолжает меняться. В связи с этим мне интересно узнать ваше мнение о том, как они могут продолжать работать и выживать в ситуации отмены российской культуры в мире и отмены современной культуры в самой России. Многие художники и творческие люди уже покинули страну, но у многих нет такой возможности.
Мэт Коллишоу: Это сложный вопрос, на который у меня нет однозначного ответа. Многие художники и правда уехали — кто в Стамбул, кто в Лиссабон, Армению, Грузию.
Виктория Янакова: Вы поддерживаете с ними связь?
Мэт Коллишоу: Да, я сейчас работаю над несколькими проектами, в которых участвуют творческие общины из Лиссабона, а также несколько человек из Армении. Это действительно очень сложное время для них, не представляю себе, каково им выживать. Но интернет — очень мощный инструмент: вы можете оставаться гибкими и неуловимыми, при этом онлайн продолжая создавать сильные работы, которые будут доступны огромному количеству людей в любой точке мира. Сложно найти и наказать художника, размещающего свои работы онлайн, тогда как «физические» выставки в России подвергаются большому количеству рисков, в том числе риску цензуры, если их содержание не совпадает с официальной позицией власти.
Виктория Янакова: Опять сложно с вами не согласиться. Для нас это стало большим шоком и является одной из причин, почему мы решили сделать интервью с вами. Нам кажется важным, чтобы культурный диалог сохранялся в любой возможной форме. Вы могли бы поделиться с нашими читателями советом, как сохранить его в нынешних политических условиях?
Мэт Коллишоу: Необходимо обратиться к истории. Эпоха модерна дала художникам практически полную свободу самовыражения. Они начали создавать искусство во имя искусства. Но каких-то триста-четыреста лет назад ситуация была совершенно другой: художник, по сути, находился на службе у какого-нибудь состоятельного человека, при королевском или папском дворах. Ему приходилось быть очень осторожным, стараться угодить своим покровителям и заказчикам, ну и политическая обстановка тоже диктовала свои условия. Поэтому в то время сложился специальный визуальный язык, который позволял художникам зашифровывать свои идеи в работах. На полотне могли быть изображены человек и лошадь, женщина и ребенок — содержание работы вроде бы очевидно, да и смотреть на нее приятно. На самом же деле в нее зачастую закладывался совершенно иной смысл. Именно поэтому мне так нравятся работы XV–XVII веков — их авторов можно назвать диссидентами своего времени. Для меня намного интереснее неоднозначные работы, которые заставляют думать и делать выводы, которые ставят вопросы, а не просто содержат, например, политические заявления.
Кроме того, отмена культуры является не только проблемой России. Мы на Западе находимся в похожей ситуации: художник обязан понимать, что хорошо и что плохо, а также иметь четкую политическую позицию. Но это не то искусство, с которым я хочу связать свою жизнь. Мне нравятся неоднозначные оценки и более гибкие художники, я считаю, что всегда есть способ завуалировать свои мысли. Например, мой проект «Зона машин» (Machine Zone) не был создан с какой-то конкретной целью, он не посвящен напрямую социальным сетям — но он в том числе и о них. Поэтому я уверен, что можно создавать работы, к которым будет трудно придраться цензорам, так как они напрямую не комментируют политическую ситуацию, но все же несут скрытый смысл. Он как бомба замедленного действия — и может разорваться в голове зрителя, разгадавшего шифр работы. Поэтому я не считаю ситуацию с цензурой однозначно плохой. Скорее она заставляет художника быть более изобретательным в своих средствах, что в итоге делает его произведения намного интереснее.
