Оксана Орачева: «Благотворительная деятельность открыта для эксперимента в большей степени, чем деятельность в рамках государства»
Фонд Потанина — старейшая благотворительная организация России. Именно ей мы обязаны львиной долей позитивных изменений, произошедших за последние двадцать лет в музейной сфере, а также активному продвижению новых инструментов управления культурой (вроде целевых капиталов). Каждый год фонд пересматривает и корректирует свои стратегии и практики, расширяя поле деятельности. Главный редактор «Артгида» Мария Кравцова встретилась с генеральным директором фонда Оксаной Орачевой, обсудила нюансы взаимоотношений культурных институций с государством и бизнесом и узнала больше о новом конкурсе «Индустриальный эксперимент».
Оксана Орачева. Фото: Олег Леонов. Courtesy Фонд Потанина
Мария Кравцова: Фонд Потанина был образован в 1999 году. Тогда мы жили в стране, которая во многом отличалась от современной России. Мне хотелось бы начать разговор с вопроса о трансформации, которую фонд претерпел за эти два десятилетия.
Оксана Орачева: Фонд был зарегистрирован в январе 1999 года, но идея его создания возникла раньше. Все началось с «Cеверной» стипендиальной программы, в фокусе которой находилось качественное высшее образование для молодежи из Норильска. Когда стало понятно, что подобная поддержка должна иметь не одномоментный, а стратегический характер, было принято решение создать благотворительный фонд. Помимо сферы образования Фонд Потанина практически сразу начал поддерживать культуру: у бизнес-компаний нашего учредителя уже имелся опыт взаимодействия с музеями, в частности с Эрмитажем.
В 1990-е значимость качественного образования отошла на второй план, это было время совершенно других ценностей и компетенций. То же касалось и культуры. Ценность организаций культуры, престиж профессии — все это резко утратило значение, хотя еще недавно, в 1980-е, культура наравне с образованием занимала приоритетные позиции в обществе. Произошел разрыв между научным знанием и материальными потребностями в широком смысле этого слова. Стоит отметить, что в 1990-е подобная ситуация была характерна не только для России — это общемировой тренд. Но именно эти процессы в конце концов заставили учреждения культуры пересмотреть свое место в общественном поле и начать постепенно отходить от классической модели. В нашем конкретном случае стало понятно, что в сфере культуры не хватает людей, которые бы не только мыслили по-новому, но и умели применять свои прогрессивные идеи на практике. Из этого понимания выросла программа «Меняющийся музей в меняющемся мире», направленная на создание в том числе сообщества проектировщиков. И одним из ее инструментов стало образование, интегрированное в наш грантовый конкурс. Вместе с этим происходило переосмысление ролей, которые играют культурные институции в жизни общества. Появился вопрос: зачем нам нужен музей? Стандартного описания его функций — «хранение, изучение и репрезентация предметов искусства и артефактов» — стало недостаточно.
Мария Кравцова: Я понимаю, куда вы клоните, но ведь новое определение музея так и не было принято…
Оксана Орачева: Определение, предложенное в 2019 году на Генеральной ассамблее Международного совета музеев (ICOM) в Киото, на мой взгляд, слишком радикально. И все же в нем нашли отражение те изменения, которые произошли в культурной сфере за последние десятилетия. Та же проектная деятельность — появились люди, которые умеют делать партнерские и образовательные проекты с участием местного сообщества, и выработанные ими практики изменили сам музей. Но есть и еще один момент. В нашем сознании очень долго существовали представления о культуре, которые давно перестали соответствовать современным реалиям. Например, научное знание в музее долго воспринималось через стереотип сухой, самодостаточной науки, почти никак не связанной не только со знанием в широком смысле этого слова, но и с жизнью за пределами музея. При этом современные инструменты предъявления научного знания позволяют адресовать его широкой аудитории, а не просто вводить в узкий, интересный исключительно специалистам оборот. Собственно, наша программа «Первая публикация» показала, как это делать. Фонд переосмыслил для себя жанр научной монографии, продемонстрировав, что такого рода издания могут быть одинаково ценными и с научной, популяризаторской, и с дизайнерской точки зрения. Сегодня, как вы знаете, многие организации культуры действуют в этом направлении самостоятельно.
Мария Кравцова: Очень интересно, что вы упомянули «Первую публикацию». Я как раз хотела поговорить о проектах, которые фонд некогда инициировал, а потом закрыл по каким-либо причинам. И «Первая публикация» — один из них. Вы сейчас описали эту программу как очень востребованную и успешную, но те, кто имел к ней отношение, рассказывали мне о трудностях взаимодействия с сотрудниками музеев, которые десятилетиями хранили те или иные памятники, но зачастую не могли составить их научное описание и тем более проинтерпретировать. И это обнажило еще одну проблему — за последние десятилетия музей перестал быть исследовательским центром, вести полноценную научную работу.
Оксана Орачева: Не факт, что он вообще должен ее вести. Музей, несомненно, может быть интеллектуальным центром, но как именно сегодня он должен себя в этом проявлять? Не обязательно через издание книг и проведение конференций. Современный музей может оставаться в центре интеллектуальной жизни, став частью консорциума институций — взаимодействуя с университетскими структурами, например. Что касается «Первой публикации» — как экспериментальный проект, она выполнила свою функцию.
Благотворительная деятельность открыта для эксперимента в большей степени, чем деятельность в рамках государства. Мы более свободны и в выделении ресурсов, и в их распределении. Когда-то, во многом при участии Фонда Потанина, появились профессионалы-проектировщики, в музеях началась активная деятельность, вырос престиж профессии — в музейную сферу пришли новые люди, свежие силы… Проектировщиков начали готовить в рамках различных курсов и конкурсов, и мы сказали себе: «Отлично, давайте ставить новые задачи, искать новые форматы, делать следующий шаг!»
Мария Кравцова: Можете привести еще примеры программ, которые достигли своих целей?
Оксана Орачева: Программы, достигшие своих целей, не закрываются, а трансформируются просто потому, что постоянно меняется и уточняется их инструментальная основа. Например, в какой-то момент появилась идея объединить всю нашу музейную деятельность в одну большую программу «Музей без границ», состоящую из множества постоянно меняющихся конкурсов. Любой конкурс — это инструмент, и, как показывает опыт, без изменений он может эффективно работать максимум лет десять. Потом он исчерпывает себя и скатывается в самоповторение. А мы не про самоповторение — мы про движение.
Мария Кравцова: Я вчера весь вечер изучала условия ваших конкурсных программ, в которых теперь могут принимать участие не только музеи, но и НКО. И сами эти тексты делают эксплицитным институциональное состояние нашей культурной сферы и те проблемы, с которыми она сталкивается. Так, один из самых любопытных разделов инструкции — это перечень тех, кто не может принимать участие в конкурсе. Вы напоминаете, что участниками конкурса не могут быть действующие эксперты и члены экспертных советов фонда или их ближайшие родственники. И этот пункт явно обнажает некую практику.
Оксана Орачева: Люди должны знать, подходят для них наши конкурсы или нет, а мы должны правильно формировать ожидания от участия.
Мария Кравцова: Я скорее имела в виду то, что фонд имеет большой опыт работы с манипулятивными практиками, и это отражают инструкции к заявкам.
Оксана Орачева: Подобное можно сказать о любом конкурсе. Наша задача — исключить риски, которые могут негативно отразиться на грантовых проектах. Прежде всего это делается через четко прописанные правила, которые позволяют потенциальным участникам ответить на вопрос — адресован ли им тот или иной конкурс. Мы оговариваем, кто может участвовать, а кто — нет. Нам важно, чтобы люди не делали бесполезной работы, не писали заявку ради заявки.
Мария Кравцова: Тем не менее я уверена, что вы не раз сталкивались с недобросовестными грантополучателями. Что происходит в этом случае?
Оксана Орачева: Я бы сначала попробовала ответить на вопрос, что такое недобросовестный грантополучатель. Потому что, мне кажется, каждый из нас вкладывает в это понятие свой смысл.
Бывает, люди не смогли достичь тех целей, которые анонсировали в заявке, и это нормально. Это не значит, что они сделали что-то не так и что теперь их необходимо объявить «недобросовестными грантополучателями». Они в любом случае приобрели опыт, который пригодится в будущем. Бывает также, что люди искренне заблуждаются или ошибаются. И наша задача — понять, почему это произошло, и помочь исправить ошибки. Да, люди не умеют делать какие-то вещи, бывают невнимательными, могут искренне заблуждаться или не до конца разбираться в законодательстве. Но все это можно примерить и на себя тоже: разве мы в повседневной жизни не совершаем ошибок?
Действительно недобросовестные случаи крайне редки. Процесс отбора грантополучателей выстроен по сложным критериям: применяется множество фильтров, которые позволяют нам оградить себя от тех, кто пишет заявки с целью получения и последующего освоения средств. У нас жесткие формальные требования к документам: мы требуем подтверждения того, что организация стабильна и выполняет возложенные на нее требования. Мы также смотрим, насколько руководитель разбирается в повседневных рабочих процессах своей организации, ведь зачастую, особенно в крупных организациях вроде тех же музеев, проекты ведут менеджеры, а не само руководство.
Мария Кравцова: Я стала свидетелем ситуации с президентским грантом, который получила на свой проект одна известная художница. Ее партнер по проекту вывел эти деньги и скрылся. У вас бывали похожие истории?
Оксана Орачева: Не до такой степени, конечно. Были ситуации с расходами в рамках проекта, которые мы могли при получении отчетности признать нецелевыми. Мы заранее предупреждали об этом наших грантополучателей, и они, как правило, решали эти проблемы самостоятельно, изыскивали дополнительные средства. К тому же в рамках реализации проектов мы стараемся оказывать максимальную поддержку проектным командам, в частности проводим для них теоретические семинары и практические сессии, иногда помогаем разобраться с бухгалтерскими вопросами. Фонд издает специальные памятки, посвященные работе с грантами и софинансированием, в рамках которого соединяются частные и государственные деньги. Также мы начали обучать людей управлению рисками и стремимся к тому, чтобы все эти знания они не получали просто для галочки, а встраивали их в свои проектные сценарии.
Мария Кравцова: До 2020 года все развивалось по довольно понятной траектории. Да, мы периодически сталкивались с трудностями, которые были спровоцированы экономической нестабильностью или издержками политики нашей страны — например, международный культурный диалог весьма осложнили события 2014 года. Но каждый раз мы что-то придумывали, перестраивались, ужимались, меняли стратегии, от чего-то временно отказывались в надежде вернуться к этим проектам позже. Не то чтобы нами двигал оптимизм, скорее максима «Делай что должен, и будь что будет». И тут наступает пандемия. Совершенно новая ситуация, непонятно, как действовать и, главное, когда это все кончится. И, наверное, первое, что вывело нас всех из оцепенения, — объявление фонда о программе широкой поддержки не только сферы культуры, но и НКО. В апреле 2020 года вы и другие эксперты приняли участие в посвященном кризисной филантропии круглом столе «Артгида». Каждый из вас говорил о том, что мы входим в кризис и совершенно невозможно предсказать, как будет развиваться ситуация. Сейчас, через полтора года после официального начала пандемии, мы можем уже сделать какие-то выводы?
Оксана Орачева: Думаю, подводить итоги все-таки преждевременно. За почти два года мы прошли несколько стадий. На первой, самой острой, мы пережили полную растерянность, было непонятно, что делать. Но именно эта, самая сложная стадия сделала видимыми те изменения роли культуры в обществе, которые произошли за последнее десятилетие. Случись пандемия десятью годами раньше, музеи не ощутили бы ее последствий так остро — она вряд ли повлияла бы на деятельность музея с точки зрения хранения фондов. Но сейчас поменялось базовое отношение к функции музея: мы четко осознаем, что не существует никаких «посетителей», а есть партнеры, с которыми мы вместе проектируем культуру. К тому же во время пандемии мы увидели яркие доказательства того, что культура — важная составляющая жизни людей. До этого мы не осознавали ценности похода на выставку или в театр, а пандемия продемонстрировала, что культура является тем спасительным кругом, за который в сложную минуту хватается человек. Именно поэтому в тот момент увеличилось производство и потребление культурного контента. С помощью онлайн-выставки, трансляции спектакля или подкаста люди поддерживали свою связь с внешним миром и продолжали оставаться людьми. В замкнутом пространстве самоизоляции культура стала окном в мир. Кроме того, оказалось, что мы можем работать вместе — со всей страной и со всем земным шаром. Словосочетание «без границ» стало реальностью. Те, кто живет в столицах, смогли расширить свои представления о культуре России, и оказалось, что региональные театры и выставки конкурентоспособны, интересны. Изменилась онлайн-аудитория учреждений культуры: она сейчас совсем другая, чем до пандемии.
Мария Кравцова: Мне кажется, пандемия скорее продемонстрировала нам, что определенные формы культуры мы можем воспринимать только офлайн. Например, театральный опыт — это прежде всего опыт соприсутствия в зрительном зале, и никакие онлайны его не дают.
Оксана Орачева: Я бы все же говорила не о некой ограниченности онлайна, а о качественно другом опыте. Во время самоизоляции вы смотрели онлайн-спектакль с новой целью — с его помощью вы хотели вернуть свою жизнь в нормальное русло. И пандемия показала, что нам нужен не просто опыт, а разнообразный опыт.
Мария Кравцова: Какие еще выводы из пандемийного опыта мы можем сделать уже сейчас?
Оксана Орачева: Пандемия высветила проблемы такой сложной целевой аудитории, как люди с ограниченными возможностями здоровья. Внезапно мы прочувствовали на себе проблемы этих людей, попав в ситуацию, в которой многие из них живут десятилетиями. Как следствие, общество еще активнее начало работать с этой проблемой. Мне кажется, увеличение количества предложений и сервисов для людей с инвалидностью — прямое следствие пандемии. И культура проявила себя в этом как часть общественного механизма, которая работает с самыми разными категориями. Она готова отдавать, готова помогать, может успокаивать и вовлекать в совместную деятельность.
Мария Кравцова: Я знаю, что фонд плотно интегрирован в международную сеть подобных ему институций и сам инициирует зарубежные проекты — от выставок «Когда Россия говорила по-французски» в парижском Доме инвалидов и Russia! в Музее Гуггенхайма в 2005 году до проекта «Коллекция!», в рамках которого Центр Помпиду получил в дар большое собрание российского современного искусства. И с этой точки зрения меня, конечно, очень интересует ваша программа «Культурный прорыв». Я изучила ее архив и могу сказать, что так и не получила целостного представления. У фонда есть международное направление деятельности, но я не могу для себя сформулировать его цели и задачи. Как они формулируются вами?
Оксана Орачева: «Культурный прорыв» я воспринимаю не как отдельную программу, а как связующее звено между нашей международной деятельностью и той повесткой, которую мы продвигаем в России. Например, travel-гранты или конкурсы на профессиональное развитие интегрированы во все наши инициативы. Мы не ставим перед собой задачу перевернуть весь мир, но показываем, как можно привнести изменения через конкретные действия. Та же «Коллекция!» не только и не столько выставка, сколько долгосрочный и насыщенный проект, который, как мы надеемся, в итоге сможет поменять отношение широкой европейской публики к нашей культуре. Люди больше узнают о России и начнут лучше понимать нашу страну. Появятся ли еще такого рода проекты? Может быть. Поэтому, реформируя нашу программную деятельность, мы не стали объединять «Культурный прорыв» с другими программами — у него остались конкретный фокус и международные грантополучатели вроде того же Центра Помпиду.
Мария Кравцова: В последние годы фонд все чаще выступает в роли посредника, который учит учреждения культуры и НКО взаимодействовать с самыми разными партнерами. Вы акцентируете внимание на том, что ресурс есть не только у вас, частного фонда, но и у государства, и даже у бизнеса — просто нужно научиться взаимодействовать с ними. Мне хотелось бы поговорить о механизмах этого взаимодействия. Я не всегда понимаю, с какими целями тот же бизнес приходит в сферу культуры. Есть множество примеров того, как попытки совместной работы оборачивались откровенным мезальянсом.
Оксана Орачева: Эта точка зрения может поменяться, если начать рассматривать бизнес как часть сообщества. Если мы исходим из того, что общество полифонично и все больше осознает ценность культуры, то логично предположить, что в нем растет число людей, которые хотели бы что-то изменить к лучшему. Появляются те, кто понимает, что нужно прилагать собственные усилия, чтобы спокойно ходить по улицам вечерами или иметь общественное пространство, куда можно прийти с детьми. И разные люди могут вкладываться в это по-разному: кто-то придумывает контент, а кто-то его финансирует.
Мария Кравцова: Я сразу вспомнила опыт Николо-Ленивца, куда в какой-то момент пришел инвестор, предложивший взять на себя создание инфраструктуры. Очень быстро между ним и творческой командой парка произошел конфликт. Мне рассказывали, что инвестор придавал контенту даже не второстепенное, а обслуживающее инфраструктуру значение. Это не устраивало вторую сторону.
Оксана Орачева: Нам нужно научиться общаться на равных, а не с позиций «Мы все знаем про контент, а вы в этом не разбираетесь» или «Вы ничего не понимаете в финансах». Нам нужно наконец понять, что одно без другого не может существовать, а соединение культуры и бизнеса делает каждую из партнерских сторон более устойчивой. Да, это новая модель отношений, и она сейчас активно складывается.
Мария Кравцова: Давайте зафиксируем, что это все-таки новые отношения. То есть новые ценности для бизнеса.
Оксана Орачева: Это произошло не сегодня, но да, бизнес становится все более и более социальным.
Мария Кравцова: В 2019 году вы опубликовали совместное с «Шанинкой» исследование регионов. Вы хотели понять, где культура и ее институты могут стать точками роста как экономики, так и социальной сферы. Будете ли вы делать продолжение этого исследования, чтобы увидеть возможные изменения, произошедшие за последние три года?
Оксана Орачева: Исследование региональных столиц, о котором вы говорите, было частью запуска инициативы «Музей. Сила места». Поэтому в нем кроме всего прочего понятная прагматическая цель — мы хотели выделить те регионы, где через реализацию конкретных проектов видно, как культура может что-то менять в городе. А чуть позже мы попросили коллег из «Шанинки» подготовить на основе исследования презентацию, которая была бы интересна большому количеству исследователей и практиков. Отзывы на эту публикацию показали, что исследований подобного рода не хватает, поэтому возникла идея не повторить, а скорее продолжить работать с этой темой — что-то дополнить, пересмотреть, отрефлексировать. В общем, эта тема остается в центре нашего внимания, и мы надеемся вернуться к ней как через продолжение исследования, так и через проекты, реализованные в рамках инициативы «Музей. Сила места». Пандемия немного скорректировала эти планы, но уже сейчас видно, что «выход в город» некоторых проектов хорошо воздействует и на городскую среду, и на людей.
Параллельно мы проводим новое трехлетнее исследование «Культура счастья: роль культурных институтов в личном благополучии жителей России». Оно делается на базе Европейского университета в Санкт-Петербурге под руководством Олега Паченкова и Михаила Лурье. Цель проекта — изучить, какой вклад вносит культура в наше ощущение собственного благополучия.
При поддержке фонда также провели большое исследование индустриальной культуры — этой работой занимался фонд ZA ART, чтобы понять, как индустриальные объекты меняются (или не меняются) через культуру и как взаимодействуют с ней. В результате исследования мы увидели потенциал для появления нового конкурса, который начал бы работать с темой индустриального наследия.
Мария Кравцова: Я пытаюсь понять, о каком индустриальном наследии идет речь. Например, есть дореволюционный Морозовский городок в Твери. А есть километры индустриальной советской «разрушки» по всей стране.
Оксана Орачева: Это тоже наше наследие.
Мария Кравцова: Есть деградирующие, теряющие население, но все еще живые моногорода на том же Урале. В таком городе живут мои родственники. С каким из этих контекстов вы собираетесь работать в рамках вашей программы?
Оксана Орачева: Наши коллеги изучали эту тему прежде всего на примере Урала, как самого индустриального региона России. Там есть и прошлое, связанное еще с горнозаводской культурой эпохи Демидовых и Строгановых, и советское наследие, и современная индустриальная культура. Поэтому именно в этом регионе стартовал новый конкурс. Мы уверены, что вокруг этой темы может произойти объединение людей и институций, что в перспективе даст какие-то позитивные изменения в тех местах, которые попадут в орбиту «Индустриального эксперимента». Нам очень интересно, удастся ли средствами конкурса что-то изменить в конкретном городе: привлечь к нему внимание, увидеть его по-другому, создать новые центры притяжения. Но в любом случае идея строится вокруг сохранения индустриального наследия, а не перепрофилирования в торговый или развлекательный центр.
Мария Кравцова: Но новый функционал для подобных памятников — большая проблема, поэтому, как правило, все заканчивается торговым центром или ничем.
Оксана Орачева: В последнее десятилетие в России довольно активно создаются арт-резиденции, в которых мы видим большой потенциал для развития территорий. Да, возможно, эти и подобные им проекты не в силах остановить упадок, но могут добавить красок в жизнь определенного места. А ведь частая проблема такого рода территорий в отсутствии не только рабочих мест (с ними как раз все может быть хорошо), но и творческой среды. Мы надеемся, наш эксперимент покажет, как среда может быть создана инструментами культуры.
Мария Кравцова: «Индустриальный эксперимент», как я понимаю, не единственный новый конкурс…
Оксана Орачева: Вторая тема, вытекает из первой… Это тема креативных индустрий и всего, что с этим связано. Мы хотим попробовать соединить в одном проекте музей и креативные индустрии, попытаться помочь найти точки соприкосновения. И на основе этих общих точек создать устойчивую модель взаимодействия, которая в дальнейшем будет развиваться сама.
Мария Кравцова: Многие сегодня делают ставку на креативные индустрии, но я не очень понимаю, как эту идею можно интегрировать в регионы с упадочной или стагнирующей экономикой. В качестве примера приведу Владивосток и проект «Заря», который задумывался как адресованный креативным индустриям кластер. В рамках проекта были запланированы выставочный зал с оригинальной программой и арт-резиденция, вокруг которых, по примеру московского «Винзавода», должны были появиться арендаторы в лице маленьких креативных бизнесов. Но это не сработало — оказалось, что город, в котором люди борются за существование и из которого уезжают в другие регионы, не нуждается в креативных индустриях.
Оксана Орачева: Мы не стремимся к созданию креативных кластеров. Наша задача заключается в том, чтобы музей наконец увидел потенциал креативных индустрий и объединился с ними в рамках взаимовыгодного сотрудничества, общего проекта. К тому же участие в таких проектах позволит музеям, как нам хочется верить, еще больше интегрироваться в общественную жизнь.
Мария Кравцова: Можете привести конкретный пример? «Креативная индустрия» — это очень широкое, даже резиновое понятие. Мне недавно с гордостью продемонстрировали «креативную индустрию» в лице молодого человека, который делает ореховую пасту.
Оксана Орачева: Если эта ореховая паста делается по историческому рецепту и продается в музейном магазине, а еще лучше в музейном кафе — это уже ближе к нашему пониманию термина «креативный бизнес». И вы эту пасту обязательно купите именно потому, что в нее будет заложена культурная составляющая! У нас уже есть опыт такого рода, например анковский пирог по рецепту Софьи Толстой, который начали делать в Ясной Поляне. Но до сего дня это были точечные проекты, они то появлялись, то исчезали, а мы бы хотели попробовать создать именно индустрию на основе музея, который работает с культурным наследием.
Мария Кравцова: И наследие это может быть съедобным и носибельным…
Оксана Орачева: Конечно! Подобное сотрудничество может привести к тому, что у музея поменяется сувенирная линейка, а музейная лавка станет самым модным магазином в городе. А может получиться и так, что в рамках проекта музей пересмотрит свою собственную постоянную экспозицию. Это значит, что в музей придут новые посетители.
Мария Кравцова: Фонд Потанина является одним из пропагандистов эндаументов (целевых капиталов) в культурных институциях. С вашей помощью свои эндаументы появились сначала у Эрмитажа, а потом — у Третьяковской галереи. Что сейчас происходит с вашим проектом по продвижению идеи целевых капиталов? Он как-то трансформировался в связи с последними событиями?
Оксана Орачева: В нашей программе «Эффективная филантропия» есть специальное направление, ориентированное на обучение работе с целевыми капиталами. Мы развиваем его в партнерстве с Московской школой управления «Сколково». Недавно у нас прошла защита проектов, которые пришлись на период пандемии. Благодаря этой образовательной программе, например, совсем недавно был зарегистрирован Фонд поддержки Пермского театра оперы и балета им. П.И. Чайковского (сам эндаумент еще не сформирован). Был представлен проект эндаумента Чувашского национального музея, создан «ДальАрт» — эндаумент Приморской художественной галереи в партнерстве с Приморской торгово-промышленной палатой. Увеличивается число людей, которые разбираются не только в том, как работают эндаументы, но и в том, как вообще формируются и могут видоизменяться финансовые модели организаций культуры. Наряду с госфинансированием институций и получением прибыли от продажи билетов все больше институций начинает работать и с другими финансовыми инструментами. Пандемия показала, что нельзя рассчитывать исключительно на бюджетную субсидию.
В одном из наших антикризисных конкурсов «Новое измерение» мы предусмотрели возможность формирования и пополнения целевых капиталов для НКО и были приятно удивлены, когда такой возможностью воспользовались многие наши участники. И еще одно наблюдение этого года: в ситуации, когда есть выбор, потратить ли деньги на текущие нужды или положить их в эндаумент, люди все чаще выбирают второе. Даже в условиях кризиса мы все больше думаем о будущем и механизмах, которые делают существование организаций устойчивым. И это очень позитивный процесс. Поэтому мы намерены и дальше работать в этом направлении. Так, кроме программ обучения для НКО у нас появился еще один конкурс профессионального развития — индивидуального и организационного — «Маршрут добра». Он даст возможность поддержки сотрудников НКО и институций.
Мария Кравцова: С первых лет своего существования фонд работал с университетами, студенческим сообществом и начинающими профессионалами. Вы отслеживаете карьерные парадигмы молодых людей, вовлеченных в ваши инициативы? Что происходит после того, как они заканчивают учиться? «Отличники» уезжают из своих регионов в столицы, как это было в 1990-е и 2000-е?
Оксана Орачева: Вопрос сложный. Но мне кажется, что если раньше переезд в столицы действительно был одной из самых распространенных опций, то сегодня это далеко не единственное возможное решение. Я бы говорила о том, как изменилось восприятие профессиональной траектории, и о том, что даже если недавний выпускник из карьерных соображений переезжает из пункта А в пункт Б, это вовсе не означает, что через пять лет он не окажется в пункте В.
Второе, что отличает сегодняшнюю ситуацию от ситуации 1990–2000-х, — тот факт, что, перемещаясь в пространстве, люди не утрачивают связь со своим родным местом, будь то университет, город или организация. Мы видим гораздо большее вовлечение в локальную повестку, чем раньше. Поэтому сегодня я бы говорила о новой мобильности и сложных траекториях, а не только об оттоке человеческого капитала из регионов в столицы. Мы уезжаем, возвращаемся, работаем сначала в большом городе, потом в маленьком и так далее. Сейчас люди одновременно интегрированы в разные среды, и это тоже очень интересно.
Мария Кравцова: Фонд Потанина на протяжении более чем двух десятилетий учит культурные институции самостоятельности…
Оксана Орачева: Я бы сказала, что скорее помогает им стать самостоятельными. Мы не знаем, как это сделать. Мы не учим!
Мария Кравцова: Скажем так — предлагаете инструменты для этого. Например, инструменты грантовой поддержки. Сейчас, как мы уже говорили, вы пытаетесь «подружить» культурные проекты с бизнесом и государством. Но государство, на мой взгляд, несмотря на определенный, уже зафиксированный социологами запрос общества на социальную политику в широком смысле этого слова, старается с себя эти функции сбросить. В современном словаре культурных институций уже есть словосочетание «упущенная выгода», а учредители в лице минкультуры и региональных депкультов требуют от них зарабатывать на основную деятельность — не секрет, что музеи зачастую делают выставки на привлеченные средства. Вы тоже считаете, что в нашей стране культурный проект должен жить по принципам самоокупаемости?
Оксана Орачева: Смотря что понимать под самоокупаемостью. Мы же знаем страны, где культура находится на самоокупаемости.
Мария Кравцова: Это американская модель. Континентальная, то есть европейская, построена по-другому, хотя и имеет нюансы в зависимости от страны.
Оксана Орачева: Американская модель у нас никогда не будет реализована. Государство всегда будет искать баланс между тем, что оно может взять на себя в сфере социальных обязательств, и тем, что может взять на себя общество. Давайте вспомним радикальную советскую модель, когда государство брало на себя все. Нам же она тоже не нравилась?
Мария Кравцова: Я немного по-другому представляю себе современную ситуацию: государство стремится сбросить с себя все социальные обязательства, в том числе финансирование культуры, но при этом продолжает рассматривать культуру как инструмент идеологии и пропаганды.
Оксана Орачева: Это другая история. Модели взаимодействия государства и социальной сферы, которые отвечают запросам общества, меняются все время. В один период участие государства в социальной и культурной сферах будет расти, в другой — государство отойдет на второй план, а культура получит больше самостоятельности. Весь мир идет по этому пути. Государство — большая машина, которой трудно разглядеть творческие ростки. А культура стремится к чему? К тому, чтобы прорастало все новое и интересное, она боится консервации. И это перетягивание каната между государством и культурой не закончится никогда. Но если культура встроена в общественную жизнь, то баланс обязательно найдется. Попробую показать на примере краудфандинговых проектов. Подъем краудфандинга в нашей стране можно связать с тем, что «нам не хватает денег на культуру, государство не поддерживает ее», а можно с тем, что «у нас появилась многотысячная или многомиллионная поддержка культуры. Мы нужны нашей аудитории, и она готова поддержать интересный и нужный ей продукт». Где-то средства на культуру действительно сокращаются, а где-то наоборот. Договоренности между институциями, интересы отдельных территорий — все это может работать на пользу культуре.
Мария Кравцова: Я должна задать вам еще один вопрос. После экологической катастрофы в Норильске политика фонда в этом регионе поменялась? Появились ли или появятся ли новые программы, адресованные именно Норильску?
Оксана Орачева: Наш фонд когда-то начинался с поддержки Норильска, правда «северной» программы уже давно нет. Мы работаем на территории всей страны — отдельных программ в Норильске у нас нет и пока не предполагается. Но нам всегда приятно, когда активные люди из Норильска участвуют в наших инициативах, побеждают и становятся нашими грантополучателями, что часто случается как в музейных конкурсах, так и в конкурсах программ «Эффективная филантропия» и «Сила спорта».
