Ман Рэй. Автопортрет
В издательстве «Клаудберри» вышел «Автопортрет» Ман Рэя — одного из главных модернистов, чьи снимки до сих пор остаются непревзойденными образцами стиля. Автобиография фотографа вышла в свет в 1963 году. Она представляет собой летопись богемного ХХ века. Среди героев и собеседников Ман Рэя — Пабло Пикассо и Сальвадор Дали, Марсель Дюшан и Эрнест Хемингуэй. С любезного разрешения издательства публикуем отрывок из книги, посвященный отношениям художника с Гертрудой Стайн — американской писательницей, критиком и хозяйкой парижского салона, в котором собирались известные поэты и художники начала XX века.
Ман Рэй. Поцелуй. 1922. Фотограмма. Нью-Йоркский музей современного искусства
К литературе я относился предвзято и, конечно, больше любил европейскую школу — они принимали меня гораздо лучше, чем англоязычные писатели, чей интерес ко мне хоть как-то начал проявляться только после того, как я стал признанным участником местного авангардного течения. Мои отношения с представителями англо-американской школы были более светские — как я уже говорил, в основном они ограничивались взаимодействием между фотографом и моделью. Разумеется, я читал их работы, но все же не мог отделаться от мысли, что мои французские друзья писали поэтичнее и насыщеннее. К счастью, разнообразные критические и аналитические высказывания о довоенной англоязычной литературе хорошо задокументированы. Мне же остается лишь коротко описать свой опыт общения непосредственно с людьми — своего рода словесный портрет, который дополнил бы мои фотографии.
Мой первый визит к Гертруде Стайн на улицу Флерюс, почти сразу после моего приезда во Францию, вызвал у меня смешанные чувства. Я пересек двор и позвонил в звонок, дверь открыла маленькая чернявая женщина в длинных сережках, очень похожая на цыганку. Внутри теплой улыбкой меня встретила Гертруда Стайн — крупная, она была в шерстяном платье, шерстяных носках и удобных сандалиях, что лишь подчеркивало ее корпулентность. Я взял с собой камеру — предполагалось, что я сделаю несколько ее портретов в интерьере. Мисс Стайн представила меня своей подруге Элис Токлас, которую я поначалу принял за служанку, хотя, конечно, в своем цветастом платье, отороченном кружевом, она была слишком ухоженной, чтобы быть служанкой. На мисс Стайн тоже была блузка в цветочек, застегнутая под горлом, и шарф, стянутый на груди викторианской брошью. Пока я устанавливал камеру, они обе сели в обитые ситцем кресла и благодаря своим нарядам практически слились с ними. Комната была заполнена массивной полированной итальянской и испанской мебелью, повсюду стояли фарфоровые безделушки, кое-где попадались небольшие вазы с букетиками цветов, все они были расставлены с большим вкусом, выгодно выделяясь на фоне нейтральных стенных панелей.
В другом конце комнаты между двумя небольшими окнами висел крупный черный крест. Повыше по всем стенам (немного пятнистым от воды) висели картины Сезанна, Матисса, Брака и Пикассо. Сначала было очень трудно осознать, какое впечатление производило их сочетание с более консервативной обстановкой внизу. Без сомнения, цель была показать, что две такие разные вещи вполне могут уживаться друг с другом. Картины, считавшиеся революционными, казалось, прекрасно вписывались в компанию более традиционных, если не сказать пожилых вещей. Что особенно хорошо было заметно на примере Сезаннов и Браков, висевших над узорчатым камином и позаимствовавших некоторую часть его сажи. Я надеялся, что мои фотографии смогут передать этот эффект.
В углу висел портрет Гертруды Стайн работы Пикассо, поразительное сходство, — я посадил ее рядом, чтобы сделать двойной портрет. Как и многие его более известные работы, картина выглядела незаконченной, но руки были прорисованы великолепно. Я ничего не имею против незавершенных работ, более того, картины, где не осталось места для воображения, меня отторгают. Конечно, мои фотографии не дают воли фантазии — в смысле мои обычные фотографии. Я уже пытался преодолеть этот недостаток в некоторых своих экспериментальных и более смелых работах. Это привлекло внимание тех, кто внимательно следил за новыми веяниями в том, что касается способов выражения, остальных же, лишенных воображения, они оставили равнодушными. К этим последним я вынужден отнести большинство своих моделей, заинтересованных лишь в том, чтобы получить свой портрет с важным видом.
Я делал фотографии Гертруды Стайн, чтобы напечатать и дать ее узкому на тот момент кругу читателей хоть какое-то представление о том, как она выглядит. Наверное, дело было в солидности ее персоны, но мне даже в голову не пришло как-то пофантазировать или поиграть с ее изображением. Хотя вероятно, что ей бы понравились вольности (в конце концов, сама она их допускала в литературе) и, возможно, она даже была бы лучшего мнения обо мне как о художнике. Кроме классиков, висевших у нее на стенах, она время от времени брала под крыло молодого многообещающего художника — пыталась помочь ему, но чаще всего быстро бросала свою затею, и художнику оставалось только кануть в небытие. Это напомнило мне историю одного знаменитого французского гурмана, которого производитель маргарина попросил написать емкую фразу, выразившую бы всю суть данного продукта. Гурман написал: ничто не может заменить масло! Гертруда Стайн была уже зрелой и опытной, и для нее не существовало практически никого, кроме тех, к кому она привязалась еще в молодости. К писателям она относилась еще жестче — критике подвергались все: Хемингуэй, Джойс, дадаисты, сюрреалисты, и только она сама была во главе угла. Ее желчность особенно бросалась в глаза, когда кто-то другой, а не она, привлекал внимание общественности.
В своих кругах она всегда была в центре внимания, и если кто-то пытался покуситься на ее положение, то его быстро одергивали. Как-то на одной небольшой вечеринке в одном углу она разговаривала со мной и с кем-то еще, а в другом Элис оживленно о чем-то болтала с одной женщиной. Гертруда внезапно замолчала на полуслове, повернулась к ним и через всю комнату прокричала, чтобы они вели себя потише. Результат был впечатляющим — воцарилась мертвая тишина.
В последующие десять лет я часто заходил к ней, а она приходила ко мне в студию позировать для других портретов и приглашала меня к ним на обед — Элис славилась своими кулинарными талантами. Один из последних сеансов, когда она уже постриглась после болезни, ей очень понравился. Мисс Стайн выглядела очень по-мужски, если не считать, конечно, ее блузки в цветочек и брошки, которые она всегда носила. В обмен на несколько отпечатков, она написала мой портрет в прозе.
К тому моменту у нее уже были и издатели, и читатели. Для рекламных целей она заказала десяток отпечатков своих фотографий, и я отправил их, приложив довольно скромный счет. Через некоторое время я получил записку, сообщавшую, что все мы голодные художники, к тому же это я ее пригласил позировать, а не она меня на это вынудила — иными словами, чтобы я не дурил. Я не ответил, думая, что ей, наверное, казалось, что я у нее в долгу. Так или иначе, когда ее портреты были напечатаны в журналах, я написал, что буду рад помочь ей любым способом. Но все-таки я тоже потихоньку становился знаменитым и имел репутацию очень дорогого фотографа, возможно потому, что я чаще выставлял счета, когда знал, что модель может себе позволить их оплатить. Дело было не только в деньгах — у меня имелось достаточно клиентов, которые не отнекивались и платили, и этого хватало с лихвой. Но мне начинало казаться, что у меня не хватает времени на более творческую работу, и я рассчитывал на какие-то жертвы со стороны тех, кто думал лишь о себе. Портретная съемка была в основном скучной, и лесть и слава, последовавшие за ней, оставляли меня равнодушным. Иногда, когда потенциальный клиент говорил, что цена слишком высока, я отвечал ему (или ей), что если они хотят мой портрет (фотографию меня), я могу им подарить, совершенно бесплатно.
В течение своего долгого пребывания в Париже Гертруда Стайн всегда жила хорошо, имела ли она какие-то семейные деньги или продавала время от времени картины из своей коллекции — в любом случае она точно не зарабатывала писательством. Когда к ней пришел успех, она очень искусно составляла контракты на свои книги и выступления. Тогда как я начинал с нуля и добился всего сам. Я не спорю, она стала важной частью современной литературы, ее помощь голодающим европейским художникам бесценна, однако она и сама взяла все, что могла, от этой своей затеи. Однажды какой-то коллекционер хотел купить у нее картину, но заметил, что она запросила больше, чем за похожую работу просили галереи, на что она ответила: ну да, но те работы же не из коллекции Гертруды Стайн. Разумеется, я читал кое-что из ее работ, как-то она сама прочитала мне отрывок, и это произвело на меня гораздо большее впечатление, чем если бы я читал сам, — и я предложил ей записать это на пленку. Джойс и французский поэт Элюар сделали несколько записей, и я с удовольствием их слушал.
Она никогда не присылала мне свои книги и другие публикации. Я был довольно сильно избалован французскими авторами, которые присылали мне много подписанных экземпляров, тогда как английские и американские издатели разве что иногда присылали мне предложение оформить подписку, и то если у них в записной книжке случайно завалялся мой адрес.
