Топ-10 произведений, отражающих русскую идентичность
«Артгид» решил разузнать, какие произведения русского искусства наиболее ярко и выразительно представляют Россию с точки зрения современных художников. Мы провели опрос и составили список из десяти произведений, которые, по мнению наших респондентов, полнее всего отражают то, что сегодня принято называть модным словосочетанием «национальная идентичность». А также попросили историка русского искусства, профессора МГУ Михаила Алленова прокомментировать результаты опроса.
Василий Суриков. Боярыня Морозова. 1887. Холст, масло. Государственная Третьяковская галерея
При всей любви нашей прессы к рейтингам мы не сумели обнаружить похожих опросов в области русского искусства, по крайней мере за последние несколько лет. Конечно, многим памятен проект Виталия Комара и Александра Меламида 1990-х «Выбор народа». Но там предлагалось моделировать «идеальную картину» для каждой нации по заранее заданным параметрам — выбирать из предложенных вариантов наиприятнейший размер, предпочтительный метод изображения (реализм, абстракционизм), цветовую гамму, жанр, сюжет и персонажей.
Пожалуй, наиболее близким к нашему исследованию оказался социологический опрос, проведенный в 2005 году Ассоциацией менеджеров культуры и Благотворительным фондом В. Потанина в связи с подготовкой в нью-йоркском Музее Гуггенхайма выставки «Russia!». Тогда при выходе из зданий Третьяковской галереи в Лаврушинском переулке и на Крымском Валу любителям искусства задавали два вопроса: какие произведения русского искусства должны представлять Россию на выставке в Нью-Йорке и какие, по мнению посетителей, представлять Россию там ни в коем случае не должны. Разумеется, респонденты называли главным образом вещи из Третьяковской галереи, те, которые они только что видели, хотя им предоставлялась полная свобода выбора. Тогда победу одержала «Троица» Андрея Рублева, на втором месте оказались «Богатыри» Виктора Васнецова, третье место заняло «Утро в сосновом лесу» Ивана Шишкина. А «черный список» произведений, которые Россию представлять не должны, возглавил «Черный квадрат» Казимира Малевича, за ним следовали «Вихрь» Филиппа Малявина и «Апофеоз войны» Василия Верещагина.
Мы опросили 59 современных художников, предложив каждому составить список из расположенных в произвольном порядке десяти произведений. Никаких ограничений не ставилось — респонденты вольны были выбирать произведения живописи, графики, скульптуры, архитектуры и т. д. любых авторов (включая и свои собственные работы) и любых эпох. Затем мы подсчитали количество и процент голосов, отданных за каждое произведение (частоту упоминания), и составили список из десяти наиболее часто называемых работ. Всего респондентами было названо 328 произведений 156 художников.
Также мы определили топ-10 художников, произведения которых выбирались чаще всего. Например, многие указывали в своих списках произведения Ильи Кабакова, но разные респонденты называли разные вещи. Таким образом Кабаков оказался в числе лидеров дважды — с конкретной работой и как один из наиболее упоминаемых авторов. В то же время в топ-10 произведений нет ни одной работы другого Ильи — Репина. Между тем разные картины Репина назывались очень часто, но ни одна из них не набрала нужного количества голосов для попадания в топ-10 работ, репрезентирующих русскую идентичность. Однако Репин как художник по числу упоминаний все же оказывается в списке десяти самых популярных. И обратная ситуация — в топ-10 произведений вошли работы авторов, не попавших в топ-10 художников. Так, за одну-единственную скульптуру Веры Мухиной (понятно какую) было отдано 8 голосов, а других работ знаменитого скульптура никто не называл. Тогда как у Репина было названо 10 картин, собравших в общей сложности 16 голосов. Вот почему Репин оказался в топ-10 художников, а Мухина туда не попала, зато ее скульптура (понятно какая) оказалась в списке топ-10 произведений.
Некоторые из опрошенных художников сочли нужным прокомментировать свой выбор, и мы приводим их комментарии.
Никита Алексеев:
1. «Ангел Златые власы» отражает византийско-русскую идентичность?
2. «Троица» Рублева отражает русскую идентичность накануне крушения Византии и на фоне фресок Мистры, то есть Палеологовского Ренессанса, в духе Алпатова и Конрада?
3. Что отражает московский Кремль — мысли итальянских строителей или идентичность тогдашних жителей Москвы?
4. Что отражают парсуны XVII века и Симон Ушаков — провинциальность русской культуры или радостное, более того — блаженное дилетантство?
5. Отражением чего оказываются Аргунов и Левицкий — идентичности итальянских мастеров позднего барокко, транслированного через саксонских и польских ремесленников, или это что-то другое?
6. Идентичность Венецианова и Сороки — это насчет крепостного права, запоздалого классицизма, поисков русской души или там просто отличная общеевропейская живопись?
7. Чему идентичны этюды римской Кампаньи Александра Иванова — Пуссену, Тернеру, Коро, Твомбли, рисовавшим то же самое? Не идентичны ли они римской Кампанье?
8. Как определить идентичность чему-то «Чаепития в Мытищах» Перова — через идиотские мысли Чернышевского и Стасова или просто поглядев на бугристую рожу священника, дующего на кипяток?
9. Можно ли про портрет княгини Орловой, сделанный Валентином Серовым, сказать, что он легче всего идентифицируется с неизбежным распадом гнилой империи?
10. Является ли «Черный квадрат» Малевича наглой и самоубийственной самоидентификацией русской иконописи или главное — кракелюр, покрывающий эту картинку и объясняющий, что это всего-навсего живопись?
11. Не стоит ли интересующимся «русской идентичностью» научиться просто смотреть на родные березы и не вычитывать из бересты таинственные сообщения?
Юрий Альберт:
Я думаю, что единой национальной идентичности не существует. Во-первых, национальную идентичность придумали всего лет двести назад, следовательно, русская иконопись тут не подходит. Во-вторых, она меняется со временем, и я думаю, что идентичность середины XIX века, времен революции, брежневских и сейчас — разные идентичности. В-третьих, национальная идентичность социальна — у олигарха одна, а у крестьянина другая, хотя оба с уверенностью назовут себя русскими.
Александр Петрелли:
Я могу говорить лишь о современной, т. е. советской и постсоветской «русской идентичности». По моему мнению, до и после революции 1917 года эту страну населяют два совершенно разных народа. Поэтому искусство до XIX века, как мне кажется, будет указывать на «идентичность» какого-то другого народа, которого и вовсе не существует. К тому же я, к стыду своему, не очень знаком с русским изобразительным искусством до XVIII века, кроме иконописи, разумеется. Странно было бы отнести, например, Рублева к современной «русской идентичности»... По большому счету вместо знакомых нам современников следовало бы внести туда Шилова, Сафронова и Глазунова. Просто то, что они делают, трудно назвать произведением искусства...
Хаим Сокол:
Это довольно трудный вопрос. Мне не очень понятно, что такое «русская идентичность», впрочем, как и английская. То есть надо договориться о том, что имеется в виду под словом «идентичность». Допустим, что это набор исторических и культурных стереотипов. К тому же, в отличие от Англии, в России было много скачков, разрывов. И советская идентичность заметно отличается от русской, даже как набор стереотипов. Поэтому ограничусь только современностью.
Группа ТОТАРТ (Наталья Абалакова и Анатолий Жигалов):
Для нас «русский гештальт» и его отражение в искусстве — это гигантские качели, которые вербально и визуально отражаются в работе Эдуарда Штейнберга «Земля и небо» (которая не поместилась в этот список, но как бы является его названием), связь этих произведений между собой и с русским авангардом является неким культурным кодом для восприятия российского искусства в международном контексте.
Александр Шабуров:
У вас методология искусственная. Надо не абсурдистски конструировать «русскую идентичность», а пытаться зафиксировать то, что есть. Мы выросли в одной стране, и что-то есть в культуре, что нас объединяет. В «русской» (она же «российская», а недавно «советская») культуре, безусловно, имеются поколенческие и географические различия. И жанрово-видовые границы искусства и «русское — не русское» тут не принципиальны. Карлсон — это тоже «русская идентичность». Это принципиальный подход.
Представляем сначала топ-10 художников, отвечающих за русскую идентичность. В списке указаны художник и частота его упоминания респондентами в процентах (с округлением до целого числа).
1. Казимир Малевич — 71%
2. Илья Кабаков — 46%
3. Андрей Рублев — 36%
4. Кузьма Петров-Водкин — 32%
5. Александр Дейнека — 29%
6. Илья Репин — 27%
7-8. Исаак Левитан — 24%
7-8. Василий Суриков — 24%
9-10. Василий Перов — 22%
9-10. Владимир Татлин — 22%
Из произведений Малевича, помимо, разумеется, «Черного квадрата», назывались работы под кодовыми именами «Белое на белом», «Крестьянин», «Красный квадрат», «Белый квадрат», «Корова и скрипка», «Голова крестьянина» и др. Кабаков занял второе место благодаря «Человеку, улетевшему в космос», «Туалету», серии вопросов и ответов («Чья эта кружка?», «Чья эта терка»? и т. д.). У Рублева кроме «Троицы» называли «Спаса в силах» (вероятно, из иконостаса Благовещенского собора Московского Кремля) и Звенигородский чин.
Петров-Водкин оказался представлен картинами самых разных жанров: «Купание красного коня», «Натюрморт с селедкой», «1918 год в Петрограде», «Тревога», «Утренний натюрморт», «Богоматерь Умиление злых сердец», «Полдень». Почти столь же мощным по числу упоминаний оказался и Дейнека — называли «Оборону Петрограда» и «Оборону Севастополя», «Никитку — первого русского летуна» и «Сбитого аса», «На стройке новых цехов» и «Текстильщиц», «Будущих летчиков» и «Эстафету по садовому кольцу». Однако ни одна из работ Дейнеки не вошла ни в топ-10, ни даже в топ-20 произведений, будучи выбранной в лучшем случае двумя или тремя респондентами.
Творчество «Самсона русской живописи» Ильи Репина также любезно нашим художникам, называвшим даже такую экзотику, как «Николай Мирликийский избавляет от казни трех невинно осужденных». Лидером по числу упоминаний, как легко догадаться, здесь стали «Бурлаки на Волге», назывались также «Арест пропагандиста», «Не ждали», «Крестный ход в Курской губернии» и др. Самой популярной картиной Левитана оказалась «Над вечным покоем», за ней — «Владимирка». У Сурикова вспомнили четыре картины — «Утро стрелецкой казни», «Меншикова в Березове», «Боярыню Морозову» и «Степана Разина». Скорбный обличитель духовенства Василий Перов наиболее часто назывался как автор «Чаепития в Мытищах», а также «Последнего кабака у заставы», «Сельского крестного хода на Пасху» и «Тройки». И лишь Татлин оказался представлен всего двумя работами — аппаратом «Летатлин» и «Башней III Интернационала». Зато «Башня», набравшая 20% голосов по частоте упоминания, получила почетную бронзу в списке топ-10 произведений русской идентичности.
Итак, представляем топ-10 произведений, лучше всего отражающих русскую идентичность. Точнее, произведений получилось не 10, а 11: последнее место разделили две работы, набравшие одинаковое количество голосов. В списке указаны автор, произведение и частота его упоминания респондентами в процентах (с округлением до целого числа).
1. Казимир Малевич. Черный квадрат — 51%
2. Андрей Рублев. Троица — 29%
3. Владимир Татлин. Башня III Интернационала — 20%
4. Кузьма Петров-Водкин. Купание красного коня — 19%
5. Илья Кабаков. Человек, улетевший в космос из своей квартиры — 17%
6. Олег Кулик. Акции человека-собаки — 15%
7-8. Вера Мухина. Рабочий и колхозница — 14%
7-8. Василий Суриков. Боярыня Морозова — 14%
9. Группа «Война». Х*й в плену у ФСБ — 12%
10-11. Виктор Васнецов. Богатыри — 10%
10-11. Анатолий Осмоловский (признан иноагентом министерством юстиции РФ). Хлеба — 10%
Комментарий Михаила Алленова:
Во-первых, мне не нравится формулировка «национальная идентичность». Понятия не имею, кто у нас ввел ее в обиход разговоров о современном искусстве, но, вероятно, это калька с английского. И если мы посмотрим в англо-русский словарь, то убедимся, что national identity — это всего-навсего национальная особенность или национальное своеобразие, а вовсе никакая не идентичность. Идентичность — это тождество, полное совпадение с чем-то. И если попытаться всерьез принять определение «национальная идентичность» и использовать этот термин в том смысле, в каком его используют, например, психологи, говоря о «кризисе идентичности» как утрате психически больными людьми осознания собственного «я», то выясняется, что мы имеем дело с неким самоопределением, со стремлением найти отражение этого самого «я» — в социуме, в религии, наконец, в искусстве.
Иными словами, люди, перед которыми поставлен вопрос о национальной идентичности в искусстве, оказываются в ситуации «Свет мой, зеркальце, скажи»: они вынуждены допрашивать себя относительно того, где, в чем, в каких произведениях они видят отражение собственного «я», с чем они себя идентифицируют. При этом, как в пушкинской сказке, персонажу, конечно, хотелось бы не просто отразиться, а так, чтобы убедиться, что он «на свете всех милее». В результате этих поисков вырисовывается некий коллективный персонаж, репрезентирующий «коллективное бессознательное». И как же он выглядит в этом зеркале?
«Черный квадрат» Малевича — это зеркало, которое погасло и не разговаривает. На том месте, где надлежит отражаться миру, — тьма (вот к чему привела «Победа над солнцем»). Или же это зеркало, которое отвернулось от нас, обратившись к нам тыльной стороной, покрытой черной амальгамой.
Уже Александр Бенуа прозвал «Черный квадрат» иконой (на выставке «0,10» он висел в «красном углу», где обычно размещались иконы). Ну что же, спохватывается коллективное бессознательное, выходит, вот это и есть наша главная икона? Ох нет. Конечно же, наша главная икона — «Троица» Рублева. Понятно, откуда в этом списке взялась «Троица», причем рядом с «Квадратом». Эта икона писалась, «дабы воззрением на святую Троицу побеждался страх ненавистной розни мира сего». Страх. Человек, подошедший к зеркалу и увидевший вместо отражения тьму, инстинктивно отворачивается, озирается, чтобы убедиться, что мир пока еще на месте, и ищет какое-то другое, правильное зеркало, которое могло бы его в этом убедить.
В башне Татлина, накренившейся и как будто со снесенной крышей, закодирован образ Вавилонской башни, грядущего разрушения. К тому же она так никогда и не была построена, оставшись лишь в виде проекта, макетов и реконструкций. У Петрова-Водкина красный конь — это что-то вроде Конька-Горбунка для Иванушки-дурачка. Юноша, несомый конем, им не управляет, безвольно держась за поводья и глядя невидящими глазами, а его несет неведомо куда. «Видящим», умным, почти человеческим взглядом здесь наделен как раз конь, а не всадник. В «Боярыне Морозовой» — раскол, трагический финал исторической эпохи и отчаянный, безнадежный жест утопающего человека. Известно, что Суриков задумал «Морозову», увидев черную ворону на белом снегу. Фигура героини поэтому так и запоминается: повсюду цветистое великолепие, узорочье XVII века, и посреди этого вдруг страшное черное пятно. Черный квадрат, одним словом, — именно так увидел эту картину Вагрич Бахчанян.
В «Человеке, улетевшем в космос» — опять крышу снесло и все разрушено. И никакого человека там и нету, а что с ним сталось — никому не ведомо (это же не полет Иванушки на Коньке-Горбунке в светлый терем к Месяцу). А куликовский человек-собака кусается и бросается на людей.
В зеркале начинает вырисовываться существо какое-то странное и ни в коем случае не созидательное, — всей его созидательности хватает разве что на неприличный жест, раздраконенный до размеров Литейного моста. Правда, может показаться, что созидательным пафосом наделены «Рабочий и колхозница» Мухиной. Но это если забыть, что их прообразом было античное изваяние Гармодия и Аристогитона — тираноборцев, то есть ниспровергателей. А если даже рабочего и колхозницу рассматривать как созидателей и деятелей, то тут же окажется, что это 1937 год, апофеоз сталинизма, и они в своем так называемом неудержимом порыве оказываются персонажами весьма страшными: «Весь мир насилья мы разроем до основанья, а затем…» Вот именно. Мы же помним, что было затем. В этом контексте «Богатыри» Васнецова — воплощение мечты о надежной защите, эдакий древнерусский ОМОН, а «Хлеба» Осмоловского… иконостас XXI века? Возведенные в культ ломти хлеба. Да и те несъедобные...
