Соитиро Фукутакэ: «Искусство — оружие эффективнее любых медиа»
Занимающий 19-е место в японском рейтинге Forbes миллиардер Соитиро Фукутакэ, издатель, меценат и визионер приехал в Москву выступить с лекцией в Музее современного искусства «Гараж». В интервью «Артгиду» он рассказал о созданной им арт-утопии без промышленных отходов и виртуальных модернизированных врагов.
Созданный Соитиро Фукутакэ Художественный музей Титю, Наосима. Архитектор Тадао Андо. Фото: Seiichi Ohsawa. Courtesy Benesse Art Site Naoshima
Соитиро Фукутакэ сделал состояние, унаследовав долю в образовательном бизнесе и издательском деле. Более 30 лет назад он перебрался из Токио на острова Внутреннего Японского моря и затеял художественный проект, превратившийся со временем в уникальный арт-парк Benesse Art Site Naoshima — целую систему музеев и объектов под открытым небом. Созданные известнейшими архитекторами и художниками (большую часть зданий построил друг Фукутакэ Тадао Андо), они сконцентрированы на трех островах в префектуре Окаяма — Наосиме, Тэсиме и Инудзиме. Здесь представлена одна из лучших в мире коллекций современного искусства. В отеле-музее Benesse House на Наосиме висят Джексон Поллок, Брюс Науман, Сай Твомбли, Дэвид Хокни, Жан-Мишель Баскиа и Джаспер Джонс, отдельно расположен Les Archives du Cœur — архив сердечных ритмов, сесть инсталляций Кристиана Болтански, с 2008 года записывающего сердцебиения людей по всему миру (там же можно сделать для архива запись биения собственного сердца).
На Тэсиме архитектор Рюэ Нисидзава сделал музей на холме, напоминающий по форме растекшуюся каплю. На Наосиме для пяти картин Клода Моне из серии «Нимфеи» Андо в 2004 году выстроил Художественный музей Титю (буквально — «музей в земле»), пространства которого большей частью находятся ниже уровня земли и в то же время позволяют рассмотреть полотна при падающем сверху рассеянном естественном свете. Чтобы добраться до Титю из Токио, надо потратить четыре часа.
Ирина Мак: Как получилось, что вы забрались так далеко?
Соитиро Фукутакэ: У моего отца был проект детского пансионата на острове Наосима. В 1986 году отец внезапно умер, ему было 70 лет. После его смерти я вернулся в Токио, но через полтора года снова приехал на родину, в префектуру Окаяма, унаследовал его бизнес и продолжил проект. Я объехал все острова на яхте (это было мое хобби) и всюду обнаружил следы присутствия современного общества. На Наосиме и Инудзиме когда-то работал медеплавильный завод и стояли брошенные цеха. На Тэсиме была свалка промышленных отходов — 900 тысяч тонн мусора (хотя уже тогда острова Внутреннего Японского моря были признаны национальным парком, они получили этот статус даже раньше горы Фудзи). Я был потрясен. И решил с этим бороться. Представил себе, что Токио, город чрезмерно модернизированный, с немыслимой концентрацией людей — мой виртуальный враг. Чтобы бороться с врагом, нужно было оружие. И я решил, что лучшее оружие — современное искусство.
И.М.: Большинство людей все равно живут в городах, они не увидят Наосиму.
С.Ф: У меня не было цели показать им современное искусство, я хотел спасти страдающие острова. Спасти это место силами современного искусства. А тот, кто захочет посмотреть, приедет и увидит.
И.М.: Вы до сих пор не разочаровались в вашем оружии?
С.Ф.: Наоборот. Я постоянно убеждаюсь, что искусство — оружие эффективнее любой литературы и любых медиа.
И.М.: Но не японское искусство.
С.Ф.: Не из Токио. Я решил сотрудничать с Тадао Андо, который в то время жил в Осаке. Но вы, наверное, знаете, Тадао Андо — западный человек. Мы начали совместную работу и очень много спорили, ни один его проект не был принят сразу. Но я никогда не утверждаю первый вариант — в дискуссиях проект развивается, рождается доверие.
И.М.: Сколько всего зданий построил Тадао Андо на островах?
С.Ф.: Не помню точно, семь или восемь.
И.М.: Ваша коллекция в каком-то виде уже существовала тогда?
С.Ф.: Нет, практически ничего не было.
И.М.: Моне и Джакометти вы купили позже?
С.Ф.: Гораздо позже. Чтобы собрать своих Моне, я потратил 22 года. На самом деле в нашей семье уже было какое-то собрание — Ренуар, Матисс. У отца еще были работы Ясуо Куниёси, который считается японским художником, но вообще, конечно, был американским, он приехал из Японии в США в начале XX века.
И.М.: Раз уж мы заговорили о Матиссе — вы только что, час назад были на выставке коллекции Щукиных в ГМИИ им. А.С. Пушкина. Как она вам?
С.Ф.: Прекрасно! Мне кажется, это самая потрясающая временная выставка, которую я когда-либо видел в музее. И мне отдельно понравилось, как Пикассо скомбинирован с классической скульптурой.
И.М.: Эта выставка показывает, помимо прочего, насколько неблагодарны бывают потомки. Сергей Щукин открыл свою коллекцию для всех, и у него ее отняли. Возможно, он тоже мечтал, как и вы, о преобразовании общества с помощью искусства.
С.Ф.: Это печально — с одной стороны. Но с другой, все, что он собрал, сохранилось как единая коллекция. Если бы она оставалась частной, ее могли бы продать — всю или частично, он сам или наследники. Коллекция как дело его жизни не сохранилась бы.
И.М.: С вами такого не случится?
С.Ф.: У меня нет личной коллекции искусства. Мы покупаем искусство — да, за частные деньги, но дарим его специально созданному Фонду Фукутакэ. Я этот фонд возглавляю, но я не могу вдруг взять и продать какую-то работу, это не так просто сделать, как если бы произведение принадлежало мне. И собрание остается целостным. Оно частное, но принадлежит фонду.
И.М.: А острова принадлежат вам?
С.Ф.: Моя компания владеет примерно одной шестой частью их территории. Когда-то, начав этот бизнес, я поменял название компании. Она перестала носить мое имя и стала называться Benesse Holdings. В переводе с латыни benesse означает благополучную жизнь — и от этого поменялась вся философия.
И.М.: В свое время вы учредили премию Benesse (три млн иен, или $40 тыс. — Артгид), которую вручали участнику Венецианской биеннале, продемонстрировавшему экспериментальный и критический дух. Расскажите об этом.
С.Ф.: В Венеции мы и сами делали выставки — десять раз, начиная с 1995 года. И я создал эту премию. Те, кто получал награду, приезжали на острова и создавали здесь какие-то произведения.
И.М.: Кто был первым?
С.Ф.: Цай Гоцян, он стал после этого очень знаменит. И многие из обладателей нашей премии становились потом известными. Действительно, было такой период, но он прошел. В какой-то момент я почувствовал, что центр искусства смещается из Европы в Азию, и мы перебрались на Сингапурскую биеннале.
И.М.: Вы помните, какое первое произведение современного искусства купили?
С.Ф.: Конечно, «Водяные лилии» Моне. Альфред Барр, основатель МоМА, вел отсчет современного искусства от Моне, и я с ним солидарен. Еще я вспомнил, что у моего отца случайно оказалась вещь Джексона Поллока.
И.М.: Что, по-вашему, лучше для показа современного искусства — государственные музеи или частные институции и фонды?
С.Ф.: Если это муниципальное или государственное собрание, вряд ли там может идти по-настоящему серьезная работа с современным искусством. В том числе потому, что современное искусство бывает критично по отношению к обществу и государству. Это не обязательно так, но я предпочитаю именно такие произведения. И государство не способно такое искусство как следует показать.
И.М.: Имеете ли вы представление о современном российском искусстве?
С.Ф.: Я мало знаю, но раз в три года у нас во Внутреннем Японском море проходит фестиваль современного искусства — Триеннале Сэтоути. Это в префектуре Ниигато, ближе к Находке. Там я иногда что-то замечаю. Я не знаю имен, но видел много хороших работ.
