Алиса Прудникова: «Я могу гордиться тем, что за годы работы мы породили себе множество конкурентов»
Чуть больше года назад директор Уральского филиала ГЦСИ Алиса Прудникова возглавила дирекцию по региональному развитию РОСИЗО, объединившую восемь филиалов ГЦСИ. Выбор Прудниковой на эту (надо сказать, новую) должность был понятен: молодая и энергичная, она смогла сделать практически невозможное — превратить локальную Индустриальную биеннале (проводится в Екатеринбурге с 2010 года) в международный бренд. Шеф-редактор «Артгида» Мария Кравцова встретилась с Прудниковой, чтобы расспросить ее об «эффекте биеннале» и узнать, дает ли современное искусство шанс моногородам.
Глава дирекции по региональному развитию РОСИЗО Алиса Прудникова. Фото: Алексей Пономарчук
Мария Кравцова: Прежде всего я бы хотела поговорить с тобой об эффекте биеннале. Я довольно скептически отношусь к репродуцированию биеннального формата, и, в общем-то, моя первая поездка на Индустриальную биеннале в 2012 году в какой-то степени утвердила меня в моем скептицизме. В день вернисажа в пространстве типографии «Уральский рабочий», где должен был открываться проект Яры Бубновой «Самое себя глаз никогда не видит», не было практически ничего. Какие-то работы не приехали из-за ошибок логистики, Тимофей Радя накануне вечером попал в полицию и не пришел на монтаж... в общем, полное организационное фиаско. Но хладнокровная Яра водила экскурсию по пустым залам так, как будто перед нами уже смонтированная выставка. Потрясающий концептуальный жест. Ни один журналист, кажется, кроме меня, не упомянул об этой вынужденной дематериализации биеннале в своем тексте. И в этом неупоминании я увидела жест солидарности сообщества, которое сделало все, чтобы не подставлять перед заказчиками в лице Министерства культуры вас как организаторов.
Алиса Прудникова: Все-таки это художественное преувеличение. Несколько крупных работ по ошибке уехали в Бишкек, но на следующей день все приехало, а через два было смонтировано.
М.К.: В любом случае в тот момент я не видела в биеннале никакого потенциала, хотя теперь очевидно, что это было ошибкой. Индустриальная биеннале сегодня, благодаря именно многолетней командой работе, является не только местным, но и международным брендом. Более того, вернувшись в Екатеринбург в прошлом году на четвертую биеннале, я увидела, как за эти годы изменился и город, и его культурная среда. И это я связываю с эффектом биеннале.
А.П.: То есть тебе это видно как аутсайдеру, да? Это здорово.
М.К.: Я понимаю, что во многом это аккумулятивный эффект, к которому привело не только наличие биеннале, но и появление новых институций, таких как Ельцин Центр. Конкурируя и одновременно сотрудничая, они создают насыщенную культурную среду. В начале десятых город показался мне милым, но провинциальным: в качестве местной гордости нам продемонстрировали коллекцию иконы и наива Евгения Ройзмана, экскурсовод из Музея изобразительных искусств таскал нас по церковному новострою и отказался идти к конструктивистскому Городку чекистов, потому что он ободранный и не подходит для демонстрации московским гостям; молодые люди в баре ловили каждое слово Валентина Дьяконова, с которым мы сплетничали, и было видно, что большинство имен и названий для них открытие. Сегодня мне и в голову не придет упомянуть по отношению к Екатеринбургу слово «провинциальный». Я не знаю, может быть, это мои иллюзии или действительно город и местные сообщества сделали такой качественный рывок всего за какие-то 5–6 лет.
А.П.: Провинциальность — это всегда исключительно внутреннее ощущение. В 2010 году, во время подготовки первой Индустриальной биеннале, мы постоянно говорили с ее куратором Екатериной Деготь о том, как максимально эффектно заявить наши международные амбиции. Для Деготь ответ заключался в создании замкнутого суперкураторского идейного проекта, в игре в этом созданном ею самой закрытом мире. А для нашей команды главным вызовом стала коммуникация с действующими заводами-гигантами и организация биеннале в пространствах, которые являются символом индустриализации — именно так мы хотели увлечь собой весь мир. Мы начали говорить о региональной идентичности, глокальности, и проект биеннале, причем с самой первой его редакции, стал доказательством того, как легко почувствовать себя центром (параллельно нам даже удалось свести на нет каждый год проходившие в университете под заголовком «Метрополия и провинция» конференции). Нас не интересовало, в каких отношениях Екатеринбург находится с Москвой, а интересовало, что из себя представляет Екатеринбург в диалоге с миром. Но, конечно, я не буду отрицать, что менеджмент до какого-то момента был не самой сильной нашей стороной. Но так происходит всегда, когда ты делаешь с нуля большой проект, не имея достаточного опыта или образца для подражания. Вернее, ты представляешь себе, как делают биеннале во всем мире, и пытаешься перенести эти представления на свою территорию. И для меня по-настоящему биеннале состоялась лишь в 2015 году, когда мы сделали проект на тему мобилизации и я реально увидела, что им заинтересовалось не только профессиональное сообщество, но и зритель. Тогда биеннале впервые получила массовую аудиторию, причем аудиторию, видимую без всяких цифр и отчетов: мы наблюдали, как потоки людей сворачивают с улицы Ленина и идут в гостиницу «Исеть», потому что «весь город уже сходил на выставку, а мы еще нет». И это стало переломным моментом. После первой биеннале в городе говорили: «Зачем нам это нужно? На что тратятся деньги? Что вы вообще тут показали?!» Про вторую биеннале: «Что это за биеннале?! Нам нужна другая биеннале!» А во время третьей произошел важный перелом, когда основным эмоциональным откликом на увиденное стало: «Круто, что у нас есть биеннале!» Четвертая показала невероятный прирост аудитории: в Екатеринбург ехали не только из Москвы, но и из других российских городов, а также из-за рубежа. К нам начали самостоятельно приходить группы школьников! Раньше мы писали письма в школы, обращались к учителям предмета «Мировая художественная культура», но они оставались равнодушны. А сейчас это заработало уже как система!
М.К.: Я пытаюсь понять, как это произошло. Очевидно, что команда ГЦСИ много вложила в развитие проекта, но я также понимаю, как современному искусству в регионах тяжело выйти за узкопрофессиональные и институциональные рамки, прорваться к городу и миру. В России существует масса художественных инициатив, рассчитанными скорее на сообщество, чем на внимание широкой аудитории. В качестве примера приведу Ширяевскую биеннале. Я пару раз ездила в село Ширяево на Волге, и все это можно описать словами «веселое времяпрепровождение для художников». Меня шокировала Красноярская биеннале, куда мы осенью 2017 года приехали с целой делегацией московских и западных художников и культуртрегеров и на которой у нас не произошло никакого культурного контакта с местным сообществом — оно оказалось невероятно фрустрированным. А поездка на Урал — это каждый раз новые культурные связи, новые люди, новые проекты, невероятная пассионарность и энергия. Но я помню, как в начале нулевых я, чтобы поддержать коллег, писала в журнал «Артхроника» заметки про проект тогдашних руководителей екатеринбургского филиала ГЦСИ Наили Аллахвердиевой и Арсения Сергеева «Длинные истории Екатеринбурга», остатки которого еще можно увидеть в городе. Идея попросить художников расписать бесконечные бетонные заборы, конечно, была симпатичной, но не вызывала желания взять и поехать в Екатеринбург, чтобы вживую увидеть это «достижение» современного искусства.
А.П.: Деятельность Наили и Арсения была основополагающей для формирования местной художественной среды. Можно сказать, что ГЦСИ под их руководством породило в том числе и меня: студенткой я волонтерила на всех их проектах, включая «Длинные истории» и Out Video. Начало нулевых было временем взаимообмена и открытия международных имен: к нам с воркшопами приезжали такие звезды, как Ник Голдберг или Ким Суджа. Когда в ГЦСИ пришла работать новая команда из трех выпускников искусствоведческого факультета Уральского госуниверситета — ее, то есть нашей задачей стало расширение сообщества вокруг институции. Опереться, кроме университета, было не на что, поэтому мы пришли туда и сказали: «Вы будете нашей главной площадкой!» — и предложили начать с совместной конференции для музейщиков и галерей. К тому же в 2005 году сменилось руководство департамента культуры города. Новые чиновники заявили, что собираются разработать стратегию развития культурной политики Екатеринбурга, и позвали нас в соавторы стратегического проекта развития города «Екатеринбург — центр современного искусства». Об этом мало кто знает за пределами города.
М.К.: То есть еще до начала так называемой «пермской культурной революции»?
А.П.: Да, еще до Перми. А еще раньше, в 2002 году, произошли серьезные перемены в нашем университете. Деканом искусствоведческого факультета стал Сергей Леонидович Кропотов, который до этого преподавал и писал докторскую диссертацию в Штатах. Он привез оттуда современную культурологическую методологию и упаковал ее в важные исследования про толерантность и локальность. Именно под его влиянием я начала работать над диссертацией, посвященной репрезентации региональной идентичности в современном искусстве. Кропотов привозил в Екатеринбург интересных лекторов, организовывал для преподавателей и студентов стажировки и вообще много делал для нашей интеграции в мировой контекст. Именно он первым начал писать и говорить о том, что Екатеринбург — город современного искусства: у нас есть музей с сильной коллекцией авангарда, школа современного танца и ГЦСИ, много амбициозных театров — Коляда-театр, оперный театр, музкомедия. Это сильные институции с сильным зрительским запросом. В 2005 году еще не было идеи биеннале, но в проекте развития города уже были прописаны разные фестивальные форматы и необходимость открытия музея современного искусства. С тех пор город был очень лояльно настроен к нашей деятельности.
Кроме того, ситуация недостаточного финансирования заставила нас серьезно отнестись к выстраиванию партнерских отношений с бизнесом. Из практики стало понятно, что проще просить не на какую-нибудь художественную лабораторию ГЦСИ, а на большой проект. Размышляя над тем, подойдет ли формат биеннале для Екатеринбурга, я поняла, что само слово «биеннале» отзывается в сердцах и чиновников, и бизнеса, и всех сразу.
М.К.: С 2017 года ты возглавляешь уже не филиал, а всю региональную сеть ГЦСИ. Когда мы говорим о Екатеринбурге, мы должны понимать, что это крупный экономический центр, столица Урала, где есть, если верить тебе, и коллекционеры, и потенциальные спонсоры проектов. Но можно ли этот опыт транслировать на другие регионы? Можно ли, например, открыть филиал в городе Камышин и развести там такую же бурную деятельность?
А.П.: Когда полтора года назад я уходила с поста главы уральского филиала, то много думала о том, как оценить KPI моей 11-летней работы в Екатеринбурге. И поняла, что могу гордиться тем, что за годы работы мы породили себе множество конкурентов. Сейчас почти все, кто работает в прогрессивной культурной сфере Екатеринбурга, — «дети ГЦСИ»: наши бывшие сотрудники, студенты, которые ходили к нам на лекции или волонтерили на наших проектах или проектах, которые возникали как альтернатива нашим. Именно к нам приходили самые крутые люди города, они учились у нас, а потом уходили с амбициями делать что-то самостоятельно. Недавно, например, в Екатеринбурге появилась коммерческая галерея, деятельность которой перечеркнула вечное нытье художников: «Мы не продаемся, в нашем городе нет рынка...» Есть рынок в Екатеринбурге! Сегодня крупные бизнесмены инвестируют в «уктусскую школу», в наших семидесятников и восьмидесятников, уральский андеграунд. Кто бы мог поверить в это еще три года назад? Новый уровень, в том числе и работе моих коллег из ГЦСИ-Урал, был задан появлением Ельцин Центра, который ввел очень высокие требования к организации пространства: сегодня уже стыдно не покрасить стенку к выставке и так далее.
Работая со всей сетью, я, конечно, стараюсь, проанализировав все best practices, переосмыслить стратегию региональной сети ГЦСИ через призму этого опыта. Но, честно говоря, объездив в прошлом году филиалы, я не увидела универсального сценария для всей России.
М.К.: Я не говорю про универсальный сценарий. Понятно, что каждый раз нужно выстраивать стратегию исходя из локальных особенностей. Но проблема заключается в том, что получилось пока, на мой взгляд, только в Екатеринбурге и Нижнем Новгороде — и больше нигде.
А.П.: Скорее можно говорить о том, что филиалы находятся на разных стадиях развития. К тому же стратегия главы Волго-Вятского филиала ГЦСИ Анны Гор и те стратегии, которые мы выработали в Екатеринбурге, — абсолютно разные. Гор сосредоточена на выстраивании институциональной практики, а Екатеринбург — на логике развития большого проекта и с ним универсальной темы для большого региона.
М.К.: Осенью прошлого года я была на организованном в рамках Индустриальной биеннале при поддержке Благотворительного фонда Владимира Потанина форуме «Искусство как предприятие», и он меня потряс.
А.П.: В каком смысле?
М.К.: Энтузиазмом участников. Конференция собрала десятки профессионалов с разных концов России, хотя, как ты знаешь, у нас есть проблема, которую можно обозначить как «география против искусства» — перемещаться по России долго и дорого. Но, тем не менее, за участие в конференции даже просто в статусе зрителей люди проголосовали рублем, купив билеты и сняв гостиницы. Это первое. А второе — это новая политика фонда Потанина. Он всегда мне представлялся довольно консервативной и ориентированной на музей институцией с очень понятной политикой, которая заключалась в поддержке региональных музеев и в их ненавязчивой, осторожной модернизации. И тут фонд неожиданно проявил интерес к современному искусству. Но одно дело войти в число дарителей Центра Помпиду, который получил в 2016 году большую коллекцию русского современного искусства, и совсем другое — поддержать конференцию в Екатеринбурге. Как вы с ними договорились?
А.П.: В какой-то момент и у ГЦСИ, и у фонда Потанина совпали глобальные повестки, направленные на «вспахивание» и собирание регионов. Интерес к региональному — сегодня актуальный тренд и востребованная тема, поэтому в ГЦСИ мы отдаем много сил и энергии для создания общей повестки у разных филиалов, которые до этого, как, например, Екатеринбург и Владикавказ, вообще мало соприкасались друг с другом. Фонду Потанина мы еще в 2015 предложили помочь нам с проведением Ассамблеи Всемирной биеннальной ассоциации в Екатеринбурге, которая могла бы укрепить позиции Индустриальной биеннале в глобальном контексте. И это стало одной из моих важных профессиональных побед — Ассамблея состоялась, и на нее приехали самые важные в биеннальном движении люди от Гаваны до Йокогамы. К тому же на наше мероприятие впервые приехали люди, занимающиеся социальными проектами и благотворительностью: представители «Норникеля», «Евраза», «Северстали», «Магнезита». Они хотели познакомиться с нами, посмотреть, что мы делаем в связке предприятие-художник, понять, что может дать биеннале для территории. Это был прорыв, учитывая, что вопрос многие годы выхолащивался в бестолковых обсуждениях на тему «бизнес и искусство», где бесконечно из пустого в порожнее переливались одни и те же никогда не получавшие реального воплощения идеи. А в Екатеринбурге мы обсуждали только работающие, апробированные в реальности сценарии, которые можно было брать и реализовывать на новых местах. Руководство фонда Потанина увидело, что именно в этой деятельности есть реальные перспективы, и мы легко договорились о продолжении нашего сотрудничества.
М.К.: Что привлекает представителей других крупных компаний?
А.П.: Совмещение интересов культуры, бизнеса и производства на конкретной территории, культура предприятия. К тому же лично мне сегодня очень интересна тема филиализации музеев. Зачем музеи создают бесконечные филиалы, какова специфика работы филиала в отличие от центра? Именно поэтому на форум «Культура как предприятие» мы пригласили первого директора Лувра-Ланс Ксавье Декто, после выступления которого я знаю, что делать в рабочих поселках. Над историей про то, как объединять людей, задавая им общую важную повестку, уже долгие годы работает и фонд Потанина. Или, например, кейс Музея станка в Туле. Ростех и кластер «Октава» выступили стратегическими партнерами Индустриальной биеннале, а мы участвовали в создании концепции музея, очень близкого по духу биеннальной специфике.
М.К.: На Урале довольная сильна идентичность, связанная с индустриализацией, производством и так далее. Но на Урале, в Орске, живет большая часть моих родственников, и от них я знаю, что заводы — это уходящая натура. Производства останавливаются, а люди остаются и каким-то образом приспосабливаются к жизни. Екатеринбург — витрина Урала, крупный финансовый и экономический центр, у него все хорошо. Но есть тот же Орск или город Берёзовский с его знаменитыми провалами, и, читая репортажи из него, ты не понимаешь, как и зачем там живут люди. Каким ты видишь образ будущего Урала? Это будущее вообще существует или нет? Не спасем мы заводы с помощью культуры, сделав из них выставочные залы. И, соответственно, не спасем людей.
А.П.: Сейчас все очень меняется, поэтому последнюю биеннале мы и посвятили четвертой индустриальной революции. Сегодня перед нами стоит не только проблема закрывающихся заводов, но более глобального масштаба проблема огромного количества профессий, которые не переживут новый индустриальный поворот. Не только рабочие, которые давно уже не востребованы производством в том же объеме, что в советское время, но и бухгалтеры, работники банков, водители — все они не впишутся в экономику пост-труда, роботов и искусственного интеллекта. Все они куда-то должны будут идти переучиваться, становиться кем-то другим. Я всем на Урале рассказываю именно об этом: мало сделать выставку достижений промышленности в Екатеринбурге, один «Иннопром» никому ничего не даст. Мы спасемся только в гуманитарном измерении. Ты права, Екатеринбург спасать не нужно, но Урал — это не только он, но и малые города. Я была на посвященной моногородам конференции в Челябинске, где прошла презентация промежуточных итогов программы «Стрелки» «Пять шагов благоустройства». И там все прямо по Маслоу: сначала дороги, потом крыльцо починить, потом отопление, детские площадки построить и так далее. И вот сидит руководитель программы и говорит: мы нашли инвестиции, провели обучение мэров, дырки закрыли, но проблему вымывания населения из моногородов так и не решили. Это уже вопрос политического планирования приоритетов. И часто на сцену в этот момент выходим мы со своими сценариями. Накопленный нами опыт биеннале — это опыт работы с успешными металлургическими компаниями и с очень сложными территориями, вроде Карабаша с его умирающими заводами и экологической катастрофой, где мы сделали один из наших самых сильных проектов.
М.К.: У этих предприятий есть какая-то социальная политика? В советское время завод давал людям все — работу, образование, жилье, следил за твоими детьми, когда ты уходил в смену, распределял путевки в профилактории и на курорты. Завод также формировал культурную политику, предлагая в своих домах культуры определенную программу. Но эта система была слишком патерналистской, и она воспитала поколения людей, зависимых от патернализма. Что происходит сейчас? Все эти бизнесы и предприятия становятся твоими спорадическими партнерами, потому что ты модная девушка со связями, которая может и московских чиновников, и иностранцев к ним привести, или это их осознанная повестка, основанная на понимании того, что такое социальная ответственность бизнеса?
А.П.: Сейчас многие осознают свою социальную миссию, хотя у всех это осознание выражается по-разному. Конечно, представители бизнеса, особенно в малых городах, не готовы на 100% брать на себя социальную ответственность, и именно поэтому они становятся нашими партнерами. Объясню. Они видят во мне мощную федеральную институцию, которая может им дать путь к партнерству с государством, чтобы профинансировать их собственные проекты.
М.К.: То есть это симбиоз, замкнутая пищевая цепь.
А.П.: В нашей практике было много таких кейсов, и один из любимых — это история про Сатку, моногород с населением 50 тыс. человек в Челябинской области. В какой-то момент Сатка заказывает Высшей школе экономики «Стратегию развития Саткинского района», где прописываются ценности индустриального города и объясняется, как с ними работать с разных точек зрения, и в том числе с социальной. Сегодня Сатка — это город, где реализуется полноценная культурная политика с урбанистической программой, обменными проектами с музеями, паблик-артом. Недавно я снова побывала в Сатке и не узнала город: совершенно другие ощущения, арт-объекты на набережной, росписи на фасадах. В Сатке проводятся воркшопы, город стал постоянной резиденцией Уральской биеннале. Они говорят: «Нам мало, чтобы художники иногда к нам приезжали, нам нужно, чтобы это была постоянная практика», а мы в ответ предлагает новые программы — детскую, кинопоказов и так далее. И надо сказать, что в эту программу по преобразованию среды инвестирует и город, и область, и предприятие.
М.К.: Как я понимаю, уральский филиал вообще ориентирован на работу внутри региона.
А.П.: Когда мы переименовались из «екатеринбургского» в «уральский» филиал ГЦСИ, то начали думать о том, как нам объять весь Урал. Самое простое и одновременно самое неэффективное и провальное решение — путешествующие выставки. Нам нужны были проекты, которые создают видимый эффект, поэтому мы сосредоточились на программе резиденций. Сделать в рамках, например, заводской резиденции выставку — значит втянуть в это половину штатного менеджмента, который должен художника принять, его капризы выполнить, какую-нибудь формовку для него отформовать, которую никогда в жизни не формовали, и так далее. Сначала многие этому сопротивляются, а потом втягиваются — и вот на биеннале приезжает весь Саткинский завод, потому что ну как не приехать, там же стоят наши огнеупорные матрешки! Гордость!
М.К.: Возвращаясь к тому, с чего мы начали. А ты сама чувствуешь, что город изменился за годы проведения биеннале?
А.П.: Да, очень сильно. В 2007 году мы сделали большую персональную выставку Улая в Екатеринбурге (она потом переехала в Москву в ГЦСИ), и, помню, через нее прошло 350 человек. Дома я рыдала оттого, что никому ничего не надо и не интересно, что же делать, как с этим жить?! Но через 10 лет Екатеринбург стал городом, которому все интересно и до всего есть дело, я наслаждаюсь публикой в ГЦСИ, да и на всех других площадках. Полноценная жизнь — когда весь город становится твоим партнером в совместных проектах.
М.К.: Я знаю, что вы заказали социологическое исследование Индустриальной биеннале. Какова его цель?
А.П.: Мы хотим понять, как сделать частью своей аудитории тех людей, которые ни разу даже не подумали о том, чтобы заглянуть на биеннале. Меня очень вдохновило исследование аудитории, которое пару лет назад подготовил Политех. Но когда я его прочитала, то поняла, что опыт Политеха нельзя проецировать на региональную ситуацию. В регионах все по-другому, например, оказываются эффективны совершенно другие способы работы со зрителем. Сейчас мы хотим не только получить новых зрителей, но и сделать лучше ту аудиторию, которая у нас уже есть.
М.К.: На форуме «Культура как предприятие» был кейс хипстерского фестиваля, похожего на московский «Ламбада-маркет». И организаторы признались, что ввели плату за вход, чтобы, грубо говоря, отсечь гопников. Из зала прозвучал вопрос: «А не считаете ли вы, что это не очень правильно? Это же обычная сегрегация». И действительно мы сильно ориентированы на то, чтобы отсекать от культуры, скажем так, «угрожающие ей группы населения». Но, если я правильно поняла ваши цели, вы хотите привлечь тех самых людей, которых до такой степени боятся ваши коллеги, что делают все, чтобы их не было на мероприятиях?
А.П.: В защиту коллег скажу, что у них, наверное, здравый смысл срабатывает: для них это формат фейсконтроля. Но мы сознательно бьемся за аудиторию, которая на выходных идет в IKEA или проводит время в торговом центре. Здание, в котором проходила биеннале, хоть и находится на набережной, по которой все гуляют, но немного утоплено вглубь от пешеходной зоны. У меня даже была идея выйти с плакатом «Налево! Сюда! Биеннале тут!», чтобы перераспределить в нашу пользу потоки гуляющих. Но решение оказалось изящнее. Летнюю программу биеннале мы пригласили делать ребят, которые смогли превратить это место в уникальную площадку с концертами, пинг-понгом и так далее. Получилось очень атмосферно и здорово, но все равно человеческий поток очень тяжело менял свое движение. Я хорошо понимаю, что мимо нас пройдет миллион человек, но кто-то все-таки сделает шаг в нашу сторону, а потом, может быть, вернется второй и третий раз. Из этих людей за 8 лет и сложилась качественная база нашей аудитории. Я, к сожалению, пока не видела итогов исследования, могу сказать лишь, что наш посетитель — это в 70% случаев женщина в возрасте от плюс-минус 30 лет.
М.К.: В России вообще основной потребитель культуры — женщины.
А.П.: А я всегда себе представляю некоего молодого человека, любопытствующего и интересующегося, но вот… женщины. Да будет так!
