Сергей Попов: «Не дождетесь!»
Три ведущие отечественные галереи современного искусства, три столпа так называемой «большой четверки» российского арт-рынка на прошлой неделе одновременно заявили о своем закрытии. Неважно, что они при этом продолжают арендовать те же площади на «Винзаводе» и — каждая на свой лад — называют этот процесс «трансформацией». Важно, что прекращается их основная функция как галерей — продажа произведений искусства. По крайней мере, об этом всегда говорилось как об основной функции. Попробуем разобраться, так ли это на самом деле и что это означает для рынка современного искусства,— а не для всего художественного процесса, в рамках которого это событие стоит толковать как исключительно положительное, — ведь число некоммерческих институций, поддерживающих новейшие тенденции, разом выросло аж на три весомых единицы.
Когда я по горячим следам обдумывал написание этого текста, фраза, с которой он должен был начинаться, звучала примерно следующим образом: «Если бы современное русское искусство котировалась на открытом рынке, его акции в этот день упали бы процентов на 30». Но поскольку я не люблю делать скороспелых выводов, поразмыслив пару дней я решил, что такой фразе в тексте не место. Дело не в том, что, согласно одним мнениям, поскольку открытого рынка искусства у нас нет, то и падать нечему, и не в том, что, согласно другим, все давно уже упало, так что падать, собственно, некуда. Просто, по моим ощущениям, факт закрытия трех галерей именно открытому рынку может дать положительный толчок. Исходя из парадоксального принципа «Арт-рынок умер! — Да здравствует арт-рынок!».
Если уж мы заговорили о смерти рынка современного искусства в нашем отдельно (как всегда) взятом отечестве, то надо со всей откровенностью сказать, что последние четыре года он всецело находился в посмертном состоянии. Я неоднократно называл точную дату его смерти — 28 октября 2008 года: международный аукцион Phillips de Pury, единицы проданных лотов среди тех мастеров современного искусства, за которых еще считанные недели назад готовы были биться коллекционеры и дилеры всех мастей и которые всеми справедливо полагались образцом ликвидности. Предвестие кризиса в нашей среде чувствовалось еще раньше: к 2008 году крупные коллекционеры свои собрания сформировали, за шедевры были уплачены солидные суммы, звезды вышли в тираж и режим повтора, а новое поколение еще не набралось сил. Да и сам рынок был камерным, все друг друга знали, динамика на нем была во многом искусственной. На одном «давай-давай!» долго не продержишься. Надежда на то, что современное искусство в кризис станет использоваться как одна из альтернативных инвестиций, оказалась преждевременной. Да и как могло быть иначе, если некоторые весомые операторы этого рынка слова «инвестиции» чураются как чумы, а аукционы люто ненавидят?! Слова же о закрытости информации в этом сегменте очевидны настолько, что повторять их нет нужды.
Вот он и умер. Этого, к слову, никто особо не заметил: поскольку вторичный рынок на современное искусство не успел к этому моменту сформироваться, а коллекций по нужде никто продавать не стал, в информационном поле особо ничего не поменялось. Да, на аукционах стало меньше современников из родных пенатов. Да, количество продаж постепенно снизилось. Да, скидки выросли для своих и для чужих. Да, художники стали опять бегать в поисках дополнительных заработков и продаж. Да, треть галерей закрылась. А что, в сфере искусства во всем мире где-то было иначе? А что, в других отраслях жизнедеятельности в кризис стало лучше?
А теперь подумаем: это что, здесь в первый раз? Разве не было затишья начала нулевых? Не было кризиса 1998 года, после которого на «Арт Манеже» показывалась инсталляция из надгробий галерей современного искусства? Не было нищих 1990-х? Когда было по-другому? Да всегда новое русское искусство расцветало в борьбе со средой! Всегда вопреки и никогда благодаря! Все средства, помним, были хороши для выживания галерей: и торговля антиквариатом, и параллельный бизнес, и участие в политтехнологиях. Быть может, наоборот, это испытание «тучными» годами и цивилизованным, сложным, динамичным рынком лишило иных галеристов привычного иммунитета? К хорошему ведь привыкаешь быстро...
Я согласен с тем, что торговля современным искусством никогда не была в России бизнесом в том смысле, в котором бизнес понимается повсеместно: как средство извлечения максимальной прибыли с минимальными затратами. Во всем мире так, и в эту сферу идут одержимые энтузиасты, любящие искусство и по-настоящему преданные своему делу. Но я категорически против утверждения, что торговля современным искусством — это не бизнес, не извлечение прибыли путем перепродажи произведений. Я против того, чтобы те, кто это утверждают, назывались бы галереями. Есть масса других возможностей функционирования на территории искусства, как коммерческих, так и не очень: никто не мешает называться фондом, выставочным залом, проектной территорией, продюсерским центром, даже музеем современного искусства. И зарабатывать на этом, если получается. И раз возникла необходимость в деятельности еще трех некоммерческих площадок на «Винзаводе» — я не могу не приветствовать их желание перестать называться галереями.
Я считаю, это нормальный процесс. Двадцать лет — долгий срок, я знаю это по себе, я связан с искусством ровно столько же времени. Двадцать лет «тянуть» галерею в этой стране должно быть невообразимо тяжело: один кризис сменяется другим, невежественность общества не снижается, государство и не думает помогать, правые обвиняют в мафиозном заговоре, левые — в продажности капиталу. Кому-то после стольких лет борьбы хочется уделить больше внимания личным, а не общественным перспективам, у кого-то кончились деньги, кто-то просто дико устал.
Показательно, впрочем, что это происходит в одночасье. В этом нельзя не заметить след если не заговора, то некоего сговора, соглашения давних коллег. Прецедент ведь не в том, что кто-то закрывается, — раньше же закрывались, и тоже не последние институции, взять хоть галерею Stella Art, хоть GMG, хоть Volker Diehl. И «Риджина» переезжала три раза, сопровождая переезды длительными паузами. Но все это происходило потихонечку, потому и обсуждалось кулуарно. Вот и сейчас, если бы поодиночке, гуськом, друг за дружкой — может, и легче было бы воспринято. Но нет, все в результате очень эффектно получилось: погибать, так с музыкой. Уходя, напоследок так хлопнули дверью, чтоб ее с петель сорвало. Мол, если нам рынок не покорился, так не доставайся ж он никому. Именно таков тон некоторых сопровождающих это событие текстов: якобы, уход одного — проблема; уход троих — система. А о последствиях выстраивания такой «системы» никто не подумал? Как это может отразиться на оставленных галереями художниках, а главное — на доверии коллекционеров, важнейших игроков рынка? О них в суматохе забыли, а ведь это их усилиями в ответ на усилия галеристов и был выстроен рынок. Это их тысячи, а то и миллионы долларов вложены в наши намерения и чаяния, в наши интенции и компетенции. Так может, все-таки не галеристам и решать, когда рынок закрывается? Насколько мне известно, в этом вопросе решающий голос принадлежит основным «держателям акций» — самим покупателям.
Конечно, призадумались те последнее время, закручинились. Призадумаешься: дела на рынке плохи, чего греха таить. Но, повторим еще раз, плохи они в мире повсеместно, и уже не первый год (хоть местами идут на поправку). Однако сам рынок, конечно же, никуда не делся. И не денется, покуда не изменится вся международная экономическая система. И не может деться, потому как он — малая, но неотъемлемая часть этой системы. Система — то, что остается после ухода отдельных ее участников. Рынок как раз и есть саморегулируемая система, а выход из нее трех ведущих участников — грустное следствие ее стагнации и сбоя. Но — осмотримся — не все ж ушли. Некоторые остались. Может, самые упертые. Может, самые терпеливые. Может, самые оптимистичные. Может, самые оборотистые. Кто-то всегда должен оставаться. Как на страже: на защите интересов. Вопреки обстоятельствам, с верой в чудо. А чем, как не чудом, была каждая сделка на нашем рынке искусства? Прекрасным маленьким чудом — чудом изменения символического капитала.
Рынок в ближайшее время необратимо изменится. Это естественно, он и раньше все время менялся. Он не стоит на месте, он движется. Он меняется во всем мире — одни галереи закрываются, другие открываются, меняются правила игры и игроки, их диктующие; гиперпрозрачность и ускорение информационной сферы уже привело к необратимым изменениям на нем. Вообще если в рынке нет динамики, которая бывает как положительной, так и отрицательной, значит, он мертв. Лично мне по-прежнему важно находиться внутри этих рыночных процессов, участвовать в них, содействовать их изменениям, их улучшению. Я остаюсь. И на паническое предложение не паниковать отвечаю известным анекдотом: «Рабинович, как здоровье?» — «Не дождетесь!».
