Алиса Савицкая: «Полезно добавлять в нашу деятельность провинциальные нотки»
Алиса Савицкая — молодой российский куратор и неутомимый exhibition-мейкер одной из лучших отечественных площадок — нижегородского Арсенала. Шеф-редактор «Артгида» Мария Кравцова встретилась с Алисой и поговорила о константах профессиональных стандартов, сентиментальности и провинциальности как больших плюсах и о том, что кроме современного искусства составляет культурную идентичность Нижнего Новгорода.
Алиса Савицкая, куратор, руководитель отдела выставок Волго-Вятского филиала ГЦСИ в составе ГМИИ им. А.С. Пушкина. Фото: Александр Романенко. Сourtesy Волго-Вятский филиал ГЦСИ в составе ГМИИ им. А.С. Пушкина
Мария Кравцова: Мы живем в мире, который радикально меняется прямо на наших глазах, и наивно полагать, что изменения не коснутся художественной и, уже, кураторской сферы. Как сегодня понимает профессию куратора молодой, но уже сделавший несколько, я бы сказала, монументальных художественных проектов, вроде выставки «Жизнь живых» в московском Центре современного искусства, профессионал?
Алиса Савицкая: Во-первых, мне кажется, что для нашего мира профессия куратора выглядит несколько архаичной, и если есть возможность не делать кураторские проекты, то лучше их не делать, а развиваться в каких-то других направлениях. В российском профессиональном поле сегодня очень не хватает, например, экспозиционеров и exhibition-мейкеров. Тех, кто умеет делать не кураторские проекты, но выставки как дисплеи, шоу, показы, то есть демонстрации творчества одного или нескольких художников, какого-то направления, периода в искусстве, исследуемого корпуса работ. Такие специалисты существуют, но наша профессиональная среда не направлена на их развитие. Стремно сказать о себе: «Я — экспозиционер», — когда весь процесс построен вокруг фигуры куратора и все стремятся стать кураторами. Но все же, если есть возможность не делать кураторские проекты, то есть не браться за сверхзадачи, а научиться хорошо выполнять работу, связанную с предъявлением искусства зрителю, — лучше сосредоточится именно на этом.
Кураторское кредо, на мой взгляд, состоит в том, что, с одной стороны, куратор должен постоянно меняться, а с другой — придерживаться профессиональных стандартов. У нас же, напротив, стандарты качества часто игнорируют: тексты к выставкам плохо написаны, этикетки расположены не с той стороны, произведения выставлены без учета существующих требований к экспонированию, исследовательская работа проведена не очень глубоко, общее визуальное решение и пространственный нарратив выставки отданы на откуп сторонним архитекторам. Стандарты качества, которые на Западе впитываются «с молоком матери», у нас не соблюдаются, и их несоблюдение оправдывается неким кураторским видением.
М.К.: Некоторые мои знакомые, которые хотели стать кураторами, стремились к власти и высокому в художественной иерархии статусу. Куратор как метахудожник, пастырь, собирающий вокруг себя работы и авторов, чтобы сконструировать из них свое нечто, — это действительно очень архаичная, хотя до сих пор притягательная модель. Но вы предпочитаете другую модель, почти все ваши проекты сделаны в соавторстве.
А.С.: Я зареклась делать выставки одна. Естественно, в Арсенале через меня проходит дикий поток выставочных проектов, и часто мне приходится их условно «курировать». Например, каждый год мы выбираем одного художника и делаем с ним новогоднюю выставку. В этом и других подобных проектах я значусь куратором, хотя на самом деле на мне лежат организационные функции, связанные с тем, как правильно показать художника. В рамках таких проектов я не занимаюсь генерацией новых смыслов, не создаю новые стратегии, а просто обслуживаю художника и те институциональные задачи, ради которых его пригласили в Арсенал.
М.К.: Многие проекты, над которыми работают команды формата «Художник — куратор — архитектор», нередко заканчиваются войной амбиций.
А.С.: Это несоблюдение субординации. Мы работаем в поле современного искусства, а это значит, что, пока в нашей сфере не произошли какие-то новые революционные изменения, ключевым участником процесса для нас является художник. И если мы художника приглашаем, вступаем с ним в какое-то проектное взаимодействие, что-то придумываем вместе, то дальше внутри этой на время скомпоновавшейся «микросемьи» мнение художника играет ключевую роль. Задача и куратора, и архитектора — обслуживать предложенную художником идею. Но при этом «обслуживать» вовсе не значит буквально выполнять все требования. Важен диалог: куратор и архитектор могут что-то рекомендовать, но конечное решение остается за художником. Кураторская свобода — это свобода выбора: ты выбираешь художника, принимаешь решение о совместной работе, договариваешься с ним о проекте, находишь общий язык… Но дальше к мнению художника нужно прислушиваться и соблюдать его интересы.
М.К.: Впервые слово «регион» я услышала именно в Нижнем Новгороде. Много лет назад, говоря об искусстве вне Москвы, я произнесла слово «провинциальное», после чего меня мягко поправила то ли Любовь Сапрыкина, то ли Анна Гор. Надо сказать, с тех пор словосочетание «искусство провинции» я не употребляю. Понятно, что называть провинцией все, что находится за пределами МКАДа, — это имперский атавизм, но «провинциальность» все же присутствует как в нашей жизни, так и в нашей культуре. Но какие ощущения лично у вас? Из чего состоит Россия — из одной большой провинции или все-таки из регионов?
А.С.: Мне нравится слово «регион», потому что оно более формальное. У нас субъекты РФ называются регионами. Вопрос в том, является ли регион провинцией… Думаю, во всех регионах ситуация разная, да и градус провинциальности в каждом конкретном случае вариативен. В каких-то аспектах Нижний Новгород провинциален. Например, провинциальной можно назвать нашу музейную сферу. По сравнению с нами, например, Тула, более провинциальный с точки зрения уровня и качества жизни город, похожа на мощный музейный центр с достаточно модными и современными (по региональным меркам) музеями. Если говорить про нашу институцию, мне кажется, что мы не провинциальны. С другой стороны, я не уверена, что слово «провинция» всегда имеет только негативную окраску. Иногда, раздуваясь до серьезного институционального масштаба, нам полезно добавлять в нашу деятельность какие-то легкие провинциальные нотки: свойскость, сентиментальность, открытость.
М.К.: Все это у вас есть и очень сильно располагает к вашим проектам.
А.С.: Сентиментальность не обязательно является минусом, часто именно она делает институцию особенной в хорошем смысле этого слова. В качестве примера приведу наш Арсенал — взрослую, зрелую и выверенную институцию, в которой, тем не менее, сохраняется какая-то человечность. Эта человечность очень важна при работе в регионе. Мы должны чувствовать все, что происходит вокруг нас, ощущать жизнь в мелочах, улавливать новые культурные процессы, явления, инициативы, у которых еще нет высокого качества и профессионального веса. Толерантность к провинциальности помогает нам услышать людей, у которых есть интересные идеи, но которые не умеют писать заявки; услышать художников, которые не могут артикулировать свою стратегию, потому что они не учились в ИПСИ или Школе Родченко. Давать провинциальности однозначную оценку, отрицать ее или считать исключительно негативным качеством — неправильно.
М.К.: Лет десять назад я услышала от сотрудников нижегородского ГЦСИ, что в вашем городе есть все, кроме художников. И, действительно, многие годы в Нижнем «жили и работали» всего лишь трое Галина Мызникова и Сергей Проворов (группа «Провмыза») и Евгений Стрелков. Были и другие, например, Николай Олейников, но они все в какой-то момент переезжали в Москву или еще куда-нибудь. Но с того разговора прошло много времени, что-то изменилось?
А.С.: В 2011 году мы открывали первую очередь Арсенала выставкой «Метель», на которой, кроме имеющей международную известность группы «Провмыза», не было ни одного нижегородского художника. Сейчас все изменилось! У нас выросло целое поколение художников, которые, в отличие от «Провмызы», Жени Стрелкова или Коли Олейникова, не являются «штучным товаром». Они не существуют сами по себе, а образуют некую социальную общность. Все эти художники — выходцы из стрит-арта, их принято называть «нижегородскими уличными художниками». Но это название мне кажется формальным и не совсем точным, потому что оно слишком навязчиво отсылает к субкультурным уличным практикам. Интересно, что эти выходцы из субкультуры в какой-то момент начали развиваться в собственном направлении и формировать уникальный язык нижегородского искусства — хорошо узнаваемую и немного избыточную нижегородскую эстетику. Они выработали свои стратегии работы с городом и стали полноценными, зрелыми, даже, может быть, излишне взрослыми, для своего юного возраста художниками, которые умеют работать и в выставочном пространстве, и на улице в формате паблик-арта. Эти художники уже приобрели определенную известность за пределами Нижнего. Про них писали syg.ma, «Афиша»… Пару лет назад даже появилась мода ездить в Нижний Новгород, чтобы познакомиться с нижегородским уличным искусством. Авторы этого поколения хорошо известны в городе, потому что их видно, они делают масштабные вещи, которые обращают на себя внимание горожан. Они работают с местными жителями и зачастую занимаются не нелегальными практиками, а создают свои произведения, согласуя их с жильцами домов, с которыми общаются и дружат.
Сегодня популярность приобретена, работы сфотографированы, про их авторов написано в модных издания, но все смотрят на стрит-арт как на общегородское явление, которое добавляет художественного колорита нашему и без того удивительному ландшафту. В Нижнем очень экзотический исторический центр, а произведения искусства на улицах делают его еще более занятным. Мне кажется, сейчас мы подошли к опасной черте. Скоро туристический интерес к нижегородскому стрит-арту иссякнет, и важно начать разбираться, почему эти художники для нас интересны и важны именно в поле современного искусства. Наша цель как институции заключается в том, чтобы осмыслить эти практики не только в контексте городской среды, но и в контексте общероссийского и международного художественного процесса. Естественно, речь не идет о том, чтобы вырвать художников из нижегородского пространства и начать рассматривать как вещь в себе, ведь они сформировались в этом городе и тесно с ним связаны. Сегодня нам важно понять, что делают наши художники, у кого какие стратегии работы, в чем уникальность каждого из этих очень разных авторов, каким образом городская среда, их уличное и субкультурное прошлое, их коммуникации между собой повлияли на то, чем они занимаются сегодня.
Подготовка к Триеннале музея «Гараж» очень помогла нам в этой работе. К нам впервые приехал не куратор-турист, которого мы развлекаем всеми богатствами земли нижегородской за два часа до поезда, а куратор, который ищет для своего проекта конкретного художника, общается с каждым автором отдельно, смотрит портфолио, задает вопросы. В данном случае этим искомым «конкретным художником» стала команда «ТОЙ», за которую я очень рада. Из всех нижегородских художников «ТОЙ» — наиболее субкультурные, причем эта субкультурность у них зачастую граничит с художественной маргинальностью. При этом у команды есть очень мощный творческий потенциал. Улица, стрит-арт тусовка для них являются инструментом для создания тех произведений, которые мы должны распознать и оценить в поле современного искусства. Да, сегодня они широко известны, но вместе с тем именно их искусство требует серьезного профессионального обсуждения: что они делают и почему они важны, помимо того что это прикольно и «досТОЙно» — одно из словечек, которые художники постоянно используют, выделяя слог «той».
М.К.: Есть еще одна тема, которую я хотела бы обсудить. В России прошлое связано с травмой, и мало кто из художников глубоко работает с ним. На той же Триеннале мы видим работы, обыгрывающие советское как декоративное или как археологическое…
А.С.: У меня есть теория о том, что в каждом культурно развитом регионе обязательно есть художник, который собирает советские артефакты и что-то из них конструирует…
М.К.: …Но, на мой взгляд, все эти работы не связаны ни с осмыслением прошлого, ни с осознанием и преодолением травмы. Их логика является логикой кабинета редкостей. На Триеннале я пока обнаружила лишь две работы, авторы которых последовательно работают с исторической памятью. Это работа Айслана Гайсумова «Номера» и работа Анастасии Богомоловой «Бакал». Но в свое время меня потряс твой проект «Музей великих надежд» именно как проект, посвященный прошлому и особенно — будущему в прошлом. Волжский регион вообще особенный. Когда, например, «патриоты» рассуждают про идеальную Россию, красивую, мощную, богатую и благополучную, по сути, никогда не существовавшую страну имени 1913 года, перед их внутренним взором, как мне кажется, стоит пожелтевшая фотография дореволюционного Нижнего Новгорода. Фанатам советского мифа греет душу индустриальная мощь Нижнего, соцгород, великий завод и так далее. «Музей великих надежд» представил это наше прошлое, но не идеализированное или мифологизированное, а заново переосмысленное. Как работать с прошлым?
А.С.: Действительно, мы имеем право на нашу историю, но важно понимать, что она не представляет собой некий линейный нарратив, а скорее напоминает багаж, из которого мы можем доставать каждый раз нечто новое, созвучное проблемам и вызовам современности. Сложность заключается в том, что часто мы не понимаем, какая история нам нужна сегодня и в какое будущее из этой истории мы собираемся двигаться. Она слишком большая, тяжелая и травматичная, и нам все время хочется, чтобы кто-то, причем не мы, взял на себя ответственность буквально за все — и за войны, и за репрессии, и за революции…. Таким же образом мы ищем «крайних» в наших отношениях с «настоящим» и «будущим».
Мне кажется, что залог успешной кураторской и художественной работы с историей, заключается в том, чтобы четко обозначить зону своей ответственности и в этих рамках отработать по полной программе. Наверное, если бы мы — художники, кураторы, исследователи — чаще обращались к истории, вычленяя из нее отдельные фрагменты и осмысляя их, прошлое перестало бы быть для нас таким страшным. Делая «Музей великих надежд» мы четко понимали, в какое будущее хотим идти и каким было прошлое наших «великих надежд». В рамках этого проекта мы решали массу институциональных, художественных и даже прикладных задач — например, проект дал нам хорошую базу для того, чтобы по-настоящему подружиться с локальными музеями на почве общих интересов.
М.К.: Вы произнесли слово «будущее». Меня как-то спросили, есть ли у нас, тех, кто связан с современным искусством, проект будущего. В Москве этот проект не артикулирован, вернее, он в какой-то степени замещен великим институциональным строительством. А что в Нижнем?
А.С.: У нас существует не проект, а скорее образ будущего. Мы регулярно говорим о том, куда мы идем. По пути мы периодически останавливаемся и спрашиваем друг у друга, виден ли горизонт. Центральное место в этом образе будущего для нас занимают отношения. Все остальные категории — художественные, институциональные, кураторские практики — меняются, и мы должны меняться вместе с ними. Эта изменяемость также является неотъемлемым компонент нашего образа будущего. Она была изначально заложена в архитектурном и концептуальном проекте Арсенала. Когда в 2000 году обсуждался вопрос о том, нужна ли Нижнему Новгороду своя коллекция современного искусства, мы решили, что она помешает нам меняться. Произведения хранятся в Москве, мы всегда можем их привезти, но наличие постоянной коллекции будет тормозить развитие нашей институции. Воля к изменениям буквально заложена в концепцию нашего здания: у нас маленькие хранения, большие выставочные пространства, которые все время нужно переделывать, перестраивать, изобретать в них что-то новое. Эта необходимость изобретать оказывается сильнее отсутствия времени, денег, ресурсов. Мы не можем просто привезти картины и их повесить, потому что, по сути, у нас нет стен! Наша задача — быть пространством жизни, пространством для разных отношений — отношений со зрителями, которые к нам приходят, с художниками, которые к нам приезжают, с кураторами, исследователями, критиками… Именно в этих отношениях и заключается для нас образ будущего. И появляется все больше людей, для которых мы становимся пространством отношений, коммуникации на территории и на языке современного искусства.
М.К.: Нулевые и десятые стали для Москвы временем активного институционального строительства. В результате мы получили довольно развитую инфраструктуру и при этом почти полное отсутствует внутренней критики и рефлексии внутри институций. У нас все «конкистадоры в панцирях железных», первооткрыватели и строители светлого будущего. Никто не сомневается в принятых решениях, никто не смотрит не только назад, но даже по сторонам, никто не соотносит себя с уже существующим опытом и контекстом, изобретение велосипеда — это наша нормальная повседневная практика.
А.С.: Вероятно, нам стоит поучиться у московских коллег уверенности в себе, потому что мы критично, а иногда и чересчур критично к себе относимся. В своей базовой институциональной стратегии мы абсолютно уверены, но внутри отдельных проектов мы много спорим, сомневаемся, ошибаемся и потом признаем свои ошибки. Собственно, право на ошибку — один из важных компонентов будущего. У нас должно право на слабость, право на уязвимость, право задавать своими проектами вопросы, а не выдавать постулаты.
Возможно, именно с этим, если возвращаться к работе с историей, был связан успех выставки «Музей великих надежд». Этот проект не состоял из тезисов, а скорее был направлен на создание неких ситуаций, в которых оказывались мы и наши зрители. Моя мечта заключается в том, чтобы после открытия выставки у нее начиналась еще одна жизнь, а реакции, которые возникли у профессионального сообщества, у зрителей, историков, краеведов, художников каким-то образом обрабатывались и становились частью выставочного проекта. Но пока это получается далеко не всегда.
Если говорить про работу со зрителями, то сейчас мы с руководителем нашего отдела по связям с общественностью Настей Полозовой развиваем идею того, что у нас больше нет целевых аудиторий. Мы переросли эти «целевые аудитории» и хотим, чтобы в Арсенал ходили совершенно разные зрители. В рамках отдельных выставочных проектов мы пробуем отказываться от целевых аудиторий в пользу «миллиона диалогов», когда зритель уже не мыслится как часть некой общности — «мужчина, 35 лет, высшее образование, двое детей, трудоустроен», — а становится конкретным человеком, с которым нужно говорить и взаимодействовать. Настя вводит практику индивидуальных показов выставки, мы устраиваем лотереи, после которых делаем индивидуальные кураторские экскурсии для зрителей. Мы хотим, чтобы в перспективе Арсенал стал пространством, где не «институция» взаимодействует с «целевой группой», а говорят друг с другом отдельные люди: зритель с другим зрителем, зритель с куратором, с художником и так далее. Наша цель — создать сложно сплетенную сеть связей и отношений.
М.К.: Насколько жители Нижнего Новгорода имеют привычку к потреблению культуры? У вас есть один очень мощный ресурс: Арсенал находится в центре города, в Кремле, куда горожане приезжают «отдыхать». Является ли посещение Арсенала частью их культурного досуга?
А.С.: Нижний — город достаточно инертный: горожане настороженно относятся ко всему новому. Но востребованность культурного досуга действительно растет. Люди постепенно привыкают и начинают ходить, а наша посещаемость потихонечку наращивается. Естественно, у нас есть кафе и магазин, детские проекты, а еще двор, с которым мы очень хотим работать, но пока не освоили его в полном объеме.
Обладая такой выигрышной городской локацией, мы вынуждены отвечать не только за современное искусство и за сегодняшний день, но и за прошлое. К нам приходит очень много туристов или живущих в дальних районах города людей, которые редко выбираются в центр. Им необходимо получить знание о месте, в котором они оказались: о здании Арсенала, о Кремле. Масштабной краеведческой экспозиции в нашем городе нет, поэтому вопросы об истории Нижнего Новгорода адресуются всем музеям, в том числе и нашему. Для нас это большой вызов: к современному искусству у туристов нет специального интереса, они хотят получить минимальные краеведческие знания, купить сувениры и пойти дальше смотреть на стены древнего Кремля. Сейчас мы разрабатываем бесплатную экспозицию об истории Кремля и Арсенала во входной группе здания. Мы уже понимаем, о чем нужно говорить с нашими гостями. Теперь нужно понять, как говорить на эти темы языком современной культуры. Ну и конечно, нам хотелось бы, чтобы после посещения этой экспозиции зрители заинтересовались нашими временными выставками.
М.К.: Взаимодействие с публикой — одна из самых обсуждаемых сегодня тем, но есть еще и профессиональное взаимодействие и сотрудничество. Как у вас со всем этим дело обстоит?
А.С.: Работать с местными коллекционерами не легче, чем с локальными музеями. Тема нижегородских коллекционеров и их собраний нас интересует уже давно. С музеями мы дружим или приятельствуем. Но мы не хотим им ничего навязывать, а осторожно ищем точки соприкосновения, общие интересы и темы, как это было с «Музеем великих надежд». Бывает, что мы друг другу помогаем. Бывает, оказываем нашим музеям консультационную помощь, например, в написании грантовых заявок.
М.К.: Для меня Нижний Новгород — это современное искусство, которое равно Арсеналу, но что кроме него составляет культурную идентичность города?
А.С.: Я думаю, что важный компонент нашего города — архитектура. Это и деревянная архитектура, из которой, по сути, выросло то современное искусство и те авторы, что активно работают в городе сегодня. Это и харитоновская школа (нижегородская архитектурная школа, последователи Александра Харитонова — главного архитектора Нижнего Новгорода в 1993–1998 году. — Артгид), которая очень тесно взаимодействовала с историческим контекстом. Это и развитое по региональным меркам архитектурное сообщество. Это и архитектурный рейтинг, который в нулевые занял довольно критическую позицию по отношению к тому, что происходит в сфере архитектуры и городского пространства. Это и Дни архитектуры, которые каждый год проводит архитектурный критик Марина Игнатушко и на которые в Нижний приезжают архитекторы со всего мира. Это довольно сильная архитектурная академия (ННГАСУ) с кафедрой ЮНЕСКО. Да и сама история города зачастую рассказывается через архитектуру — не случайно у нас появилась такие проекты, как «Живой уголок» или «Коммунальный авангард».
Еще для нас очень важен ландшафт. Причем наш ландшафт, в отличие от других волжских городов, где есть река, даль и просто красиво, связан с Нижегородской ярмаркой, с экономикой. Нижний Новгород до революции называли «карманом России». По речным путям в Нижний привозили товары. Ярмарка состояла из разветвленной сети каналов. Мне кажется, что наш ландшафт носит не только природный, рекреационный характер, но и крепко связан с тканью города.
М.К.: Теперь мне понятен ваш интерес к проектам вроде «Жизни живых», в которых вы переосмысляете городскую ткань.
А.С.: Да, и природа для нас действительно очень важна. Город расположен на слиянии двух рек, Оки и Волги. Вы стоите на смотровой площадке в Кремле и видите уходящие до горизонта индустриальные районы и одновременно реки, Стрелку, заливные луга, горизонт и пустоту. Все это создает странный эффект восприятия, который оказывает большое влияние на нашу идентичность.
