Круг. История одной картины в круговороте коллекции

Исследователям искусства хорошо знакомо ощущение счастья, когда в бездне архивных материалов после кропотливых «археологических раскопок» обнаруживается факт, позволяющий определить происхождение картины, атрибутировать модель на портрете, определить дату создания работы или вернуть из небытия забытых художников. Письма и мемуары в этом отношении — бесценный источник. Эссе коллекционера Михаила Алшибая, посвященное приключениям портрета из его собрания, — замечательный пример такого рода источника для будущих исследователей.

Велимир Хлебников в своем эссе 1918 года «Астраханская Джиоконда» пишет о знаменитой «Мадонне Бенуа» Леонардо да Винчи: «…бесценная эта картина должна быть водворена на свою вторую родину». Речь шла о том, как художник Александр Бенуа «раскопал» в астраханском собрании Сапожниковых подлинную вещь Леонардо и, получив ее в дар, продал затем Эрмитажу за сто тысяч рублей. Хлебников считал справедливым, чтобы картина была возвращена в Астрахань, ставшую для нее «второй родиной». В моем очерке речь пойдет, конечно, не о картине да Винчи; портрет, о котором я собираюсь рассказать, несравним с одним из шедевров мировой живописи, но эта история о том, как картина, много лет находившаяся в моей коллекции, была возвращена настоящим владельцам, и что из этого, в конечном счете, вышло.

В конце 90-х годов прошлого века я упорно разыскивал работы Гаяны Каждан, художницы, трагически погибшей в 1973-м, за год до моего появления в Москве. Я собирался устроить выставку, и этот проект под названием «Жар-птица» реализовался в феврале 2005 года в Государственном литературном музее. Выставка была организована в виде своеобразной «книги-инсталляции» по тексту стихотворения Генриха Сапгира с тем же названием, одной из героинь которого, наряду с целым рядом других художников, уже умерших, является Гаяна Каждан. Гаяна была заметной фигурой нонконформистского искусства 1960–1970-х годов. Мне удалось приобрести два ее автопортрета. Один из них, который я покупал как «Мальчика с гитарой», при ближайшем рассмотрении оказался, без всякого сомнения, автопортретом. Вторая картина — обнаженная «Ева» в полный рост 1970-го года: прислонясь к «древу познания», она поглаживает огромного кота, напоминающего Бегемота из булгаковского романа «Мастер и Маргарита». Давний друг Гаяны подтвердил мне, что и это автопортрет.

Хорошо знакомая с художественной средой 1960–1970-х годов литературовед Зана Плавинская, с которой я делился результатами своих поисков, как-то раз сказала: «Миша, вы немного надоели мне со своей Гаяной, займитесь-ка лучше Таней Киселевой, она тоже достойный художник». Для меня это было в то время новое имя. В каталоге выставки «Другое искусство» (выставка, посвященная искусству нонконформистов, была показана в 1990–1991 году в Государственной Третьяковской галерее и Государственном Русском музее. — Артгид) я нашел несколько строк о Киселевой и репродукцию одной из ее ранних работ. Художник Саша Куркин помог разыскать мать художницы, умершей в 1990 году. Картины Татьяны пылились в узком простенке за шкафом и явно были обречены на гибель. Наследников, которые могли бы их сохранить, у Екатерины Вячеславовны, мамы Татьяны, не было; она просила меня купить все, чтобы вещи просто не оказались на помойке. Я так и поступил, постепенно приобретая работы Киселевой в течение 2001–2003 года за небольшие суммы. Среди приобретенных вещей — пейзажи, портреты, полуабстрактные композиции. Лучшая вещь называется «Выбор (по мотивам Булгакова)» (1976) — живопись на оргалите с элементами ассамбляжа, что характерно для вещей Татьяны.

Изображена молодая красивая женщина с развевающимися рыжеватыми волосами, в красно-голубом платье и как будто верхом на странном животном, голова которого, выдающаяся вперед, приклеена к изображению в нижней части картины. На первый взгляд, это голова медведя, а может быть, кота Бегемота, но, возможно, это боров, в которого Маргарита превратила Николая Ивановича — «нижнего» соседа; однако, у Булгакова Маргарита летит на щетке, а на борове следом за ней несется Наташа, домработница, причем совершенно нагая. Короче говоря, картина действительно написана лишь «по мотивам» булгаковского романа. Взглянув на нее, Зана Плавинская, портрет которой я также приобрел в числе произведений Тани Киселевой, тотчас определила модель: да это же это Света Цхварадзе! Светлана Цхварадзе (Дарсалия), искусствовед и знакомая многих художников, печатавшая, между прочим, в 1974 году на своем «Ундервуде» пригласительные билеты к знаменитой «Бульдозерной выставке», была возлюбленной и музой ленинградского художника Евгения Рухина, одного из немногих питерцев, кто часто навещал Москву. Ее портрет работы Тани Киселевой в виде булгаковской Маргариты обрамляют подлинные фрагменты старинной мебели, и это мне кажется не случайным. Дело в том, что Рухин довольно часто включал в свои картины элементы мебели в качестве ассамбляжа, это был его, так сказать, фирменный прием, и Таня Киселева, возможно, использовала ассамбляж в данном случае как намек на отношения Светланы с Евгением.

В 2004 году, я показал приобретенные мною работы Киселевой на ее персональной выставке в Государственном институте искусствознания в Козицком переулке. Мне позвонила молодая девушка — искусствовед Ксения Александрова, знакомая с Киселевой с детства, обладательница нескольких ее работ, и предложила устроить выставку. Организатором выступил известный искусствовед, профессор Игорь Евгеньевич Светлов. К открытию выставки я издал небольшой каталог, в котором портрет Светланы Цхварадзе в облике Маргариты был впервые репродуцирован.

Конечно, эта экспозиция стала настоящим праздником для мамы художника, с которой я продолжал дружить до самой ее смерти. На открытие пришли многие из оставшихся в живых друзей Татьяны. Надо сказать, что при жизни Таня Киселева была душой замечательных компаний. Среди ее друзей и близких были такие значимые персонажи московской художественной сцены как Евгений Кропивницкий, Михаил Шварцман, Вагрич Бахчанян, Сергей Гандлевский, безвременно ушедший Саша Камышов, Кирилл Прозоровский и многие другие. С тех пор еще не раз я включал разные работы Татьяны Киселевой в свои выставки.

Приблизительно в 2006 году я впервые встретился со Светланой Цхварадзе на Российском антикварном салоне. Передо мной стояла изящная женщина, удивительно похожая на свой портрет, написанный тридцать лет назад. Тогда еще я предложил Светлане передать ей купленный мною портрет в обмен на рисунок Евгения Рухина. Рухин, как известно, умер в 1976 году при пожаре в его мастерской в Ленинграде. Интересно, что он иногда изображал на своих работах что-то вроде дыма или пламени, как будто пророчески предсказывая свою судьбу. Нечто пророчески-трагическое подметил Генрих Сапгир своим поэтическим воображением и в облике Рухина:

огромный волосатый
сюда сюда Рухин —
всегда в любви несытый
и пламенем объятый
борода твоя как дым
завивается колечками
вот и умер
молодым
(«Жар-птица»)

Пожару в мастерской художника сопутствовал ряд странных обстоятельств: до сих пор неясно, в результате чего он возник; дверь комнаты, где находился Евгений, оказалась запертой снаружи. Довольно распространена версия, что это была акция КГБ: художник вращался в кругах нонконформистов, часто ездил в Москву, где продавал свои работы заграничным коллекционерам. Генрих Сапгир прямо пишет о судьбе Рухина в «Жар-птице»:

...и гласили скрижали:
УГОРЕТЬ НА ПОЖАРЕ
...или
так решили
в «Большом Доме»
…и сотрудники рядами
уходили на заданье

Другая версия — месть жены. Известно, что Рухин был весьма любвеобилен, а его супруга Галина Попова отличалась довольно жестким характером. Говорят, после его смерти она обрила голову. Фрагмент поэмы Генриха Сапгира, посвященный Евгению Рухину, заканчивается следующими строчками:

...два холста
сбиты в виде креста

В них мне видится отсылка к фотографии Игорь Пальмина, где Рухин снят в 1972-м году, у дома Рабина в Москве, с крестом, сбитым из его отдельных холстов на подрамниках — их, правда, не два, а целых пять.

Интересно, что Пальмин эту фотографию не публиковал, но Сапгир мог, конечно, ее видеть. Другая фотография Рухина, сделанная Пальминым, широко известна: художник стоит на коленях в питерском глухом дворе, собираясь резать холст для подрамников — возможно, тех самых, из которых впоследствии сконструировал свой крест.

Игорь Пальмин прислал также одну из последних фотографий Евгения Рухина, где он сфотографирован со Светланой. Это, по-видимому, февраль 1976 года.

Только десятилетие спустя мне стала ясна действительная история портрета Светы Цхварадзе. Портрет работы Тани Киселевой был подарен Светлане автором. В 1980 году Светлана эмигрировала из СССР, но не решилась везти с собой «Выбор», зная, что объемные вещи таможенники ломают, ища в них контрабанду. Позже, после смерти Татьяны Киселевой, работа была на время взята у мамы Светланы, по-прежнему жившей в Москве, для посмертной персональной выставки, а затем по ошибке вернулась вместе с другими работами к Екатерине Вячеславовне Киселевой, маме Татьяны. Когда все выяснилось, я понял, что должен вернуть картину подлинным владельцам — Светлане и ее наследникам. К тому времени портрет уже два года находился в постоянной публичной экспозиции части моей коллекции в музее «Другое искусство» в РГГУ, в тех самых залах, где ранее в течение пятнадцати лет экспонировалась знаменитая коллекция Леонида Талочкина. В апреле 2014 года вдова коллекционера приняла решение передать коллекцию Талочкина в Третьяковскую галерею, и в результате мои лучшие вещи заняли это достойное место в РГГУ, в том числе «Выбор» Татьяны Киселевой.

Киселева в конце 1960-х годов была «студийкой» Элия Белютина. Ее работа находилась в экспозиции музея «Другое искусство» в непосредственном соседстве с картинами Гаяны Каждан, Бориса Жутовского, которые в те годы также посещали студию Белютина. А еще мы с Юлией Лебедевой, куратором моей коллекции в РГГУ, поместили портрет Светланы на том самом месте, где в прежней экспозиции Талочкина висели работы Рухина. Все это казалось мне важным и символичным, работа занимала как будто предназначенное ей место, и все же я принял решение передать портрет Светланы Цхварадзе работы Тани Киселевой его подлинной владелице. 24 сентября 2016 года, ровно через два года после открытия моей экспозиции в РГГУ, мы с Юлией Лебедевой передали «Выбор» Светлане Цхварадзе.

Вся эта история, одна из бесконечного числа историй приобретения и перехода художественных произведений из одной коллекции в другую, ничего бы не стоила, если бы не один существенный факт, который она, с моей точки зрения, иллюстрирует: работа художника должна в конце концов оказаться в том месте и в том контексте, где ей надлежит быть. Картина Тани Киселевой «Выбор» в моей экспозиции музея «Другое искусство» в течение двух лет занимала достойное место: ее видели посетители выставки, студенты. И все же подлинное ее место, конечно, в коллекции Светланы, тем более что вещь по праву принадлежит ей. Я сделал свой Выбор. А место этого портрета в экспозиции РГГУ занял другой — того же автора и выполненный в похожей манере, с элементами ассамбляжа: портрет Заны Николаевны Плавинской, к сожалению, покинувшей нас несколько лет назад.

Именно с нее началась эта история; без участия Заны обе работы, да и все другие вещи Киселевой моей коллекции, могли бы оказаться безвозвратно утраченными. Несправедливо, когда некоторые работы по какому-то высшему закону должны находиться в определенном месте, а оказываются в другом. Аристотель писал о «месте» («топосе») в своей «Физике», но я думаю, что у этого понятия есть и метафизическая сущность. Я почему-то уверен, что какие-то произведения должны были бы по некой высшей справедливости находиться в моем собрании, как, например, одна картина Гаяны Каждан, которую я разыскивал на протяжении двенадцати лет, зная только ее название. В результате она удивительным образом нашлась у моих знакомых, но все попытки заполучить ее в свою коллекцию на любых условиях потерпели неудачу.

Существует большой холст Эдуарда Штейнберга 1973 года, который я когда-то, вскоре после его создания, случайно увидел в одной московской квартире на Тверской улице (в то время ул. Горького). Это была первая работа нонконформистского искусства, которую я видел в своей жизни, и она меня тогда поразила. Через сорок лет я встретил эту картину совсем в другом месте и моментально ее узнал. Хозяин, желавший продать работу, был поражен. «Вы понимаете, — сказал я, — что она по праву должна принадлежать мне?». «Конечно», — ответил продавец, некогда получивший картину в дар, и назвал сумму, превышающую не только мои возможности, но и все мыслимые цены на работы этого художника. «Портрет Л. Строевой» Владимира Вейсберга, попавший в конце концов в руки моего друга, замечательного коллекционера Марка Курцера, — из той же серии «упущенных» мной вещей. Я знал о его существовании, но «не дошел» до него в конце 1990-х. В моей коллекции есть работы мужа вейсберговской модели — художника Юрия Титова, а трагическая история их эмиграции во Францию и последующего самоубийства Строевой была мне давно и хорошо известна. Я рассказал эту историю Марку и открыл истинное имя модели — Елена; естественно, все ее называли просто Леной — отсюда и инициал «Л.» на обороте холста. Я чужд всякой мистики, но мне кажется, что «размытое» лицо героини на портрете работы Вейсберга как будто предсказывает ее «туманное» будущее. В моей коллекции рядом с работами Юрия Титова этот холст находился бы на «своем» месте.

8 октября 2016 года Светлана Цхварадзе (Дарсалия) посетила мою мастерскую. Помимо того что у нас произошло по-настоящему теплое общение, Светлана поделилась со мной очень важными воспоминаниями, а в заключение подтвердила подлинность трех холстов Евгения Рухина, которые в течение последних нескольких лет поступили в мою коллекцию. В одной из картин 1975 года с изображением иконы, как будто охваченной пламенем и дымом, мне видится пророческое предсказание собственного скорого трагического финала художника.

Вот так возникла и как будто бы завершилась еще одна из коллекционерских историй, но вскоре она получила неожиданное продолжение: в благодарность за возвращение картины Тани Киселевой Светлана Цхварадзе привезла мне в подарок из США работу другого художника — Виталия Длуги. Художник эмигрировал из СССР в 1980 году, в Нью-Йорке его постигла трагическая судьба — он умер в молодом возрасте от опухоли мозга, которая, как считают, была спровоцирована травмой — ударом по голове. Отчасти Виталий, так же, как и Рухин, «напророчил» себе подобный исход: на его еще ранних работах нередко изображены перебинтованные головы или плоды граната. История заболевания и смерти Виталия легла в основу повести Людмилы Улицкой (признана иноагентом Минюстом РФ) «Веселые похороны». Виталий также упомянут в поэме Генриха Сапгира «Жар-птица» наряду с Евгением Рухиным, Гаяной Каждан и многими другими русскими художниками, современниками и друзьями поэта, принадлежавшими к различным кругам нонконформистского искусства. Работы большинства из них имеются в моей коллекции, и сегодня благодаря Свете Цхварадзе она обогатилась еще одним холстом Виталия Длуги — «Прогулка по Бродвею» 1987 года, хорошим дополнением к его же «Гранату» 1984 года.

В конечном итоге все частные коллекции становятся достоянием музеев. Коллекционер, с моей точки зрения, — главная фигура в истории искусства, после, конечно, самих художников. Частное коллекционирование в более или менее современном понимании возникло в XIV–XV столетиях. Семейство Медичи — яркий пример подлинных коллекционеров и меценатов. Музеи стали возникать тремя столетиями позднее, и вектор движения произведений искусства направлен от частных коллекций к музейным собраниям. Большинство работ из собрания Медичи сегодня находятся в Уффици, и коллекции всех крупных художественных музеев сформированы на основе частных собраний, что нередко отражено в самой экспозиции — как, например, в Музее Метрополитен в Нью-Йорке или в Художественном институте Чикаго. Путь вещей из частных собраний в публичные может быть более прямым, как в случае, например, Павла Третьякова, или, наоборот, сложным, через распыление коллекции после смерти владельца, но все равно в конце концов вещи попадут в музей. И все же, хотя общественные коллекции в научном и социальном плане более полезны, чем частные, по меткому наблюдению Вальтера Беньямина, «лишь эти последние действительно бережно относятся к своим экземплярам». Этой фразой выдающегося философа можно было бы закончить мое эссе, но в сюжете возник еще один дополнительный штрих: через месяц после «передачи» портрета Светлана Цхварадзе написала мне, что она хочет, чтобы работа вернулась в экспозицию музея «Другое искусство», чтобы на нее продолжали смотреть. Картина вновь займет свое место, на этикетке будет отмечено, что это — работа из коллекции Светланы, а портрет Заны Плавинской мы поместим где-нибудь рядом. Круг замкнулся.