Аркадий Мильчин. Человек книги: Записки главного редактора
Аркадий Эммануилович Мильчин (1924–2014) — советский филолог и редактор, на чьих учебных пособиях по редактированию воспитано несколько поколений сотрудников советских и российских редакций и издательств. Свою карьеру Мильчин начал в 1949 году в легендарном издательстве «Искусство», куда его приняли в качестве корректора после обучения в Полиграфическом институте. Именно в «Искусстве» Аркадий Эммануилович освоил азы редакторского мастерства и познакомился с видными представителями советской искусствоведческой науки, среди которых были Юрий Молок и Григорий Стернин. «Человек книги: Записки главного редактора» — воспоминания Мильчина о детстве, годах учебы, работе в издательствах «Искусство» и «Книга» (с 1968-го по 1985-й Аркадий Эммануилович был главным редактором «Книги»), о советской цензуре, о том, как советские начальники пытались руководить культурой. С любезного разрешения издательства «Новое литературное обозрение» мы публикуем два фрагмента из мемуаров Аркадия Эммануиловича. Первый из них посвящен подготовке к легендарной выставке подарков Сталину, которая открылась в 1949 году в залах Музея им. А.С. Пушкина, второй — будням редакции издательства «Искусство» и людям, которых в ней можно было встретить.
Обложка книги Аркадия Мильчина «Человек книги: Записки главного редактора». 2016. Фрагмент
Как выяснилось на месте, центральные издательства делегировали своих корректоров для чтения корректурных оттисков этикеток к экспонатам выставки подарков И.В. Сталину в связи с 70-летием со дня его рождения.
Конечно, для меня, проводившего рабочие дни, похожие один на другой, за столом в корректорской издательства, выезд в типографию для такой экзотической цели стал событием. Но пишу я о нем не по этой причине, а потому, что, полагаю, в советской истории это маленький, но значимый штрих в ряду других проявлений культа Сталина. И если никто о нем не упомянет, он будет забыт.
Почему послали меня? Думаю, что решающую роль сыграли два обстоятельства: первое — высшее редакторское образование и хоть какое-то знание иностранного языка, второе — членство в комсомоле (в корректорской, насколько помню, других комсомольцев не было). Было и третье: Анна Борисовна (заведующая корректорской издательства «Искусство» Анна Борисовна Бельская. — Артгид) считала, что мое отсутствие меньше всего отразится на работе корректорской.
Так или иначе, я оказался в Первой Образцовой типографии в большой комнате, где за столами уже корпели над корректурами коллеги из других центральных издательств.
Набирали этикетки крупным гротесковым шрифтом. Текст состоял, насколько помню, из названия предмета, присланного в подарок, сведений о дарителе и названия страны, в которой он жил. Боже, каких только подарков среди них не было, из каких только стран они не были присланы. Какие могли быть сомнения в пламенной любви к нашему вождю народов простых людей чуть ли не всего мира! Боготворение, никак не меньше. Конечно, все это не без оргработы национальных компартий, но все же.
Над переводами иноязычных текстов трудились переводчики и редакторы Издательства литературы на иностранных языках и Издательства иностранной литературы. Затем оригиналы этикеток поступали в набор, а из наборного цеха — к нам, корректорам.
Читать надо было с двойным вниманием: последствия любой опечатки — все отчетливо понимали — могли быть самыми страшными. Мы были наслышаны о корректорах, которые проглядели опечатки и были арестованы как враги народа. А тут этикетки к подаркам Сталину. Так что подписывали в печать только чистые корректурные оттиски, без поправок.
Читать пришлось почти двое суток, не выходя из стен типографии, днем и ночью. Ночью, правда, корректурные оттиски поступали не так интенсивно, как днем, и возникали «окна», которыми мы пользовались, чтобы вздремнуть, положив голову на руки.
Во время одного такого ночного «окна» меня разбудил посторонний шум. Подняв голову, я увидел группу явных начальников во главе с человеком, напоминавшим внешним видом старого рабочего-революционера, каким его изображали в фильмах о революции. Это были ответственные работники ЦК ВКП(б), приехавшие проверить ход изготовления этикеток. Главным был Григорий Федорович Птушкин, инструктор ЦК ВКП(б), ведавший полиграфией и потому ответственный за сроки и качество выполнения работы, порученной Первой Образцовой. Он погрозил мне пальцем, осуждая спанье, хотя, конечно, не мог не понимать, что мы не отлыниваем от чтения, не задерживаем корректуру, о чем кто-то из нас ему и сказал. Но больше я уже не дремал.
Закончилась для меня проверка «в бою» благополучно. Даже благодарность объявили в приказе директора издательства «за успешную работу в сжатые сроки по редактированию, печати и выпуску этикеток “Выставки подарков И.В. Сталину”». Так записано в моей трудовой книжке.
Стремлюсь стать редактором
Быть корректором, имея редакторское образование, мне, конечно, не хотелось. Я стремился стать редактором.
Пройдя в Московском полиграфическом институте хорошую школу, я вскоре после его окончания столкнулся с тем, что в издательствах эту школу не ценят. К нам, выпускникам МПИ, относились как к специалистам второго, если не третьего сорта. В цене были только те, кто получил образование, соответствующее содержанию литературы, выпускаемой издательством. В поисках работы мы натыкались на один и тот же ответ: «Нам нужны специалисты». Как будто мы, получившие высшее образование в МПИ, не специалисты.
Когда я думаю, почему мне так хотелось быть редактором, почему это было мечтой, то одна причина проста и понятна. Как редактору мне предстояло заниматься тем, чему меня обучили в институте, — редактировать, то есть, как я тогда понимал, оценивать и править тексты книг, делая их лучше. Конечно, тогда мне хотелось стать редактором прежде всего потому, что, раз я получил высшее образование и специальность редактора политической и художественной литературы, как значилось в дипломе, то и должен им стать. Корректору ведь достаточно среднего специального образования.
Но была и другая причина, которую я тогда почти не сознавал: мною, как я понимаю сейчас, двигал сложный комплекс побуждений.
Во-первых, мне хотелось работать с автором, помогать ему.
Во-вторых, мне хотелось доказать самому себе и особенно другим, что профессия редактора действительно нужна, что без профессионально подготовленного редактора, получившего специальное редакторское образование, книги будут выходить хуже, чем могли бы.
В-третьих, меня выводило из себя отношение к редактору как к страшному врагу автора, источнику его страданий и неприятностей. Профессия редактора всегда была и остается объектом насмешек и издевательств, и очень часто, увы, вполне обоснованных.
Мой школьный друг продемонстрировал это на примере воспитания внучатого племянника, которого, когда он не слушается и капризничает… устрашают (и это прекрасно действует) директором. «Сейчас, говорят, придет директор и задаст тебе». Следующая инстанция — проректор, затем — корректор. И, наконец, — редактор. «Редакторов почему-то он боится больше всех», — писал не без умысла мой друг.
Шутки шутками, а сознавать, что ты выбрал профессию, которую многие и за профессию не считают, воспринимают как вспомогательную, без которой, в конечном счете, можно и вообще обойтись, было больно и неприятно. Неужели ошибся в выборе? Неужели в самом деле это так? Ведь некоторые основания для подобных утверждений у хулителей профессионального редакторского образования действительно были. Вот в «Искусстве» большинство редакторов — специалисты без редакторского образования, думал я тогда, и ничего — справляются. Ну, может быть, не полностью, но оставшееся несделанным все же менее важно, чем сделанное. А справляются они, видимо, потому, что получили хорошее образование, прекрасно знают предмет своих книг, обладают широкой общей культурой. Редакционно-издательскими премудростями овладевают на практике.
Правда, работая корректором, вычитывая, например, рукописи искусствоведческих книг, подготовленных редакциями литературы по изобразительному, театральному или киноискусству, я видел, как много в них стилистических недостатков, как плохо их редакторы разбираются в чисто книговедческих требованиях к книге. Редакторами там были главным образом искусствоведы, окончившие искусствоведческое отделение исторического факультета МГУ, либо театроведческий факультет ГИТИСа, либо киноведческий факультет ВГИКа. Слабости их редакторской работы, во-первых, делали мою работу вычитчика более содержательной. Помогая редакторам-специалистам устранять стилистические погрешности и соблюдать книговедческие требования, я становился как бы соредактором книг, которые вычитывал (в корректурах эти возможности были ограничены жесткими рамками допустимого объема правки). А во-вторых, эти слабости убеждали меня в том, что профессиональное редакторское образование редактору необходимо. Впрочем, понимал я и то, что редактор, не получивший специального образования в той или иной области, не сможет точно оценить произведение, предназначенное к изданию, помочь автору усилить достоинства и устранить недостатки в том, что касается самого содержания. Ведь как бы красиво книга ни была издана и как бы прекрасно она ни была написана, грош ей цена, если по содержанию это не более чем средненькая компиляция, если автор не сумел раскрыть тему своей книги или если работа его не обладает новизной, не расширяет и не углубляет читательские знания. А редакторами в книжных редакциях «Искусства» были в основном люди не только прекрасно подготовленные в своей области, но и творческие, умные, прекрасно образованные, с хорошим художественным вкусом. Многие из них стали авторами превосходных книг и статей. Наталья Павловна Лапшина выпустила монографию «“Мир искусства”: Очерки истории и творческой практики» (М., 1977), Ирина Ивановна Никонова — монографию о М.В. Нестерове (вышла двумя изданиями), Ростислав Борисович Климов — монографию о голландской живописи, Юрий Александрович Молок — монографию «Владимир Михайлович Конашевич», книгу о В.А. Фаворском, статьи в сборнике «Искусство книги» (несколько его выпусков он же и составил), Григорий Юрьевич Стернин — монографию «А.А. Агин» и многие книги по истории русского искусства ХIХ века.
Не могу не сделать здесь отступление. Я с большой радостью прочитал в «Новом литературном обозрении» (2003. № 60) в обзоре Галины Ельшевской, что издательство ОГИ выпустило в 2002 году посмертно сборник работ Р.Б. Климова «Теория стадиального развития искусства и статьи» (512 с.). Ельшевская пишет о несомненной гениальности теории, несмотря на ее незавершенность, оценивает ее как «памятник интеллектуальной мысли». Что касается Климова-редактора, то, пожалуй, самый подробный его портрет нарисовал в своих «Воспоминаниях старого пессимиста» Игорь Голомшток (Знамя. 2011. № 4). А Юрий Овсянников, работавший в «Искусстве» после того, как я вместе с редакцией уже перешел в издательство «Книга», написал в своих посмертно опубликованных воспоминаниях «Рядом с книгами, вместе с книгами» (Звезда. 2002. № 11):
Много полезного перенял я у искусствоведов и литературных редакторов экстра-класса — Ростислава Климова и Юрия Молока. Высокому худому эстету Климову следовало по характеру и внешнему облику носить цилиндр, а он ходил в берете, сдвинутом на ухо, как делают это портовые рабочие во Франции. Великолепный знаток истории искусства, он редактировал тогда объемистые тома «Памятников мирового искусства». Каждый фолиант включал несколько сот иллюстраций. Климов сам подбирал их и сам готовил макет. Размерами подчеркивал значимость того или иного произведения, подбирал параллели, сталкивал разнохарактерные работы, короче, выстраивал наглядную историю развития пластических искусств в тот или иной период. Скрадывал, сглаживал просчеты не всегда удачных вступительных статей, которые представляла Академия художеств. Наблюдать за работой Климова, за его почти шаманским перекладыванием бесчисленных фотографий было не просто поучительно. То было завораживающее зрелище, дарившее не только наслаждение, но и радость обретения новых знаний (с. 217).
Должен признаться, что я, как и многие сотрудники «Искусства», узколобо понимал мотивы заведующей редакцией Ирины Ивановны Никоновой, которая, вопреки общему режиму работы в издательстве, установила для Ростислава Климова индивидуальный режим дня: он мог приходить в издательство не в девять ноль-ноль, а по собственному усмотрению. Многих это раздражало. Они объясняли это влюбленностью Ирины Ивановны в Климова, что было лишь частью правды. На самом деле она действовала так потому, что сознавала его гениальность, понимала, что издательская работа не должна мешать его искусствоведческому творчеству, что это важно для отечественного искусствоведения, а редакторскую работу он выполнит прекрасно и при свободном режиме. Так что честь ей и хвала за это.
Точно так же относилась она и к особенностям натуры Юрия Александровича Молока, закрывала глаза на его опоздания и защищала его от нападок кадровиков. Она знала, что свою редакторскую работу он выполнит отменно, где бы и когда он ею ни занимался. Ирина Ивановна заботилась о существе дела, а не о форме. Это было непросто, но она сумела преодолеть сопряженные с этим неприятности, сама демонстрируя безупречную дисциплинированность.
Можно сказать, что издательству «Искусство» крупно повезло в том, что в редакции литературы по изобразительному искусству оказались такие редакторы. Но все они были в большей степени научными или специальными редакторами, чем редакторами книжными, в чем я и убеждался, вычитывая рукописи. Соблюдение норм грамматической стилистики, книговедческих требований было для них делом второстепенным, если не третьестепенным. Вставал вопрос: а нужны ли вообще в редакции литературные редакторы с сугубо редакторским образованием (такие, как я)?
Впоследствии, когда мне пришлось преподавать курс редактирования на факультете повышения квалификации МПИ и во Всесоюзном институте повышения квалификации работников печати, я не мог не замечать, насколько интеллектуальный, общекультурный и лингвистический уровень большинства редакторов таких издательств, как «Мысль» или «Искусство», выше, чем у большинства редакторов техничeских издательств. Сейчас я понимаю, что это было следствием хорошего гуманитарного образования и широкого круга чтения, овладения книжной культурой на практике.
Слушатели порой спрашивали меня, какого редактора я ставлю выше: того, у которого образование специальное отраслевое, или того, у которого образование редакционно-издательское. Например, применительно к техническому издательству кто предпочтительнее — инженер или выпускник редакционно-издательского факультета? Я обычно отвечал, что на такой вопрос однозначный ответ невозможен. Редактор с редакционно-издательским образованием, овладевший знаниями отрасли, может не уступать редактору со специальным отраслевым образованием и даже превосходить его, а «отраслевик», если он обладает литературным даром и книжными знаниями, может превосходить редактора с образованием редакционно-издательским. Это подтверждает и практика. Но в любом случае, обязательно подчеркивал я, важно не забывать, что работа редактора — работа литературная. Он в первую очередь литератор, так как работает со словом, с текстом. Без такого умения он не в состоянии справиться со своими обязанностями.
Мне трудно было смириться с тем, что многие объявляли мою специальность вообще ненужной. Я искал контрдоводы, находил их, но не мог успокоиться, так как не мог не ощущать и силу доводов своих противников. Ведь запись в моем дипломе, что я окончил полный курс МПИ по специальности «редактирование политической и художественной литературы», действительно вызывает некоторое недоумение: как можно одновременно специализироваться на редактировании произведений двух таких разных литератур?
Уже тогда, в самом начале своего редакторского пути, я свои размышления на тему работы редактора обнародовал в заметке для… издательской стенгазеты. У меня чудом сохранился черновик этой заметки от 20 апреля 1961 года:
О редакторской работе можно сказать немало горьких слов.
Они и произносятся. Еще чаще вертятся на языке. Редакторы встречают их сочувственно, понимающе.
Да и в самом деле.
Это работа неблагодарная. Затрачиваешь подчас уйму труда, выбиваешься из сил, чтобы помочь автору, а книгу ругают.
Это работа незаметная. Имя редактора стоит на каждой книге, но кому известно, какую часть ума и сердца вложил он в эту книгу, а его товарищ — в ту.
Это работа многогранная. Кому, как не редактору, приходится расплачиваться за то, что автор, спеша выполнить свои обязательства перед редакцией, сдает не вполне завершенный труд, а издательство, запаздывая и стремясь сдержать слово, данное читателю, идет на компромисс и поручает редактору «убирать» за автором «мусор», не оставляя времени для подлинно редакторской деятельности.
Это работа, в которой много «техники». Редактору нужно позаботиться и о перепечатке рукописи, и о машинистке получше, и о считке, и о том, чтобы оформление было заказано хорошему художнику, и о сроках. Ему нельзя позабыть о вычитке, о корректурах, о тираже, о бумаге, о ткани для переплета, о гонораре — всего не перечислишь. А фотолаборатория, производственный отдел, техническая редакция… У редактора эта рукопись сегодня одна из немногих, там она — одна из многих. Все это так. И все же ее, эту редакторскую работу, нельзя не любить.
Разве не она приносит большую, подлинно творческую радость, когда удается организовать встречу автора с темой, с той темой, которая нужна читателю в жизни, с той темой, в которой наиболее полно отразится талант и душевное богатство автора. Творческий человек, а таков любой настоящий автор, всегда богат идеями, замыслами. Но далеко не всегда он умеет направить свою творческую энергию в наиболее благоприятном для себя и для дела направлении. Иной раз произведение никогда и не родится только потому, что так и не сошлись пути издательства и творца. Зато что может быть радостнее сознания, что вот эта хорошая и нужная книга, быть может, и не существовала бы, если бы ты, редактор, не заставил автора загореться ее темой, не увидел, что автор и тема рождены друг для друга, не сделал все от себя зависящее, чтобы создать автору наилучшие условия для творческой работы над рукописью.
А разве не редакторская работа помогает автору не только улучшить форму и содержание произведения, избежать ошибок и читательских нареканий, но и яснее увидеть достоинства и недостатки собственного литературного мастерства или художественного таланта.
Да, есть за что любить редакторскую работу, если редактор поступает как деятель литературы, а не просто как служащий учреждения, отвечающий за издание той или иной книги. Эти мысли не новы. Их можно было бы не повторять, если бы за мелкими будничными делами их не забывали.
Именно с этой заметки я начал осмыслять феномен редакторской профессии, что в конце концов стало главным делом моей жизни, что побудило меня написать несколько книг о работе редактора и редактировании как профессиональном занятии.
То, что я переживал и обдумывал тогда, оказалось зерном, из которого выросла вся моя творческая — авторская, составительская, педагогическая, редакторская — деятельность.
Так отношение к диплому МПИ как к неполноценному побудило меня отстаивать профессию редактора, что, в общем, я продолжаю делать до сих пор. И хотя положение редактора в российском издательстве советской эпохи резко отличается от его положения в издательстве сегодняшнем (государственном или частном, все равно), полагаю, что старался я не зря, что и сегодня редактор и редактирование насущно необходимы. Хотя мои взгляды на эти предметы, конечно, эволюционировали, но по сути они не изменились. Заинтересовавшихся отсылаю к моей статье «Ответ из ХХ столетия» в журнале «Полиграфист и издатель» (1999. № 9).
Но я ведь трудился в корректорской, а чувствовал, что могу и должен быть редактором. Поэтому, набравшись храбрости, пошел к директору издательства, милейшему Николаю Никаноровичу Кухаркову, просить, чтобы, когда представится возможность, он перевел меня в какую-нибудь редакцию.
Он не исключил такую возможность, но сказал, что если я, например, хочу работать в редакции литературы по истории и теории театра, то должен окончить театроведческий факультет ГИТИСа.
Он, как и многие, придерживался той точки зрения, что хорошим редактором специальной литературы может и должен быть только специалист соответствующей отрасли.
